Глава 21 Продолжение академических дел Утром я спустился к гостиничной стойке (то, что сейчас зовут английским словом ресепшн) и попросил портье соединить меня с Военно-медицинской академией. В гостинице был аппарат Белла с раздельным микрофоном и телефоном и надписью "Не слушать ртом и не говорить ухом" и соответствующими стрелками, где слушать и где говорить. Когда на том конце сняли трубку и в наушнике что-то неразборчиво прохрипело, я прокричал, что я от его превосходительства профессора Менделеева и мне нужен профессор химии Дианин. В трубке что-то зашуршало и защелкало и на этом связь оборвалась. Вывод: как по старинке, надо нанести визит самому. Взяв извозчика, поехал на Выборгскую сторону. Движение в центре шло по вымощенным брусчаткой улицам, вдоль путей конки или трамвая, причем, извозчики, особенно лихачи на дутиках,[75] гнали по путям (ну как у нас по разделительной полосе). Прочие же, соблюдая определенный интервал (не менее полутора саженей), иначе городовой мог оштрафовать, неспешно ехали друг за другом. Но это в центре, переехав на Выборгскую сторону, я заметил, что движение стало меньше, зато мостовая хуже, трясти стало неимоверно, аж зубы стучали. Наконец доехали до центрального корпуса. Я расплатился, пришлось отдать полтинник, и пошел к дежурному., который увидев письмо, адресованное профессору Дианину, рассказал как его найти. Придя на кафедру, я не сразу застал профессора, у него была лекция. Пришлось подождать в ассистентской и я пока осмотрелся: никаких приборов и колб я не заметил, только закрытые высокие шкафы с молочного стекла дверцами. Вдоль стен стояли столы, за двумя из них сидели сотрудники кафедры и что-то писали. Потом появился профессор, довольно молодой, в мундире, цветом похожим на тот, что был на моем дорожном знакомце. Только вот на профессоре были серебряные погоны, но лампасов на брюках не было, из чего я сделал вывод, что мой тезка еще до генеральских чинов не дослужился. И правда, в ответ на мое представление, профессор сказал: — Статский советник[76] Дианин, чем обязан вашему визиту. В ответ я протянул письмо Дмитрия Ивановича, пояснив: — Вчера я был у профессора Менделеева и он рекомендовал обратиться к вам. Мне было предложено пройти в профессорский кабинет и расположиться в креслах (именно так, произносилось во множественном числе). Я просто утонул в глубоком кожаном кресле и стал ждать, пока Дианин закончит чтение. Наконец, профессор сказал: — Уважаемый Александр Павлович, Дмитрий Иванович пишет просто удивительные вещи про вас и ваше открытие, — Дианин с интересом и я бы сказал, с удивлением, посмотрел на меня. — Я ожидал, что это будет банальная просьба помочь с местом на кафедре или что-то в этом роде, а тут такое… Да это эпохальное открытие, если оно подтвердится, конечно. Но Дмитрий Иванович не из тех, кого можно обвести вокруг пальца, а великий химик нашего времени и мудрый человек. — Я не знаю, написал ли профессор Менделеев о том, что моя лаборатория полностью разрушена взрывом, в огне погиб мой товарищ и утрачена вся документация, — ответил я на тираду тезки. — Я сам девять месяцев провел в больнице и могу по памяти восстановить лишь названия процессов, исходный и конечный продукт, а также нарисовать его структурную формулу. Это то, что я вчера доложил уважаемому Дмитрию Ивановичу, то же могу повторить и вам. — Да, Александр Павлович, будьте так любезны, повторите мне то, что вы рассказали профессору Менделееву, — попросил Дианин. И я рассказал в очередной раз химическую часть, не забыв и про легенду о доклинических испытаниях. Нарисовал и формулу сульфаниламида. Некоторое время Дианин молчал и я подумал, что он сейчас откажет, наконец, профессор "очнулся" от раздумий и произнес, разглядывая лист со структурной формулой: — Уважаемый коллега! Я думаю, что мы сможем помочь вам, — обнадежил меня профессор, — есть некоторые вопросы к синтезу, но я посоветуюсь со своими сотрудниками, для чего сегодня же соберу заседание кафедры по вашей проблеме. Не сочтите за труд заехать ко мне завтра в 11 часов. И вы не против, если я приглашу на эту беседу также и профессора Максима Семеновича Субботина с кафедры общей хирургии? Максим Семенович, можно сказать, основатель школы асептики в России и очень интересуется вопросами микробного заражения ран и проблемами их лечения.