– Ваша милость, еще момент, не все досказал. Дежурная меня разбудила и доложила о письме. Я послал к квартире шантажиста наряд охранителей. А там денщик только-только вызвал полицию. Ночью барон из ревности зарезал любовника и сам повесился. – Любовницу? – Любовника, ваша милость. Денщик признался, что хозяин был из этих… – Фу! Какая мерзость! – Так точно, ваша милость. Мерзость. При обыске выяснилось, что деньги и ценности на месте, следов взлома и нахождения посторонних нет. За смертию виновного полиция хочет дело закрывать. Спрашивают – что писать в полк? Убиенный был секунд-майором, служил там же, где убийца. В его королевского высочества принца Торана Уланском гвардейском полку. Полиции велено обождать приказа. – Этого я решить не могу. Пусть Торан сам думает. И отцу надо Лауркино письмо показать. – Ваша милость, Тихий с восьми часов сидит в приемной, просится на прием по личному вопросу. Может, что-то доложить хочет? – Пойдем в кабинет, приму немедля! Служба Как ни странно, в приемной еще не было дежурного, хотя мои часы уже отбили ровно восемь. Минут через двадцать вальяжно объявился камер-юнкер в слегка помятой форме с белым кантом и вензелем государя. Увидев меня, он подмигнул: – Обычно принц приходит в девять, раньше тут нечего делать! Будешь дежурить, раньше половины не приходи! – И представился: – Захарий Побединский, здешний староста камер-юнкеров. Я уже восемь лет в чине. М-да… Сомнительная рекомендация. За столько лет во дворце не выслужить следующий чин надо сильно постараться. Хотя ничего удивительного, если он так относится к своим обязанностям. При его величестве ежедневно должны дежурить два камер-юнкера, и у каждого из детей государя по одному. Однако у его королевского высочества принца Торана этот пост занимает офицер из дежурного гвардейского полка. При ее светлости дежурят придворные мужа. Мой же принц до меня камер-юнкеров к себе на службу не брал, дежурных ему присылали от Белого двора, видать, по принципу «на тебе, боже, что мне негоже». Этот тип мало того что опоздал и в помятой форме, еще в ботинках заявился, а не как положено, в сапогах. Доверительно рассказал, что не успел переодеться: всю ночь в дворянском клубе в картишки сражался. Посетовал на скудость жалованья и скупость отца. Тот содержание зажимает, а в столице столько трат! В общем, многое мне рассказал, чуток поучил жизни, а самого журнала дежурств даже не открыл. До девяти часов не дошло минут двадцать, как вдруг появился его милость со статским советником Куклитом. Принц с отвращением оглядел помятого Захария, принял рапорт и недовольно спросил: – Почему одет не по форме? – Виноват, ваше королевское высочество! – Что тут другое можно сказать? Только виниться и хлопать глазами. Куклит, сразу по приходе открывший журнал, вдогон наябедничал: – Он, ваша милость, на дежурство еще не заступал. В журнале записи нет. – Опять? – Недовольство принца било через край. – Знаешь что? Поди-ка ты прочь. За тебя мой человек отдежурит. – И, уже обращаясь ко мне, спросил: – Ты, дружок, как? Можешь? – Так точно, ваша милость! Всегда готов! Был бы я не готов, меня бы точно никто не понял, а в свете ночного приключения оно даже полезно. Правда, отдохнуть толком не придется, да и ладно. – Тогда запишись сейчас в журнал и заступай. Начальство скрылось в дверь кабинета. Расстроенный Побединский отбыл, предварительно посетовав на превратности судьбы, несправедливость бытия и неизбежный выговор. Вызвали меня сразу, и, судя по взгляду, принцу уже было что-то известно. Мысленно похвалил себя за ранний приход с докладом. Что решили бы, если бы задержался, просто не представляю. – Ваша милость, вчера после первого дежурства, находясь в несколько нервическом состоянии, долго не мог уснуть. Дабы успокоиться, вышел прогуляться по улице и совершенно случайно нашел бумажку… бумажки… письма… с дневником… и украшениями. Не сдержавши любопытства, прочел. Как молод, глуп и неопытен, не знаю, что с ними делать далее. Покорнейше прошу приказа. – Дай сюда! – Его милость протянул руку. Выложив перед ним всю ночную добычу, поясняю: – В вырванных листах записи об одной известной вашей милости особе. Закладками с буквицей «Д» заложены другие жертвы корыстного мерзавца. Закладками без пометок отмечены просто примечательные