Это случилось в ночь с шестого на седьмой день. «Маргерита» рассекала волны Бискайского залива, озаренные полной луной, когда впередсмотрящий заметил темный силуэт, едва различимый на фоне моря. Какой-то корабль пытался прорвать блокаду Ферроля, которую неустанно осуществлял фрегат. Кортни вызвали на палубу, и он стал вглядываться в темноту через свою ночную подзорную трубу. — Это «Кастилия», — заявил он. — Она уже шесть недель как готова к выходу в море. Восемнадцать орудий с каждого борта, как сообщил голландский «купец». Свистать всех наверх, бить тревогу. Расхаживая по палубе, Кортни потирал руки от удовольствия. У скотов есть шансы сделать карьеру в Королевском флоте, зато у трусов — никаких. Перспектива сразиться с кораблем, значительно превосходящим их силой, горячила ему кровь. Хорнблауэр находился рядом с ним на квартердеке — ему выпало нести утреннюю вахту — и наблюдал, как радует капитана предстоящая схватка. — Мы нападем на них на рассвете, — объявил Кортни. — И к восьми склянкам он будет наш. А потом наши друзья Гартон, Флетчер и остальная компания получат то, что ждало их уже целую неделю. Утро обещает быть замечательным! Поосторожнее на руле, чертов ублюдок! Последнее относилось к стоявшему у штурвала квартирмейстеру. Хорнблауэр подозревал, что внимание того оказалось отвлечено подслушанной репликой капитана насчет расправы с мятежниками. Небольшая оранжевая вспышка разорвала предрассветный мрак в подветренной стороне: «Кастилия» начала пристрелку. — Ну, как и все даго! — воскликнул Кортни. — Не знают, что такое выдержка. Тут Хорнблауэр не мог с ним не согласиться. Сближаясь с противником, «Маргерита» хранила невозмутимое молчание, хотя выстрелами с «Кастилии» было срезано несколько снастей, а в парусах появилась пара-другая дыр. Раз открыв огонь, даже хорошо вышколенная команда не сможет вот так просто остановиться. Первый залп, наведенный с должной тщательностью, стоит пяти последующих, так что тактически очень важно выждать до того момента, когда эффект этого залпа окажется наиболее сокрушительным. Ядра свистели над палубой, два из них врезались в корпус, и команда хирурга потащила вниз первых своих подопечных, но Кортни не разрешал открывать огня, пока сумрак не сменился рассветом, а рассвет, в свою очередь, превратился в день, и пока «Маргерита» не сблизилась с «Кастилией». Их теперь разделяла дистанция в половину пушечного выстрела; можно было невооруженным глазом различить мелькание золота на квартердеке «Кастилии» — собравшиеся на нем офицеры в свою очередь разглядывали «Маргериту». Над их головами полоскалось красно-желтое знамя Испании. — Они приводятся к ветру, — произнес Кортни. — Лево руля! «Кастилия» начала поворот навстречу противнику, видимо, ее капитан рассчитывал подвергнуть подходящую «Маргериту» продольному огню, но у него не было шансов против вышколенной команды «англичанина». — Залп правым бортом! Мистер Кафф, мы возьмем их на абордаж под прикрытием дыма! «Маргерита» с треском ударилась о борт противника — от столкновения рухнула фор-брам-стеньга, — и в тот же миг оба корабля вздрогнули от почти одновременно произведенных бортовых залпов. Плотное облако порохового дыма окутало фрегаты. Абордажная партия собралась на переходном мостике, но вести ее было некому: мистер Кафф пал, сраженный шальным выстрелом. Наступило замешательство; нужно было действовать, пока испанцы не успели перезарядить и пока не пропал первый запал атаки. Хорнблауэр ощущал, что нужно заполнить возникшую брешь. — Вперед! — закричал он. У него не было иных мыслей — только осознание необходимости немедленно что-то предпринять. Лейтенант стоял на планшире, размахивая шляпой — ему даже не пришло в голову выхватить оружие. — Абордажная партия, вперед! — снова прокричал он и спрыгнул на палубу «Кастилии», заваленную убитыми и ранеными. Остатки команды «испанца», не оправившись после бортового залпа, стояли, словно остолбенев. Абордажники с криками «ура» повалили следом за Хорнблауэром. — Вперед! Вперед! — кричали унтер-офицеры, абордажники, размахивая оружием, затопили палубу «Кастилии», горланя как сумасшедшие. Кое-где их встречали очаги сопротивления. Кто-то выстрелил в Хорнблауэра почти в упор; пуля чудом прошла мимо, но левая рука Горацио еще долго саднила от впившихся в кожу зерен пороха. Большинство испанцев — зеленые рекруты без понятия о дисциплине — побросали оружие и кинулись искать спасения внизу. Только расположившиеся на высоком юте офицеры попытались организовать сопротивление, но Хорнблауэр, чей мозг в минуты опасности работал молниеносно, сосредоточил своих людей на шкафуте и навалился на испанцев как раз в тот миг, когда Кортни во главе другого отряда ударил им во фланг с квартердека «Маргериты». «Кастилия» была захвачена, и Хорнблауэр встретил Кортни на ее юте. Хорнблауэр был без шляпы, покрытое потом и копотью лицо блестело на солнце. Кортни сжимал в руке шпагу, темляк которой был обмотан у него вокруг кисти. — Похвально, мистер Хорнблауэр, — произнес Кортни. — Весьма похвально. Хорнблауэр понял, что в устах капитана это наивысшая похвала. — Спасибо, сэр, — ответил он. Снизу доносился треск пистолетных выстрелов: некоторые отчаянные испанские офицеры пытались обороняться в своих каютах. Англичане ломали двери. Мозг Хорнблауэра продолжал работать: он сразу ухватил, какой вдохновляющий эффект может оказать эта победа на дух команды — перед Кортни открывается шанс предать прошлое забвению и превратить массу забитых, разрозненных людей в спаянный коллектив, как у Пеллью на «Индефатигебле». Кроме того, сейчас как раз тот момент, когда Хорнблауэр может обратиться к нему с просьбой. Он утер пот со лба и заговорил: — С вашего позволения, сэр, — начал он. — Не соизволите ли вы набрать призовую команду для «Кастилии» из тех моряков, которых вы наметили к наказанию на прошлой неделе? Это очень удобный способ избавить корабль от их дурного влияния. Кортни уставился на своего взъерошенного лейтенанта; после некоторой паузы он обвел его взглядом с ног до головы с выражением, заставившим Хорнблауэра устыдиться своей боевой расхристанности в одежде. — Вот как? Неужели вы вообразили себе, что именно вы являетесь капитаном «Маргериты»? Ах, понял: вы намекаете, что именно вас следует назначить командиром призовой команды, чтобы вы могли легко ускользнуть от меня вместе со своими дружками-мятежниками? До такого Хорнблауэр не додумался, но будучи озвученной, эта мысль показалась ему слишком прекрасной, чтобы рассчитывать на ее воплощение. — Мистер Хорнблауэр, — начал Кортни. — Вы порождаете во мне глубочайшие сомнения. Глубочайшие. Даже не знаю, как с вами быть. Хорнблауэр в отчаянии огляделся вокруг. Под ногами хлопнул еще один пистолетный выстрел. Лейтенант думал о «Маргерите» и ее угрюмой команде, думал обо всем, включая опасность, угрожающую его собственной карьере. — Вы хотите сказать, сэр, что… — Что я хочу сказать, я скажу, — оборвал его капитан. На квартердеке «Маргериты» лежал раненый Флетчер. За исключением рулевого у штурвала, на квартердеке фрегата оставались только убитые и тяжело раненые. Порыв ветра свел кормы обоих кораблей друг с другом; Флетчер сжимал в руке пистолет и наводил его в направлении двух офицеров — в направлении Кортни. Месяцы жестокого обращения лишили Флетчера последних остатков разума. Инстинкт подсказывал Хорнблауэру выбросить вперед руку и оттащить Кортни с линии огня. Между этой мыслью и действием произошла крошечная заминка; заминка, в течение которой лейтенант еще раз подумал о том, как ужасно будет для «Маргериты» если капитан продолжит действовать в том же ключе, что и раньше. Затем рука его дернулась к плечу Кортни; в этот миг Флетчер выстрелил, и капитан упал на палубу с раздробленным коленом. Вмешательство хирурга поставило окончательную точку в части несовместимости раны Кортни с дальнейшей службой. Вот так случилось, что Хорнблауэр был назначен на высокую должность первого лейтенанта «Маргериты». Его потом не раз мучила совесть из-за этого повышения; но заботы по наведению порядка и воспитанию на «Маргерите» настоящего боевого духа требовали от него таких усилий, что ему, как правило, удавалось противостоять этим