[77] — Конечно, не против, — ответил я с радостью от того, что все решается наилучшим образом. — Без микробиологических исследований мы ведь не сможем подтвердить антибактериальный эффект, а лечение инфицированных ран — важнейшая задача военно-полевой хирургии. Как вы считаете, мне нужно остаться на сегодняшнее заседание? — Думаю что нет, уважаемый коллега, — сказал Дианин, улыбнувшись. — Дело в том, что молодых сотрудников будет смущать присутствие незнакомого человека, да еще и изобретателя и они будут стесняться высказать свои идеи, которые им могут показаться дурацкими, а на самом деле, принести наибольшую пользу. В дальнейшем, конечно, я познакомлю вас со своими сотрудниками и представлю вас как автора изобретения. Вот как, оказывается идеи "мозгового штурма", где каждый может высказывать самые "завиральные" мысли, родились задолго до компьютерной эры, Билла Гейтса, Ли Якокки и иже с ними. Уверив профессора в своем искреннем почтении, я пошел, благо близко, в Артиллерийскую академию, меня беспрепятственно пропустили, лишь только я назвал свое имя и я направился в лабораторию Панпушко. Там я застал штабс-капитана и трех унтеров, причем один из них был в противогазной маске, несмотря на наличие вытяжного шкафа. Все были заняты получением тринитротолуола. — Вот, с утра работаем и уже фунтов пять получили, — кивнул штабс-капитан на деревянный ящик со знакомыми желтыми кристаллами, — а это моя команда: Василий Егоров, Петр Виноградов и Егор Шавров. Мы прошли в выгородку, где был кабинет капитана. — Я много думал над конструкцией запала, — сказал Семен Васильевич, — ничего похожего у нас еще не делали, да и, похоже, за границей тоже. Были гренады (или гранаты) с огнепроводным шнуром, который поджигали и бросали снаряд. Для этого отбирали специальных метателей, отличающихся физической силой, ловкостью и точностью броска, потом их назвали гренадерами, образовали из них отдельные подразделения, а потом и воинские части. Сейчас от этих частей остались только названия вроде "лейб-гвардии гренадерский полк", да высокие медные шапки к парадному мундиру, а когда-то эти шапки ввели для того, чтобы поля треуголки не мешали броску рукой. Пороховые круглые гренады с горящим фитилем остались лишь на пряжках ремней этих частей, никто гранатами такого вида не пользуется, мы же собираемся сделать практически новое оружие, как вы выразились, "карманную артиллерию". Поэтому я предвижу осложнения чисто бюрократического характера. — И что же это за осложнения, — поинтересовался я, — кто будет командовать этими частями и кто они будут по сути: пехота или артиллеристы (вот последнее — вряд ли, но показывать придется сначала артиллеристам, они же проводят испытания)? — Да, вы правы, Александр Павлович, — сказал Панпушко с некоторой озабоченностью и печалью в голосе, — я хорошо знаю нашу бюрократическую машину, когда мнение одного генерала может загубить все дело. Достаточно одному спросить, есть ли что-то подобное за границей и узнав, что нет, заявить, что, мол и нам не надо. Другой спросит, а зачем вообще они, эти самые гранаты, если есть пушки? И все, на этом испытания будут закончены, даже если все взорвется как надо. — Поэтому я бы начал с обычных снарядов, оставив гранаты в виде сюрприза, на закуску, так сказать, — предложил капитан свою идею организации показа. — Я приблизительно понял, как заставить взрываться снаряды с вашим тринитротолуолом или ТНТ, думаю, что так лучше звучит: "тэ-эн-тэ". — А давайте назовем боеприпас так же, как и ручную бомбу: снаряды Степанова-Панпушко и букву Ф — Фугасные, то есть ССПФ. Для справки: в русско-японскую войну фугасных