– Я ценю честность госпожи Семчиновой. Но и вы, и она ещё очень молоды. Я допускаю, что для неё этот брак в самом деле окажется освобождением: она сможет без помех работать, развиваться и прочее… не чувствуя себя связанной. Но что будет с вами? – Со мной? – пожал плечами Николай. – Право же, ничего! – Позвольте в этом усомниться. Вам двадцать один год. Вы становитесь совершеннолетним, вступаете в права наследства. Если госпожа Семчинова сразу же после женитьбы исчезнет из вашей жизни, вы забудете её очень быстро. – Вы не можете знать!.. – …но могу с уверенностью предполагать. Что будет, если вы через пять… ну, хорошо, Коля, через десять лет, – вы влюбитесь вновь? И при этом будете связаны законом с далёким, чужим человеком? – Всё это вздор! – отрывисто сказал Николай. – Я не намерен более ни в кого влюбляться и ни на ком жениться. Маменька, ну чему вы улыбаетесь? Мне вот совсем сейчас не до смеха! – Мне – тем более, – заверила его Вера. – Вы у меня на глазах готовитесь сделать огромную ошибку – и я не в силах вас остановить. И ведь Ольга Андреевна в сто раз осмотрительнее вас! Насколько мне известно, она на этот брак не соглашается! – Не соглашается, – угрюмо подтвердил Николай. – Тоже говорит, что я дурак и мальчишка. «Вот когда развяжетесь с этой пошленькой ко мне любовишкой, тогда и поговорим о деле! А на чепуху у меня нет времени!» – Браво, – тихо сказала Вера. – Она действительно умна. Ну, так значит, дело не во мне? – Я, признаться, надеялся, что вы уговорите её, – глухо сказал Николай, снова садясь за стол. – Ольга относится к вам с уважением. Она может послушать вас… – Коля, мальчик мой, но что же я скажу ей такого, чего она ещё не слышала от вас?! Что вы любите её? Что хотите спасти от безумной матери? Что готовы пожертвовать собственной жизнью для её счастья? Она знает об этом давным-давно! Надеюсь, вы не считаете, что я не желаю этого брака из-за того, что Тоневицкие – столбовые дворяне, а Семчиновы – выслуженные?! – Разумеется, нет! – Ну, хоть на этом спасибо… Ольга Андреевна – замечательная девушка. Она не хочет с вашей стороны жертвы – и я полностью с ней согласна! Зачем давать напрасную надежду влюблённому человеку? – У меня нет никакой надежды! – Не лукавьте, Коля! Эта надежда у вас прямо-таки на лбу написана! – устало отмахнулась Вера. – И глупо вас судить за это: влюблённые всегда хватаются за соломинку… Но, согласитесь, если бы Ольге был нужен для спасения фиктивный брак, любой из ваших товарищей мог бы оказать ей такую услугу! Я ведь знаю, что нынче такие союзы случаются сплошь и рядом! – Да, – коротко отозвался Николай. – Нашим девушкам опостылел деспотизм родителей… ну вот, вы снова улыбаетесь! А чему?! – Да тому, что барышни ваши опрометчиво меняют шило на мыло, а после будут весь век каяться! Впрочем, тут не мне их судить… Коля, ну послушайте же меня без сердца! Чтобы вы и меня не считали деспотичной матерью, считайте, что разрешение на брак я даю. Но я защищена умом и честью госпожи Семчиновой. Я убеждена, что она не воспользуется вашим великодушием. Николай молчал. Вера, встав, погладила его по плечу. – Не огорчайтесь так. Поверьте, не в моих силах заставить Ольгу Андреевну полюбить вас. Всё, что вы можете сделать – это оставаться её другом, надёжным другом. Очень часто это оказывается важнее самой сильной страсти. И не в пример долговечнее. – Но, маменька, ведь это же… Николай не договорил. За дверью послышались торопливые шаги. Дверь распахнулась, вбежала горничная: – Николай Станиславович, к вам госпожа Семчинова. Принять прикажете? – Господи, Маша! Конечно! Да я сам сейчас выйду! Маменька, с вашего позволения… – Николай неловко вскочил и, чудом не опрокинув стул, выбежал из комнаты. Встревоженная Вера торопливо пошла за ним. В прихожей был слышен негромкий разговор. Вера, стараясь остаться незамеченной, осторожно выглянула из-за портьеры. В дверях стояла высокая девушка в