Он бросил последний взгляд на аккуратно уложенный в бочонке линь и дернул спусковой шнур. Шестифунтовка выстрелила со страшным грохотом, отдача толкнула баркас назад, а сама пушка даже подпрыгнула на лафете. К счастью, толстый металл выдержал и снаряд, таща за собой изогнутую дугу шнура, пересек урез воды и упал среди ожидающей толпы. Итак, связь с берегом была установлена, правда, связь хрупкая и ненадежная, потому что обезумевшие от всего происходящего пленники тут же схватили линь и начали его выбирать. Хорнблауэр выругал себя за то, что не предусмотрел возможности подобного развития событий; он схватил рупор, в то же время лихорадочно выискивая в мозгу французскую фразу, эквивалентную английским «Стоп выбирать!» или «Отставить!» — Doucement! Doucement! (Осторожно!) — наконец закричал он, бешено размахивая руками и приплясывая на носу шлюпки. Возможно, ветер донес его слова до берега, а может его жесты были правильно поняты. Кто-то из пленников взял руководство на себя. Среди толпы возник небольшой водоворот, и линь перестали выбирать. Хорнблауэр осторожно развернул баркас и направил его к «Сатерленду», травя понемногу линь, до тех пор, пока он смог сигналом вызвать с корабля свою гичку, чтобы на ней руководить завершением операции. Гигантское ожерелье из наполовину опустошенных бочонков с солониной было сброшено в море, тендер взял его на буксир и медленно потащил к баркасу. Полупустые бочонки достаточно высоко поднимались над водой. Дополнительная плавучесть позволит им преодолеть самый тяжелый накат прибоя, а если французы будут тянуть достаточно быстро, то большинство из бочонков достигнут земли, не растеряв своего содержимого. Если же произойдет худшее, то их содержимое будет выброшено на сушу достаточно быстро. Мясо, которое полгода пролежало в бочке с рассолом, вряд ли станет хуже от морской воды. Операция приближалась к своему финалу. Более толстый конец был привязан к линю, переправлен на берег и Хорнблауэр опять вскочил на ноги с рупором в руках. — Tirez! Tirez! (Тяни!) — завопил он и замахал трубой толпе. Те поняли и начали выбирать. За концом, привязанным к линю, последовал еще более солидный трос, за которым двинулась и лента из бочонков с солониной. Хорнблауэр с беспокойством следил за тем, как они двигались — большие, неуклюжие, черные на фоне белой пены прибоя, под ослепительными лучами средиземноморского солнца. Но, даже не наблюдая пристально за ними, он мог судить об успешном прибытии припасов на сушу. После того, как первый из бочонков достиг суши, в толпе опять началось движение — измученные голодом люди разбили его о скалы и дрались за право обладать содержимым. Хорнблауэр не собирался дожидаться, пока последний бочонок с солониной выползет на берег. Он не хотел больше вспоминать о зверствах и ужасах Кабреры, поэтому приказал шлюпкам возвращаться к кораблю. Он даже не взглянул в сторону острова, пока на «Сатерленде» не перебрасовали реи и корабль продолжил свой путь в точку рандеву с адмиралом. Мимо них на всех парусах прошел испанский бриг с продовольствием для узников Кабреры и разгневанный офицер прокричал с его палубы в рупор на ломанном английском: — Что это значить, сэр?! — кричал испанец. — Зачем вы вмешиваться? Кабрера наша земля, вы не должны ходить сюда! — Черт его побери, — вокликнул Буш, стоящий рядом с Хорнблауэром, — разрешите мы разок пальнем по нему, сэр? После всего увиденного команда «Сатерленда» наверняка с полным одобрением отнеслась бы к подобной форме приветствия союзника, но Хорнблауэр чувствовал, что он уже и так достаточно сделал для того, чтобы спровоцировать международный скандал. Он приложил руку к уху и сделал жест, показывающий, что он ничего не слышит. Офицер повторил свои упреки, вопя и неистово вытанцовывая на палубе, так что Хорнблауэру даже показалось, что испанец вот-вот лопнет от прилива крови. Конечно, со стороны Хорнблауэра это была всего лишь детская шутка, но и она вызвала смех среди офицеров и матросов «Сатерленда», чего и добивался их капитан — ведь в трудное и грозное военное время взрыв смеха иной раз стоит бортового залпа. Хорнблауэр снова вернулся было к привычным обязанностям, но вдруг новая волна депрессии накатила на него. Помощь французским пленным на Кабрере стоила его кораблю нескольких сотен саженей отличных линей и тросов, двух десятков бочонков с солониной и целого светового дня. Что больше всего беспокоило Хорнблауэра, так это необходимость рассчитываться за все это. Придется писать как минимум дюжину писем и рапортов с объяснениями и это будет только началом, потому