угрызениям. В конечном счете, этот случай определенно послужил на благо делу. И даже поступок Флетчера не нанес урона дисциплине — никто не видел, что стрелял он, звук же выстрела слился с пальбой, доносившейся из кают «Кастилии». Этого не видел никто, за исключением Хорнблауэра, а тот никому ничего не сказал. ХОРНБЛАУЭР И ВДОВА МАК-КУЛ Рассказ (перевод: Алексей Дубов) Наконец-то Ла-Маншская эскадра получила долгожданную передышку. Западные ветры разыгрались не на шутку и надолго. Ни один корабль не мог больше остаться в открытом море, не рискуя при этом своими мачтами и оснасткой. Вот поэтому девятнадцать линейных кораблей и семь фрегатов эскадры под командованием адмирала Флота Его Королевского Величества лорда Бридпорта, державшего свой флаг на флагмане эскадры «Победа», временно покинули свои блокадные позиции близ Бреста, чего не случалось за последние шесть лет. Эскадра обогнула мыс Берри и бросила якоря в гавани Торбей. Далекому от моря человеку это укрытие вряд ли показалось бы сколько-нибудь надежным, так как почти не защищало от бушующего шторма, но измученным командам даже открытый всем ветрам Торбей казался райской лужайкой после кошмарных месяцев в беспокойном Бискайском заливе. Отсюда можно было сравнительно легко добраться до Торки и Бриксхема, получить накопившуюся почту и пополнить запасы свежей воды. На многих судах эскадры даже офицеры по три месяца не видели ни того, ни другого. Только моряк может оценить то наслаждение, какое получаешь от свежей прозрачной воды после той вонючей зеленой жидкости, которую выдавали по пинте на нос не далее как вчера вечером. Молоденький лейтенант прохаживался по палубе корабля «Слава». Он был одет в толстый бушлат, но все равно поеживался от холода. Крепкий ветер дул прямо ему в лицо, заставляя слезиться глаза, но молодой офицер упрямо не желал отрывать от глаз окуляра подзорной трубы: он находился при исполнении служебных обязанностей офицера-сигнальщика и не имел права пропустить ни одной передачи. Сейчас как раз наступил момент, когда следовало ожидать повышенной активности в обмене информацией между судами эскадры. Вот почему юный лейтенант не опускал подзорной трубы, терпя при этом существенные физические неудобства. С флагмана могли поступить приказы, касающиеся размещения больных или снабжения продовольствием и боеприпасами, а также свежая информация, привезенная с берега. Нередки были приглашения к обеду и обычная болтовня между старшими офицерами. Не сводя глаз с флагмана, лейтенант обратил внимание на небольшую шлюпку, только что отвалившую от борта захваченного накануне французского брига. На захваченный приз был направлен со «Славы» помощник штурмана Харт. Сейчас, когда трофей находился в гавани и стоял на якоре, Харт возвращался обратно. В этом событии, казалось, не могло быть ничего экстраординарного, способного заинтересовать офицера-сигнальщика. Тем не менее, он был очень заинтересован, но не столько появлением Харта на палубе, сколько его поведением. Он казался чрезвычайно возбужденным, наскоро доложился вахтенному офицеру и тут же поспешил с докладом в капитанскую каюту. Прошло несколько минут, и на палубе появился капитан «Славы» капитан Сойер. Харт следовал за ним по пятам. Они направились прямо к сигнальщику. — М-р Хорнблоуэр! — Сэр! — Будьте любезны передать вот этот сигнал. Сигнал предназначался для флагмана. Послание гласило: ««Слава» — флагману. Приз — французский бриг «Эсперанса» — имеет на борту Барри Мак-Кула». — М-р Джеймс! — рявкнул Хорнблоуэр, хотя мичман-сигнальщик находился от Хорнблоуэра на расстоянии локтя; но такова уж судьба мичманов военного флота — на них орут все кому не лень, а особенно стараются свежеиспеченные лейтенанты. Хорнблоуэр вслух зачитал номера и проследил взглядом за поднимающимися на нок-рею флажками. Флажки затрепетали на ветру, ожидая ответа. Дело было, похоже, важное. Хорнблоуэр еще раз прочитал текст послания, — до этого он ознакомился с ним, но как ни старался, не смог понять, в чем же заключается его важность. Всего три месяца назад он был освобожден из испанского плена, поэтому