простом чёрном платье, мокром от дождя. Растерянная горничная тянула из её рук отяжелевшую от влаги накидку. У ног гостьи стоял разбитый саквояж из потрескавшейся кожи, пухлый узел и увесистая связка книг. Одной рукой удерживая свою накидку, а другой поправляя короткие, вьющиеся волосы, барышня нервно говорила: – Тоневицкий, не берите ничего в голову, я прямо от вас сейчас еду в гостиницу! Заехала лишь потому, чтобы вы от других не узнали… и не вздумали навестить меня дома, на Швивой Горке. Я ушла из дома. Можно ли покуда оставить у вас мои вещи? – Разумеется, Оля… Ольга Андреевна, – Николай, отстранив горничную, неловко взял узел. – И самой вам лучше остаться здесь! – Нет, не лучше, – резко ответила Ольга, – Маменька уже сегодня к вечеру начнёт бегать по Москве. С вами она знакома. Боюсь, что в первую же очередь сюда и явится. Заранее приношу свои извинения за то, что она здесь устроит. Впрочем, вы её уже видели – значит, не особо испугаетесь. А мне, простите, пора. – Оля, но ведь гостиница денег стоит! И немалых! – Ну так пойду в номера, какая разница! – Вам там не место! – решительно заявил Николай. – Что-о-о?! – взвилась Ольга. – Вы, кажется, берёте на себя смелость решать… – Беру! Вы с ума сошли! Жить бог знает с кем в номерах за пять копеек?! – В Троицком берут восемь!.. – Это ничего не меняет! Вы останетесь здесь! – Тоневицкий!!! Что вы себе позволяете?! Отдайте мой узел, я немедленно еду к Колчиным, там люди ещё не разучились себя вести, и… – Прошу вас, останьтесь, Ольга Андреевна, – Вера вышла из-за портьеры. – Разумеется, я не берусь вам советовать, но здесь, в нашем доме, вам ничего не грозит. Я отдам распоряжение не принимать вашу матушку. – Смею возразить, княгиня, вы слишком мало её знаете, – отрывисто произнесла Ольга. – И тем не менее, прошу вас раздеться и пройти в гостиную. Вы устали, намокли и слишком… взволнованы. По крайней мере, чаю мы сможем выпить спокойно, уверяю вас. Наш Сидор во время последней кампании служил в егерях. Думаю, он замечательно сможет выстроить оборону до подхода главных сил. То есть, пока Федосья не сбегает за квартальным. Я не допущу, чтобы невесте моего сына причиняли ущерб… Даже если этим занимается её собственная матушка. Николай молча, с восхищением смотрел на приёмную мать. Семчинова тоже молчала. Её чёрные глаза за стёклами круглых очков смотрели на княгиню Тоневицкую внимательно и недоверчиво. Минувшей ночью Швивую Горку поливал холодный дождь. Кусты сирени в палисаднике дома майорши Семчиновой отяжелели от воды. Водопад капель с набрякших ветвей то и дело обрушивался на Ольгу и Федотыча, скорчившихся на мокрой скамье. – Оленька, иди домой! Промокла ведь уж до ниточки… – то и дело принимался увещевать отставной солдат. – Наше-то дело привычное, армейское… Я не я буду, коли этого христопродавца не обнаружу! А ты ступай! Тебе на уроки завтра, выспаться надо! – Федотыч, отстань! – резким шёпотом отзывалась Ольга. – Мне тоже очень интересно, кто это так… пчхи… обеспокоен моей нравственностью! Ничего. Посижу. Здесь, под кустами, не очень-то и сыро… Федотыч только тяжело вздыхал и плотней кутался в отсыревшую шинель. Дождь то стихал, то припускал вновь. Старый дом стоял без огней, тёмный, нахохленный. – Оленька, могут ведь сегодня-то и не прийти! А то и вовсе боле не явиться! Дважды гадость сделали, ироды, так, может, успокоятся! Так что же ты будешь попусту… – Тш-ш… Федотыч… Слышишь? Слышишь?! – Ольга схватила старика за рукав. По ту сторону забора сквозь шелест дождя раздалось чуть слышное копошение и стук. Ольга и Федотыч разом поднялись со скамейки и выскользнули на улицу сквозь щель в заборе. Ольга несла в руках старое ружьё. Было очевидно, что весь манёвр обговорен и отрепетирован до мелочей: в саду не хрустнула ни одна ветка, забор не скрипнул, не чавкнула грязь под подошвами. Оказавшись в глухом, чёрном проулке, старик и девушка двинулись вдоль заборов, завернули за угол, прошли ещё несколько шагов, прячась за кустами, почти до самых ворот дома Семчиновой – возле которых увлечённо трудилась, орудуя квачом, худенькая фигурка. – Вот он, – одними губами сказала Ольга. И подняла ружьё. Выстрел загремел на весь Старопигасовский переулок. Человек у ворот инстинктивно присел – и тут же на него бурей налетел отставной солдат. Грохнуло ведро, тягучим ручьём потёк из него дёготь, послышался отчаянный визг: – Да ты что! Дяденька Федотыч! Пусти-и-и… – Я тя пущу… Я тя, нечисть подлая, так пущу!.. – пыхтел, выкручивая злоумышленнику руки, старик. – Да я тебя сейчас на тот свет… без покаяния… как висельника чердачного… Оленька! – Барышня… да вы хоть ружо опустите… – При-стре-лю! – чётко пообещала Ольга, опуская ствол оружия к лицу поверженного врага. – Отвечай немедля: для чего всё это? Зачем? За что?! – Всё скажу, барышня… ей-богу… – придушенно сипел тот. – Пущай Федотыч выпустит тока… Глотку пережал! – Удавить бы тя впрямь, скотину! – сплюнул старик, поднимаясь на ноги. В разрыве дождевых туч появилась луна. Мутный бок её выглянул лишь на миг, обдав тусклым светом перепачканные дёгтем ворота, стену дома и лицо лежащего. Им оказался мальчишка лет четырнадцати с рябой, вытянутой физиономией и наглыми, широко расставленными глазами. – Прошка! – ахнул старик. – Да… как же у тебя, стервец, рука-то поднялась?! А?! Ну-ка отвечай, сукин сын, за что гадство этакое чинить взялся? Нешто барышня тебе чего худого сделала? Нешто не твоих сестрёнок, подлец, она грамоте выучила? Благодарность-то в тебе где, паршивец? – О какой благодарности ты спрашиваешь, Федотыч? – процедила Ольга, не опуская ружья. – Прошка, отвечай, зачем ты это сделал. Или, клянусь, я выстрелю. За такую дрянь и на каторгу пойти не жаль будет. – Ольга Андревна… Помилосердуйте… По глупости всё нашей и по бедности… Своей волей нешто б я посмел… – заныл, распялив огромный рот, мальчишка. Ольга недоумевающе нахмурилась: – Так тебе что же – заплатили? – А как же… Целую полтину посулили! Судите сами, нешто малые деньги за такой пустяк? – Деньги хорошие, – холодно согласилась Ольга. – Кто же тебе их пообещал? – Не только что пообещали, а в самые руки дали! Да отодвиньте, сделайте милость, ружьишко-то ваше… не ровен час, сорвётся… Маменька ваша дали, Алевтина Тихоновна… – Да что ты брешешь, шельмец?! – взорвался Федотыч, с рамаху влепив мальчишке щедрую оплеуху. Тот, хныча, загородился одной рукой, другой неловко полез за пазуху. – Да нате… Возьмите… Больно надобно… Вот она – полтина-то! И брать не стану, коль работу не сделал… Только её как есть госпожа майорша дала, с чего мне брехать-то? – Он не врёт, Федотыч, – бесцветным голосом сказала Ольга, вертя в пальцах монету. – Этот щербатый полтинник мне заплатили у Устиновых во вторник за урок. Я отдала его маменьке. А она, как видишь, нашла ему достойное применение… Федотыч! Господи! Что ты, Федотыч, миленький?!. Старик, держась за сердце, медленно осел у забора. Ольга, отшвырнув ружьё, бросилась к нему. Прошка, воспользовавшись этим, резво вскочил на ноги и, забыв о своём ведре, дёрнул в проулок. Ни старик, ни девушка даже не повернулись ему вслед. – Федотыч, ты не пугай меня больше так, – глухо говорила Ольга час спустя, вставляя новую свечу в позеленевший подсвечник. – Ну солдатское ли это дело – сердечные приступы получать? Хорошо ещё, я знала, что нужно делать… Федотыч лежал на своём деревянном топчане со сбившимся на пол лоскутным одеялом и отрывисто дышал. На слова девушки он слабо улыбнулся, помахал рукой: ничего, мол. Ольга, заметив это, сурово сдвинула брови. – Сейчас накапаю, подожди… И не смотри так: водки всё равно нет и взять негде! Федотыч, ну не дури… ишь чего придумал! У меня ведь больше никого на свете нет! – Уходи, Оленька, – тихо сказал старый солдат, глядя на то, как из пузырька в гранёный стакан падают капли. – Уходи отсюда. Бежи, куда глаза глядят.