что их сиятельства Лорды Адмиралтейства, получив эти письма, конечно же захотят дальнейших объяснений и объяснений, уточняющих эти объяснения и еще, и еще… Хорнблауэр почти физически ощущал длинную череду своих будущих писем, которая тянулась к нему как рука судьбы. Затем он вдруг увидел двух спасенных французов, внизу, на главной палубе. Они были отмыты, подстрижены и одеты, так что выглядели совсем другими людьми, однако, глядя на них Хорнблауэр не испытывал удовлетворения — для него они представляли еще одну серию рапортов с объяснениями и он даже глухо застонал, оценив эту перспективу. На мгновение ему даже захотелось, чтобы с «Сатерленда» никогда бы не заметили их — там, на плоту, чтобы они и дальше плыли к своей смерти по безлюдному Средиземному морю. И тут же он понял, что это — неправда, и вновь застонал, шагая по палубе и дыша свежим воздухом — на сей раз из-за ощущения собственного бессердечия. Но ведь как ни крути, этот акт человеколюбия, похоже, действительно принесет ему еще чертовски много неприятностей… ХОРНБЛАУЭР И ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО Рассказ (перевод: Виктор В. Федин) — Имейте в виду, сэр Горацио, — сказал доктор Манифолд, — я придерживаюсь мнения, что подобный способ лечения Его Величества не продуктивен, да, весьма не продуктивен. — В самом деле, доктор? — вежливо произнес Хорнблауэр. — На последнем консилиуме по поводу состояния здоровья Его Величества те, кто придерживается сходного с моим мнением, оказались в меньшинстве, — ответил доктор. — Однако осмелюсь заметить, сэр Горацио, что оппоненты победили лишь численно — причем весьма незначительным большинством, следует подчеркнуть, — а наиболее выдающиеся светила в мире медицинской науки были поголовно на моей стороне. — О, естественно, — подтвердил капитан Хорнблауэр. — Своими знаниями и умениями мы намного превосходили оппонентов. Но дело здоровья Его Величества было отдано на откуп простому голосованию. Попомните мои слова, сэр Горацио, этот обычай решения вопросов простым подсчетом голосов, не учитывающим положения голосующего в обществе, будет проклятием человечества в грядущих веках, если не предпринять необходимых действий против такого положения вещей. — Это представляется весьма вероятным, — заметил Хорнблауэр. Одним из его постыдных секретов был тот, что сам он считал себя демократом и радикалом, но в экзальтированных кругах, в которых ему приходилось ныне вращаться, было не трудно скрывать это, так как все здесь считали само собой разумеющимся совершенно противоположное. — Морская прогулка Его Величеству! — презрительно фыркнул доктор Манифолд. — Укрепит его силы! Отвлечет от своих забот! Вздор! Несчастных пациентов с таким умственным расстройством, как у Его Величества, не следует подвергать каким-либо волнениям. Резонно, не так ли? Кровопускание, сэр Горацио — несколько унций два раза в неделю. Основательный курс применения слабительного и растительная диета. Содержание в темном помещении при мягком обращении. Это всё даст измученному мозгу Его Величества шанс на избавление от ненужных дум и начало новой жизни — с чистого листа, tabula rasa, сэр. — В ваших словах есть немалый резон, доктор. Хорнблауэр не притворялся, произнося эти слова. Такое лечение сумасшествия выглядело логичным в 1812 году. В то же время его пронзала жалость при мысли о своем бедном безумном короле, подвергнутом такому жестокому обращению. Его инстинкты восставали против этого, а разум говорил, что, поскольку данный метод безуспешно применялся в течение последних двух лет, было бы неплохо поэкспериментировать с чем-то иным. Но, по правде говоря, он сейчас был больше озабочен той ответственностью, которую возлагало на него новое назначение. Это было его первое командование после триумфального побега из французского плена, за который он принял посвящение в рыцари ордена Бани из рук принца-регента. Командование королевской яхтой в период болезни его величества можно было бы считать синекурой, если бы не принятое решение о лечении болезни короля свежим воздухом и сменой обстановки. Плавание по Каналу с его величеством на борту в то время, когда прилегающее море кишело французскими и американскими приватирами, накладывало гигантскую ответственность на капитана яхты, то есть на него самого. Хорнблауэр обвел взглядом палубу «Аугусты». Её четыре короткие и толстые шестифунтовки, а также два девятифунтовых орудия, по одному на баке и корме, не могли служить надежной защитой при встрече с одним из хорошо вооруженных приватиров из Новой Англии. Доктор