события двух истекших лет были известны ему не так хорошо, как хотелось бы. Во всяком случае, имя Барри Мак-Кул ни о чем ему не говорило. А вот адмиралу оно, кажется, было хорошо известно. Прошло не больше времени, чем нужно сигнальщику флагмана на то, чтобы добежать до адмиральской каюты, как на флагмане взвился на нок-рее вопрос: «Флагман — «Славе». Мак-Кул жив?». Хорнблоуэр прочитал флажки на лету и тут же доложил капитану. — Отвечайте утвердительно, — приказал тот. Едва подтверждение было передано на «Победу», оттуда поступил новый сигнал: «Немедленно принять Мак-Кула на борт. Приготовиться к заседанию Военного Трибунала Флота». Военный трибунал — это серьезно, но Хорнблоуэр по-прежнему не знал, кто же такой этот самый Барри Мак-Кул. Дезертир? Вряд ли обычный дезертир привлек бы к своей персоне внимание командующего эскадрой. Изменник? Тогда почему его собираются судить на корабле? По приказу капитана Харт отправился на «Эсперансу» за пленником, а между «Славой» и «Победой» продолжался оживленный обмен посланиями, касавшимися заседания трибунала. Будучи сильно занят своими непосредственными обязанностями сигнальщика, Хорнблоуэр мельком сумел разглядеть доставленного Хартом Мак-Кула. В памяти остался большой морской сундук пленника и его длинные, до плеч, огненно-рыжие волосы. Лица Хорнблоуэр толком не разглядел, заметил лишь его мертвенную бледность. Роста Мак-Кул был выше среднего, худощав и без шляпы. На нем была красно-синяя форма французского пехотинца. Эта форма, имя и огненно-рыжая шевелюра натолкнули Хорнблоуэра на мысль, что Мак-Кул мог быть только ирландцем. Пока Хорнблоуэр находился в плену в испанской крепости Эль-Ферроль в Ирландии вспыхнул очередной бунт, как всегда потопленный в крови. Уцелевшие мятежники сотнями бежали во Францию, где часть их поступила на службу в армию. Мак-Кул мог быть одним из таких ренегатов, хотя это по прежнему не объясняло повышенного внимания к нему со стороны высокого начальства, равно как и того факта, что судить его собирался флотский трибунал, а не гражданский суд. Прошло не менее часа, прежде чем Хорнблоуэр узнал подлинную историю. Произошло это во время обеда в кают-компании. — Держу пари, что господа судьи долго с этим мерзавцем возиться не будут, — сказал корабельный хирург м-р Клайв, сделав при этом многозначительный жест, изображающий петлю. Хорнблоуэра этот жест шокировал. По его мнению, за обедом было неуместно шутить подобным образом. — Надеюсь, на его примере кое-кто получит неплохой урок, — заметил второй лейтенант м-р Робертс, сидевший во главе стола вместо отсутствовавшего старшего помощника м-ра Бакленда, занятого приготовлениями к судебному заседанию. — А за что его должны повесить? — спросил Хорнблоуэр. — За дезертирство, за что же еще? — ответил Робертс, с удивлением посмотрев на Хорнблоуэра. — Хотя, вы же новенький у нас на корабле и не слышали этой истории. Я сам привел его на это самое судно в 1798-м. М-р Харт, помнится, еще тогда его начал подозревать. — А я думал, что он мятежник. — И мятежник тоже, — сказал Роберте. — В то время самым надежным и быстрым способом покинуть Ирландию было завербоваться в армию или во флот. — Понятно, — сказал Хорнблоуэр. — Той осенью мы за два дня навербовали целую сотню матросов, — добавил третий лейтенант м-р Смит. «Никаких вопросов им, конечно же, не задавали, — подумал Хорнблоуэр. — Флот нуждался в матросах и готов был поглотить любой человеческий материал, на который удавалось наложить руки». — Барри Мак-Кул дезертировал однажды ночью, когда мы пережидали штиль у мыса Пенмарк, — объяснил Робертс. — Он пролез через пушечный порт, прихватив с собой деревянную решетку, чтобы с ее помощью удержаться на воде. Мы считали его утонувшим, пока из Парижа не пришло донесение, что он жив и по-прежнему мутит воду среди ирландских эмигрантов. Он напропалую хвастался своими подвигами — так мы и узнали, что он и есть О'Шоннеси, — этим именем он назвался при вербовке. — Вульф Тон тоже напялил французский мундир, — сказал Смит. — Висеть бы ему на нок-рее, кабы он сам не перерезал себе горло.