снарядов русская полевая артиллерия не имела, а вот японцы имели такие снаряды, снаряженные шимозой[78] — японским вариантом тринитрофенола (лиддита или мелинита). Русская артиллерия имела только шрапнельные снаряды, рассчитанные на наступающую пехоту и малоэффективные, если пехота находится в укрытии. Так, если японцы даже не в окопах, а прятались за какой-нибудь глинобитной фанзой, то русская шрапнель была бессильна их там достать, в то время как шимоза просто разнесла бы эту фанзу вместе с солдатами и засыпала кучей осколков окопы, перемалывая их. Поскольку одна из целей нашего героя — не дать России проиграть русско-японскую войну, ему надо дать русской армии к 1904 году (а желательно — раньше) достойное оружие. Панпушко опять стал отнекиваться, но я видел, что его уже захватила идея ТНТ, и надо же удовлетворить самолюбие подвижника науки — кому не хочется, чтобы его именем назвали новинку, которая будет пару десятилетий на слуху. — Семен Васильевич, а когда можно будет ожидать первых стрельб новыми снарядами, — задал я животрепещущий вопрос. — Насколько я понял, наше время не бесконечно и надо будет дать ответ Арткому об испытаниях. — Вы абсолютно правы, Александр Павлович, — ответил капитан. — По моей вине и так испытания задержались почти на три месяца и я чуть было не отправил в ГАУ отрицательный отзыв. Думаю, что мы можем через неделю провести произвести первые полигонные стрельбы снарядами калибра 87 мм.[79] При удачном раскладе еще через несколько дней — зависит от скорости изготовления ТНТ — проведем стрельбы и шестидюймовыми снарядами. Я извещу вас о готовности боеприпасов. Потом займемся окончательными стрельбами из двух калибров и попробуем подготовить к показу гранаты. Про запал буду думать, возможно придется делать что-то как у Нобеля в его капсюле-детонаторе с гремучей ртутью № 8, приспособив под наши нужды, хотя не нравится мне эта гремучая ртуть — проблемы с ней будут, может быть взять азид свинца? АВТОР ЕЩЕ РАЗ НАПОМИНАЕТ: ЕГО ПРОИЗВЕДЕНИЕ — НЕ ИНСТРУКЦИЯ ДЛЯ ИЗГОТОВЛЕНИЯ БОЕПРИПАСОВ, ПОЭТОМУ ВСЕ ДЕТАЛИ НЕ РАСКРЫВАЮТСЯ И МОГУТ ПРОТИВОРЕЧИТЬ БЫВШЕМУ В РЕАЛЬНОСТИ, ЭТО ЖЕ ФАНТАСТИКА — Хорошо, я вас понял, Сергей Семенович, — ответил я, — не смею больше беспокоить. Вечером я поужинал в ресторане гостиницы. Накануне ужинал просто в трактире, рядом с академией. Пригласил было Панпушко в ресторан, но скромный капитан отказался, сказал, что на диете. Знаю, какая у него диета — два фунта хлеба и три бутылки молока. А может быть из гордости: не захотел быть обязанным какому-то купцу-изобретуну, кто его знает… На следующий день поехал вновь на кафедру химии, узнать результаты "мозгового штурма". Профессор Дианин встретил меня, усадил в кресло и предложил чаю. Я не отказался и мы поговорили сначала наедине, без микробиологов. — Александр Павлович, — начал профессор. — Вчера я обсудил с коллегами процесс синтеза вашего соединения, кстати, как вы его назвали? — Пока — вещество "Эс-Це", аббревиатура от Степанов-Циммер, — сказал я. — Да, я понимаю, — ответил Дианин. — Мы обсудили вчера три пути синтеза вашего вещества, среди них и тот, этапы которого вы мне назвали. Попробуем все три, выберем наилучший. Все мои сотрудники согласились с возможностью решения проблемы и с тем, что надо помочь коллеге, оставшемуся без лаборатории. Только, обсудив вчера с Максимом Семеновичем Субботиным ваш препарат, у нас есть одно условие. — Какое же? — спросил я, уверенный, что профессора попросят денег, как это было во то время когда Андрей Андреевич в XXI веке был связан с клиническими исследованиями. — Мы хотим, чтобы после синтеза вещества, а я на 99 % уверен в реальности его получения у нас, — ответил профессор, — мы провели бы испытания здесь в академии и опубликовали полученные результаты, естественно, указав имена авторов изобретения. А вот и Максим Семенович, легок на помине. В кабинете появился довольно высокий и не старый еще медик, в круглых очках и с короткой бородкой с крестом