Манифолд, казалось, подслушал его мысли. — Конечно, нет необходимости напоминать вам, капитан, о соблюдении крайней осторожности во всем, что могло бы потревожить состояние духа Его Величества. Полагаю, вы получили распоряжения, запрещающие производство любых салютов? Хорнблауэр согласно кивнул. — Также не должно быть никакой суеты и суматохи. Всё должно делаться гораздо более спокойно, чем это обычно бывает на кораблях. И будьте особенно осторожны с погодой, чтобы не попасть в какой-нибудь шторм. — Приложу для этого все усилия, доктор, — ответил Хорнблауэр. Мичман, дежуривший на грота-салинге, соскользнул вниз по бакштагу, отсалютовал капитану, приложив руку к шляпе, и поспешно отошел в сторону. Команда замерла в ожидании. — К нам направляется король! — возбужденно воскликнул доктор. Хорнблауэр ограничился кивком. Небольшая группа людей медленно спускалась вниз по склону к причалу, у которого была ошвартована «Аугуста». Когда те приблизились на расстояние 50 ярдов, Хорнблауэр подал короткий сигнал своим свистком, побуждая команду к активности. Фалрепные, в безупречно белых перчатках и тельняшках, бегом занимали свои места у позолоченной сходни, громко заливались дудки боцманматов. Шестерка морских пехотинцев как из-под земли возникла на квартердеке, щеголяя выправкой и блестящими пуговицами, два барабанщика застыли с поднятыми до уровня глаз палочками. Команда строилась по подразделениям, перед рядами матросов становились офицеры, в треуголках и шелковых чулках, со сверкающими на солнце эполетами и эфесами шпаг. Небольшой корабль был полностью готов для приветствия в тот момент, когда процессия достигла берегового конца сходни — ни секундой раньше, ни секундой позже, все действия были отработаны четко. У сходни возникла небольшая заминка — его величество не желал подниматься на борт. Хорнблауэр заметил это замешательство, пухлые белые руки, вцепившиеся в поручни, и мягкие, но решительные действия его сопровождающих. Сразу за его величеством следовал дородный лорд-камергер, в темно-фиолетовом фраке и контрастирующим с ним светлом зашнурованном жилете, пересеченном узкой лентой ордена Чертополоха — вероятно, носитель какого-нибудь исторического имени из-за северного рубежа. Он приближался к королю все ближе и ближе. Руки снова цеплялись за поручни, и снова их мягко перемещали, а внушительный живот лорда-камергера упирался в спину короля и подталкивал его почти незаметно, но неотвратимо вперед по сходне, так что его величество достиг палубы почти без следов спешки. Руки офицеров взметнулись к треуголкам, дудки боцманматов пронзительно засвистели, барабаны морских пехотинцев издали продолжительную дробь. На клотик грот-мачты взвился королевский штандарт, его пышные складки слегка колыхались на слабом ветру. Его величество прибыл на борт. — Птенцы и перезвон. Что? Что? — произнес король. Его мутные голубые глаза заметили реющую в небе чайку и следили за ее полетом. — Что? Что? Голуби и голландцы. Что? Что? Что? Небольшая группа придворных и служителей, поднимавшаяся вслед по сходне, постепенно оттеснила его от входа на палубу. Затем его блуждающий взгляд остановился на Хорнблауэре, стоявшем перед ним по стойке смирно. — Привет! — сказал король. Доброжелательная улыбка осветила его лицо. — Как проходят уроки, все в порядке? — Да, благодарю вас, Ваше Величество, — ответил Хорнблауэр. Король приблизился, снял с Хорнблауэра треуголку с золотым тиснением и другой рукой потрепал его редкие волосы. — Не позволяй им бить себя слишком сильно… Что? Не позволяй им. Что? Хорошие мальчики получают гинеи. Подошел доктор Манифолд и остановился за спиной Хорнблауэра. Король заметил его и съежился от страха. — Ваше Величество! — низко поклонился доктор, но его смиренный вид не успокоил это испуганное существо. Придворные сгрудились вокруг короля и медленно повели его прочь. Хорнблауэр подобрал свою треуголку с палубы, куда она выпала из трясущихся королевских рук, и вернулся к исполнению своих обязанностей. — Фор- и грот-марселя ставить! Отдать швартовы, мистер Уайт! Ему требовалось отвлечься от воспоминания о малодушном страхе, исказившем лицо короля при виде своего мучителя доктора. Морской воздух будет явно чище того, которым он только что дышал. С королевским штандартом на грот-мачте и белым кормовым флагом на ноке гафеля «Аугуста» направилась на выход из гавани Ньюхейвен, где ее ожидал двадцатипушечный корвет «Корморант», выделенный в качестве эскорта. Рассматривая корвет через подзорную трубу, Хорнблауэр размышлял о том, что тот являлся наглядным доказательством громадной