3 Назавтра было утро с млечными облаками, как будто не только на земле, но и там, в небесах, все расцветало белым цветом майских яблонь. Была непривычно долгая езда в автобусе, а затем он стоял на линейке, где все училище выстроилось на клетчатом кафеле вестибюля и дальше, в сумрачном коридоре. «Ну, заработает Гришка восьмой будильник!» — думал он в тесном строю, пока шла перекличка и он докладывал, что в группе отсутствует Белобродов. Такое жесткое наказание было для тех, кто проспал, не пришел вовремя на урок: покупали будильник за счет прогульщика. Звонок позвал на первое занятие по технологии металлов. Потом еще звонки, звонки, чередующиеся занятия по технике измерения, по физике, по литературе, по теории слесарного дела, где снова все о металле: шабрение, лужение, притирка, клепка, рубка металла… В одном из перерывов появился в светлом костюме, в белой рубашке Невидицын и увлек Толю за собою в ту комнату, где разместился отдел технического контроля. Все полки тут были уставлены шестернями, втулками, осями, тягами, червяками, валиками — всем, что вытачивалось здесь же, в училище, во всех его мастерских. Толя вдохнул машинный запах, осмотрел бесчисленные полки, пытаясь отыскать свой последний молоток. И растерянно остановил взгляд на девушке-контролере в синем халате и в беретке на соломенных волосах. — Все это пойдет на наш завод, — повел рукой Невидицын. — Вся эта полка. Так ведь, Люба? — И молоток, — улыбнулась Люба, точно помогая ему, Толе, отыскать наконец свой красивый молоток. И тогда увидел Толя свой, но уже не принадлежащий ему безупречный молоток, улыбнулся и, покраснев оттого, что так по-ребячески встретил эту радость, поспешил исчезнуть. А Невидицын, догоняя его в коридоре, напомнил совсем о другом: — Толя, придется восьмой будильник Белобродову. Звонил ему домой — никто не отзывается. Ну, ясно: май, Сож, лодка… — Ну что ж, восьмой так восьмой! — раздосадованно подхватил Толя. 4 Когда последний час занятий пролетел как мгновение, Невидицын, появившись в классе, серьезно и даже несколько торжественно объявил: — Вот что, ребята. Сельмашевцы с просьбой к нам. Нужно триста вот таких деталей. — И Невидицын начертил в воздухе букву «П» с какими-то ножками. — Сельмашевцы просят помочь. Срочное задание, ребята. — Именно для нас задание? — вырвалось невольно у Толи, который вмиг представил огромный, с мутноватым стеклянным куполом цех завода и как в этом огромном цеху, уставленном комбайнами и сенокосилками, медленно текущими по конвейеру, рабочие ждут, что младшая братва, из невидицынской группы, выручит их… — Именно для нас, — подтвердил Невидицын. — Срочное задание! «Вот ведь как бывает, — подумал Толя, — знаменитые рабочие „Сельмаша“ ждут помощи от пацанов, первокурсников, слесарьков. Справимся?.. А что! Мы ведь тоже… ведь мы тоже машиностроители!» — гонористо повторял про себя Толя, словно опровергая кого-то. А потом вдруг и каждый стал доказывать, что легко выполнят это задание. «Ничего особенного, выполним, выполним!» И что-то знакомое, заимствованное у взрослых рабочих, чудилось Толе в клятвенных возгласах. Да тут же ребята и опомнились, призадумались над тем, не рано ли празднуют свой успех. Тем временем, пока подбадривали один другого и будто пытались развеять тревогу, Невидицын исчез. 5 Еще там, а общей линейке, по горячим, взволнованным глазам ребят понял Толя, с каким нетерпением все только и ждут сигнала взяться за дело. А когда уже выстроились группою в мастерской и Невидицын вроде безразлично поинтересовался, не забыли ли они о просьбе сельмашевцев, вся группа возбужденно крикнула: — Помним! — Тогда запомните и параметры заготовки. — И Невидицын сначала нарисовал знакомым эффектным движением букву «П» с ножками, а затем жестом фокусника раскрыл ладонь, на которой, как по мановению, появилась бурая деталь. — Да ведь три сотни за день не осилить, — вслух подумал Толя. — А задание срочное… А что, если не пилить, а наштамповать? — Штампуйте, — точно давая понять, что он ждет от них самостоятельного решения, охотно согласился Невидицын. — Да ведь штамп для этой заготовки нужен! Гибочный штамп, — вопросительно глядя на мастера и пытаясь поймать потаенный ход мысли и одобрение в прищуренных, пытливых глазах его, вкрадчивым голосом продолжал Толя. — И тогда… — Что ж, изготовляйте штамп, — с бесстрастностью лишнего здесь человека мгновенно ответил Невидицын и, поставив бурую детальку на свободные тиски, повернулся к окну, за которым белая сирень доцветала и белыми прямыми кистями поднимались кверху цветы конского каштана. И когда они сгрудились, сбились в кучу, восклицая, галдя и выкладывая все свои знания, Толя мысленно одобрил мастера. Потому что самим в сто раз было интереснее искать и находить, каким должен быть гибочный штамп. В сто раз интереснее, чем выполнять подсказанное! — Вот ваша деталь! — в гаме, в неразберихе послышался веселый голос Невидицына. И Толя поразился, как ловко Невидицын успел развернуть и повесить на стену чертеж детали. Здесь, на схеме, был рисунок тушью и цифры, а дальше — дальше остановка за гибочным штампом… — Берем пластину — и под молот! — мрачно предложил Даник Будовец. — Конечно же, под молот, — снисходительно поддержал Гришка Белобродов. — Куй железо, пока горячо. — Под молот — это понятно, — не обращая внимания на Гришкину насмешку, лихорадочно, точно стараясь опередить кого-то, размышлял Толя. — А если… Слушайте, а если так: матрица внизу, на нее — пластина, а сверху пуансон длиной тридцать миллиметров? А уже потом — под молот. Удар молота — и заготовка готова. Так, что ли, ребята? Потом, переживая радость своего простого изобретения, своей догадки, он будет вспоминать, как разом оглушили его ребята не то бурным согласием, не то негодованием, не то взрывом ущемленного самолюбия: — Ну, открыл Америку! — Индюк додумается! — Я первый так подумал: матрица и пуансон. Я первый! — А я что, не умею читать чертеж? Я тоже. Но у меня язык вроде сковало! — Кто первый сказал, тот и открыл Америку! И поначалу, пока не уляжется этот взрыв мальчишеского честолюбия, эта странная распря, Толя будет с печальной улыбкой слушать вздор, а потом вдруг обнаружит, что может поделить нечаянную славу: — Да мы же все, ребята, с мозгами и сами с усами. Все думаем. И вот нашли. И за дело. Кончай торговлю! Всех образумили и отрезвили, успокоили такие слова, все стали торопить друг дружку: за дело, хлопцы! И побежали удивительные минуты, отмеченные не только духом соперничества, желанием каждого быть на виду, но и необыкновенной слаженностью. Как будто каждый понимал его, Толю, по одному лишь взгляду, и не успевал Толя обронить слово, как один из слесарьков уже мудрил над матрицей, другой — над пуансоном, и автоматной очередью била пневмодрель, и молниевые всполохи электросварки озаряли вдруг стену. А Невидицын, Невидицын! Еще мгновение назад безучастный, чужой, он тотчас оживился, едва они так дружно, чуть ли не ссорясь, прочитали чертеж, и теперь стремительно перемещался по широкой мастерской, успевая помочь, исправить, согласиться или опровергнуть. Такой он был подвижный, быстрый, совсем мальчишка из того далекого теперь своего послевоенного ремесленного училища! Казалось Толе, что не для них все эти звонки, перерывы, не для них отдых и ленивые перемолвки, а только горячее дело, срочное задание, работа, способная превратить долгие часы в одну напряженную, радостную и тревожную минуту. И когда наконец был готов гибочный штамп, когда наконец закончили тщательный обмер этого штампа, когда побывал этот штамп во многих бережных руках, чтоб лечь под молот, протолкалась поближе к прессу контролер Люба из отдела техконтроля, хозяйка богатейшей кладовой, и сказала с нарочитой капризностью: — Я ведь первая должна принимать заготовку. Чтоб заводские не придрались потом. Толя даже затаил дыхание, наблюдая, как Люба перекидывает с ладони на ладонь, не то любуясь, не то осуждая, первую заготовку, как она, пунцовая от волнения, измеряет ее. Он думал, что Люба тут же и уйдет и что без нее будут сыпаться из-под молота одни и те же детали, новенькие, свежие, каленые. А она дождалась и того момента, когда появился в мастерской токарь Вышковец, который должен принимать заготовки и перед которым покорно расступились разом притихшие ребята. Тоже щуплый, подобно Невидицыну, с широкими, черными, жесткими даже на вид бакенбардами, заводской этот человек дружелюбно кивнул Невидицыну. Осмотрел со всех сторон деталь и, зачем-то дунув на нее поначалу, стал ее измерять. И Толя, затаив дыхание, видел, как моргали часто густые, веерные ресницы у Любы. Он заранее представил, как тот, кто будет принимать их работу, щедро улыбнется и скажет: «Какие ребята! Не подвели! Вовремя!» А Вышковец буднично, без восторга оценил всю эту груду кованых заготовок и устало попросил Невидицына: — Нехай твои хлопчики помогут доставить в сборочную. И Толя метнул на мастера умоляющий взгляд. Всегда, когда приходилось Толе переступать проходную завода, примыкавшего к светлому зданию училища, он твердил себе: «Гляди! Тут будет цех твой! Тут будешь начинать…» Особенное восхищение вызывал у него огромный сборочный цех, куда они заглядывали уже не раз и куда пришли нынче. Вот и сейчас, когда вереница лаковых комбайнов словно стала наплывать на Толю, так захотелось ему поскорее сюда, на завод, пускай не в этот грандиозный сборочный цех, но все равно в какой, лишь бы знать и гордиться тем, что и он, Толька Зыбченков, создает вот такие корабли для полей. «А разве уже теперь мы не создаем?» — сказал он себе, карауля груду кованых заготовок и ожидая похвалы, восторга, восклицаний. Люди эти, машиностроители, наверняка знали, что имеют дело тоже с машиностроителями, и потому не стали восклицаниями, похвалами превращать их, слесарьков, в детей, не знакомых с заводом. Все взрослые, все машиностроители! «А разве карт не такая же прекрасная машина?» — вдруг вспомнил он, и полнее стала его радость.