ордена Святого Владимира 3 степени на шее. — Да, конечно я согласен, — ответил я, а Дианин объяснил Субботину о чем только что шла речь. Мы договорились о проведении исследований, причем Субботин настаивал сразу на клинических исследованиях на больных, я же предложил провести короткую серию экспериментов на животных. — Коллега, но ведь вы же уже их сделали и даже попробовали действие препарата на себе, — убеждал меня Субботин, — зачем же терять время? — Все же мы должны проверить еще раз и исключить какие-то сюрпризы, особенно, если путь будет несколько отличаться от нашего, — настаивал я на короткой серии с животными, — к тому же могут быть использованы другие реактивы, а они дадут нежелательные примеси. — Александр Павлович, — сказал Субботин, — такая ответственный подход к делу ученого-экспериментатора делает вам честь! В то время испытания новых препаратов еще никак не регламентировались государством и медицинским сообществом, и часто выходило так, что какие-нибудь патентованные пилюли модного доктора в лучшем случае были хотя и бесполезным, но безвредным набором средств, но также и часто приносили вред больным, не пройдя даже испытаний на животных. Последнее вообще было редкостью, испытания начинали сразу на больных в клиниках для бедных, в тюремных больницах, везде, где больной не мог пожаловаться на причиненный ему вред. — Когда можно ожидать первой партии препарата для опытов на животных? — спросил я. — Не ранее, чем через 2–3 недели, а весь синтез займет до 2 месяцев, — ответил Дианин. — Да пока пролечим больных, после Рождества только и будут первые результаты лечения. — Хорошо, — согласился я со сроками. — Я приеду через две недели и привезу с собой одного-двух московских химиков на стажировку у вас по синтезу продукта, заодно и лишние руки у вас в команде появятся. — Согласен, — ответил мой тезка. — Если вы будете содержать их сами. — Отлично, а порекомендовать кого-нибудь вы сможете? Или взять кого из молодых химиков-петербуржцев, кто согласится переехать в Москву на хорошее жалованье? Можно пригласить несколько человек на собеседование, а взять наиболее подходящего и толкового. Профессор предложил подумать и написать мне письмо на адрес деда, так как я собирался обратно в Москву: все равно что-то по обоим направлениям выкристаллизуется через пару недель. Потом я попросил разрешения позвонить (говорили — "телефонировать") капитану Панпушко. Телефон был у Субботина и мы пошли к нему в отделение. Там, несмотря на то, что я был гостем профессора, меня заставили снять обувь и одеть тапочки. Санитарка помогла мне облачиться в завязывающийся сзади халат и одеть шапочку — только после этого меня пустили в отделение. А ведь я даже не увидел больных — требования асептики здесь соблюдались. Общее впечатление от клинической базы для испытаний меня вполне устроило: для того времени это был "высший пилотаж". Меня проводили в кабинет, куда вскоре пришел Субботин также в халате и шапочке. Мы оговорили некоторые организационные вопросы, в основном отвечал я, не буду повторяться. Потом я позвонил в Панпушко в Артакадемию. Связь была довольно неплохой, возможно из-за того, что было близко, хотя сигнал все равно проходил через коммутатор, возможно, что и коммутатор недалеко, а может у дежурного в ВМА просто аппарат был раздолбанный: угольные девайсы долго не живут. У Панпушко я узнал, что за сутки они наработали четверть необходимого запаса, привезли и корпуса. Снаряжать будут на полигоне, то есть, если я уеду на две недели, то приеду как раз к началу испытаний. Поговорив еще о том о сем с Субботиным, а он оказался весьма знающим и интересным собеседником, я поехал в гостиницу, узнал расписание (билеты 1 класса в Москву были всегда, иногда эти вагоны ходили полупустыми) и уехал на вокзал. Обратная дорога прошла без проблем, я ехал один в "открытом купе", зато просторно, никто не мешал. Глава 22 Приехав в Москву, я опять поселился у деда, который до слез был рад увидеть любимого внука.