нагрузки, которую испытывал ныне британский флот. В самом деле, его величество Георга III, короля Великобритании и Ирландии, сопровождал всего лишь 20-пушечный корвет, в то время как его флаги несли 120 линейных кораблей и 200 фрегатов. Времена менялись. На королевском штандарте больше не было французских лилий — они некоторое время назад тихо-мирно были заменены ирландской арфой. А за последние полгода британский флот потерпел череду поражений в отдельных стычках — ничего подобного не происходило уже свыше пятидесяти лет. Неудачи вряд ли продлятся — теперь, когда Англия познакомилась с боевой силой американского флота, она, несомненно, задушит нарождающуюся морскую державу безжалостной блокадой. Но блокада не сможет помешать просачиванию рейдеров и приватиров — девятнадцать лет войны с Францией это показали. В период этого неспешного процесса удушения Англии придется мужественно переживать потери от рейдерства. Но Хорнблауэр был озабочен тем, чтобы «Аугуста» не стала одной из них. — Сигнальщики! — рявкнул он. — Аугуста — Корморанту. Занять позицию с на-ветра в одной миле. На фалах взвились соответствующие флаги, и «Корморант» подтвердил получение сигнала их репетованием. При таком взаимном расположении судов корвет прикрывал «Аугусту» от какого-нибудь случайного рейдера, пожелавшего свалиться как коршун на свою добычу. Яхта медленно удалялась от берега, следуя вниз по Каналу[4]. Позади неё оставались утесы Семи Сестер и крутые обрывы мыса Бичи-Хэд. Хорнблауэр присмотрелся к королю и окружавшим его придворным. Наблюдая за жалкой фигурой, с головой, покрытой седыми волосами, неуверенно передвигавшейся, рассматривавшей окружающие предметы близорукими глазами, он пришел к выводу, что Манифолд сильно ошибался в выборе метода лечения. Наверняка этот новый образ жизни, свежий воздух и непривычная обстановка будут гораздо полезнее для больного ума, чем кровопускания, прием слабительных лекарств и одиночное содержание, на чем настаивал доктор. Хаотические перемещения короля привели его ближе к Хорнблауэру, и он снова принялся изучать лицо капитана. — Маленькой Софии нравится море, — произнес король. — Да, Ваше Величество. Хорнблауэр знал, что София была любимой дочерью короля, умершей более двадцати лет назад. Он также слышал о веселых времяпровождениях на дорсетском берегу, которыми наслаждался король вместе со своей счастливой семьей. Король наморщил брови, напрягая свою память. — Маленькая София. Где она сейчас? Она только что была со мной. — Ее королевское высочество путешествует, сир — вмешался лорд-камергер. Его заметный шотландский акцент хорошо сочетался с носимой им лентой ордена Чертополоха. — Как так? Она мне ничего не сказала о своей поездке, — сказал король. — Она передала мне письмо, сир, с выражением своего глубочайшего почтения. Но у нее не оставалось времени дождаться возвращения Вашего Величества для того, чтобы лично попрощаться. Ее королевское высочество вернется во вторник, и просит вас оставаться таким же спокойным и мягким, как если бы она была при вас. — Вторник. Вторник — повторил король. — Маленькую Софию придется ждать очень долго. Полагаю, что я должен. Я буду. Хорнблауэр встретил взгляд лорда-камергера, и его отношение к этому человеку вдруг изменилось, как-то потеплело. Небольшой доброжелательный обман, ловкий намек на необходимость сохранять спокойствие показывали, что этот шотландский лорд обладал чутьем и тактом, соответствующими занимаемому положению, а его улыбка выдавала то, что он разделял такое же доброе чувство к безумному королю, какое испытывал и сам Хорнблауэр. Горацио внезапно прекратил размышления на тему того, на сколько выше в иерархии находится орден Чертополоха по сравнению с орденом Бани, который украшал его собственную грудь. — Его Величество, — сказал лорд-камергер, — желает, чтобы вы присутствовали на ужине. — Это доставит мне огромное удовольствие, сэр, — ответил Хорнблауэр. Как оказалось, данное утверждение было значительно преувеличенным. Нет, не то чтобы ужин не был замечательным, хотя королевские повара и неуклюже путались в незнакомой обстановке. Пища была превосходна, а обслуживание, учитывая стесненное пространство королевской каюты, было вполне приличным. Но Хорнблауэру не добавлял аппетита вид короля, сидевшего за столом с двумя внимательными служителями по обе стороны и имевшего из всего столового набора только ложку. Он ел неуклюже, как малое дитя, обмазывая щеки молоком и хлебом. Поэтому он испытал облегчение, хотя и связанное с тревогой, когда в каюте появился мичман и шепнул ему на ухо: