— Вы к кому? — он пытался говорить низким баритоном. — Документы? Я молча положила на стол паспорт. Он взял, начал листать. Дойдя до штампа прописки, он закрыл паспорт и официальным жестом протянул мне. Вопросительно наклонил голову. — Мне нужно… — начала я и запнулась. — Мне… — Не волнуйтесь. — Да-да, хорошо… Я хочу заявить… упредить… нет, предупредить… хочу… — та фраза, главная вступительная фраза, которая этой ночью на даче, а после в электричке и в метро звучала логично и по-взрослому, которая должна была немедленно убедить стражей закона безотлагательно встать на мою защиту, — эта фраза беспомощно рассыпалась на невнятные глаголы и междометия. — Заявление? — пришёл на помощь старшина. — Вы хотите заявление подать? — Да! Заявление! — Пишите и приносите. — Как? — Приходите завтра, приносите заявление… Я растерялась, события развивались совсем не так, как я себе это воображала. — Нет! Мне сейчас — это срочно! Поговорить с кем-то! Прямо сейчас! — Вы сперва заявление… — Хорошо-хорошо! У вас есть бумага? Лист бумаги есть? Старшина послушно выдвинул ящик стола. Внутри были какие-то документы, коробка скрепок и прочий канцелярский хлам, сверху лежала затёртая книжка карманного формата с девицей распутного вида на обложке — малиновый рот, чулки сеткой, сапоги-ботфорты. Милиционер поспешно пихнул книгу вглубь. Но название я успела разглядеть. Называлась книга «Секс — её оружие». — Только ручку не забудьте… — он протянул три листа писчей бумаги и шариковую ручку за тридцать копеек. — Вернуть. Хорошо? Через дыру в ограде я пробралась на территорию хозблока зоопарка. Обошла вольеры, где кода-то обитали еноты. Енотов давно уже не было, но запах по-прежнему стоял крепкий. Моё тайное место располагалось на той стороне главного пруда, за старыми лебедиными будками под сломанной ивой. Я устроилась на стволе дерева и начала писать. Заявление заняло всего полторы страницы. Пару раз проткнула бумагу ручкой, но переписывать начисто не стала. Около полудня я вернулась к прокуратуре. Но заходить не стала. Снова говорить со старшиной не было никакого смысла. Мне нужен взрослый следователь. Я отошла к овощному. Начала прогуливаться взад и вперёд, разглядывая витрину. За немытым стеклом стояла пирамида трёхлитровых банок с томатным соком, вокруг банок лежали мумии крупных мух. Этикетки с некоторых банок отклеились и тоже лежали среди мух, жухлые, будто опавшие листья. Ещё в витрине отражалась та сторона Краснопресненской, здание метро и кусок скучного неба. Хлопнула дверь, из прокуратуры вышла женщина. Худая и некрасивая, с пегим пучком, похожим на крепкий кулак. Я проводила её взглядом. Нет, эта точно не подойдёт. К тому же у неё поехал чулок, о чём она явно пока не подозревала. Мне казалось, что прохожие косятся на бумагу с заявлением. Сперва я прятала лист за спиной. После сложила бумагу пополам и сунула в задний карман джинсов. Следующим, минут через пять, из прокуратуры вышел толстый мужчина с отёчным лицом багрового оттенка. Он терзал узел галстука и вполголоса матерился. Толстого я тоже пропустила. Минут сорок никто не появлялся, я уже начала жалеть, что не заговорила с женщиной. Но тут она вернулась, неся сетку, набитую продуктами. Сверху лежали недозрелые бананы, перья зелёного лука торчали как озёрная осока. Дверь захлопнулась и я снова осталась ни с чем. Ровно в час из прокуратуры вышел мужчина. Серый костюм, белая рубашка — он энергично хлопнул дверью, на ходу нацепил чёрные очки в стальной оправе и сразу стал похож на сыщика из французского кино. Вот — то что нужно! К тому же под мышкой он сжимал туго набитую папку из кожи фальшивого крокодила. — Извините! — я шагнула наперерез. — За что? — он послушно остановился. — Вы уже в чём-то провинились? Его готовность меня обескуражила. В солнечных очках я видела отражение своего лица — дважды. Он улыбнулся, от него пахло «Драккаром», терять мне было нечего. — Вы прокурор? — спросила. — Не совсем. Но почти. Следователь прокуратуры. — Именно с вами мне и нужно поговорить… Я сунула ему в руку заявление. Он развернул сложенный лист, расправил. Явно заметил дырки, проколотые ручкой. Конечно, нужно было всё переписать начисто — конечно. — Пошли? — следователь кивнул в сторону радиальной станции. — У меня минут пятнадцать… Он читал на ходу. Я шагала рядом, поглядывая на свои каракули. В одном месте следователь хмыкнул. — Что? — Ничего, — он рассмеялся. — Серёжа Лебядкин — наш подопечный. — Какой Лебядкин? Кто это? — Америка. Планетарий и комок на Кудринской — наш район. Лебядкин и вся его гоп-компания у нас… — Под колпаком? — подсказала я. — Вот именно, под колпаком. — И Генрих? — А Генрих уж подавно. Мы дошли до Зоологической, остановились на переходе. Машины еле ползли, шофёры нервно сигналили, перекрёсток и подъём к Садовому был плотно забит. Похоже, на кольце тоже была пробка. — Скоро по Москве вообще не проедешь… — пробормотал он, дочитывая мою бумагу. Зажёгся зелёный. Мы перешли на ту сторону. — Погоди… — Он взял меня под локоть. Мы отошли к ларьку «Мороженое», остановились. Он расстегнул молнию на папке и сунул туда моё заявление. — Вот так, — застегнул молнию. — Очень хорошо. И спасибо. — А как же… Указательным пальцем он сдвинул очки на кончик носа. — У нас есть ваш адрес и телефон, — следователь улыбнулся. — Гражданка Азарина. Не волнуйтесь. Всё будет тип-топ. Он сжал моё предплечье — такой мужской жест — не сильно, но достаточно крепко, чтобы я поверила в надёжность защиты. Вскинул руку, взглянул на запястье. — Всё! — кивнул. — Опаздываю! Прохожие обходили меня, некоторые толкали. Я стояла у ларька, в стекле были выставлены самодельные муляжи эскимо, пломбира в вафельном стаканчике и брикета за сорок восемь. Даже ребёнок бы не поверил, что настоящее мороженое может выглядеть так. Следователь влился в толпу, текущую в сторону «Баррикадной». Я забыла спросить его фамилию. Рыжая папка мелькнула ещё раз и пропала. В моей голове прокручивались сказанные им фразы, снова и снова. Планетарий — наш район… Гоп-компания… Не волнуйтесь… — Не волнуйтесь… — пробормотала. — Всё будет тип-топ. Да, кстати, я забыла сказать про часы: на запястье у следователя был «Тигровый глаз», хронометр со стеклом из горного хрусталя, последняя модель и абсолютный герметик, который выдерживает давление в двести атмосфер и одновременно показывает время в трёх часовых поясах. По этим часам при желании можно определять скорость дрейфующих айсбергов. Рядом с ларьком стояла телефонная будка. Я сунула в щель две копейки, набрала номер. Раздались короткие гудки. У Америки было занято. 27 Среда началась со скандала. Мать принялась пилить меня с самого утра. Я закрылась в ванной и до упора открутила оба крана. Материнский голос, перекрывая шум воды, поведал мне о том, что я из себя представляю. Как личность и как женщина. Далее мать обрисовала перспективы моего ближайшего будущего и вероятного финала. Под забором, в канаве, в тюремном лазарете. Моя бедная мать и вообразить не могла, насколько эти прогнозы были близки к реальности. Именно это и взбесило меня. Я распахнула дверь и принялась орать. Что не просила рожать меня, что если бы у меня был отец, что это она сама во всём виновата… — ну и так далее. — Я жизнь тебе дала! — она вскинула руки, как в греческой трагедии. — Зря! — рявкнула я ей в лицо. — Аборт, мама! Аборт надо было сделать! Лицо матери скуксилось, стало старым и некрасивым.