записи. Принц сразу схватился за заметки о Лауре, Куклит предпочел читать из-за его плеча. Даже не дочитав первого листа, его милость побагровел и заревел: – Это он о моей дочери такое посмел написать?! Да какое имеет право?! Я… – Ваша милость! – отвлек принца советник и что-то тихо зашептал на ухо. – Ты, дружок, иди пока. – Меня милостиво отпустили. – После позову, прикажу, что делать. Хотя главное дело уже сделал. Кто-нибудь еще что-то знает? – Никто не в курсе моей бессонницы, ваша милость. – Родители тоже? – Ваша милость, не хотел их волновать. Потому им оставил записку, что уехал по службе во дворец. – Это хорошо, это правильно. Что до таких вопросов, дозволяю с ними обращаться ко мне. Все лично разберу, прикажу и направлю. Ну иди, иди. Я тобой доволен. Не все верно делаешь, однако стараешься. Разнос – Я зачем вас вызвал? Как полкового командира хочу предупредить: подумываю сменить форму и название вашего полка. – Премного будем благодарны, ваше величество! – Предполагаю панталоны вам заменить юбками и украсить коричневым кружком на заднице. И вместо Уланского гвардейского будете Первым мужеложским полком. – Притворная мягкость сменилась стальной яростью. – Устроили у себя рассадник разврата! Поручик вашего полка из ревности сегодня ночью убил своего любовника, вашего же секунд-майора, и повесился! И хорошо, что повесился, сраму меньше! Мне полицейские его дневник прислали. Мерзость и пакость! Хронологию вел, как задницей чинов добивался! Только чтобы не марать честь всей моей гвардии, я велел молчать о таком позорище. Приказываю полку сегодня же из столицы уйти. Согласуйте с Главным штабом куда. Хоть на войну, хоть на учения, но чтобы ваша форма здесь месяц не мелькала. – Слушаюсь, ваше величество! – Торан! В дневнике перечень мужеложцев есть, пять человек, штаб-офицеры твоих полков. Список вот, всех из него сегодня же в отставку с поражением на одно звание. Три дня им на сборы – и из столицы тоже вон. Без права возвращения! Да смотри, чтобы газетенки о скандале не пронюхали. Только потому развратников в заключение не определяю. Хотя годика по два в крепости заслужили. – Отец! Я ни сном ни духом… – Знаю! Сам предположить не мог. Потому не ругаю. Однако разберись. Следующее. Обер-гофмейстерину сюда не позвал: не след дамам такое слушать. Однако велю ей передать, что сестру убивца от двора отчислить и отправить к родителям. Бант с фрейлинским шифром забрать, по причине недостойного поведения. Про нее в дневнике тоже кое-что написано. Служба Дворец лихорадило. Это чувствовал даже я, сидя на дежурстве. К его милости вереницей шли посетители, а кофей он пил с его величеством и его королевским высочеством принцем Тораном. Дежурных, против обыкновения, не позвали. Служитель мне шепнул: «Государь весьма грозны сегодня. Хотели Уланский полк в Мужеложеский переименовать, однако смилостивились и только в поход услали. Ихонный офицер был мужеложцем и из ревности до смерти убил другого. Сам повесился. Полиция приехала, нашла дневник, и оно открылось». Ко мне вернулись мои трофеи с приказом изъять из дневника листы с упоминанием жертв, приложить к письмам, определить принадлежность драгоценных вещиц. Затем разделить по жертвам и заклеить в пакеты. После исполнения меня вернули на пост с указанием дать подсмотреть служителям наиболее яркие описания из оставшихся в дневнике. Не поверите! Мне трижды разные кофешенки приносили перекусить. Камердинер, взявший меня под опеку, зашел спросить о фасоне заказываемого партикулярного костюма. Раскрытый дневник, забытый на краешке стола, наверняка был тут ни при чем. А его страницы перелистывались сами, видимо движимые легким сквозняком. Камер-цалмейстер подошел с малозначащим вопросом и не отказался отведать со мной кофею. Что говорить! Лично гоф-фурьер захотел справиться об удобстве моего рабочего места и тоже не отказался от чашечки. Им я невзначай открыл раздел с описанием встреч с любовниками. Все-таки мы дворяне, придворные, в одном чине, нам вместе еще служить и служить. Тем более что эти господа чуть не вдвое старше меня. Позже прошел слух, что сестра убивца за неприличное поведение отправлена от двора к родителям. Шифр у нее забрали! В наказание виновных во вскрывшемся романчике чаще всего женили. Виноваты? Пусть теперь мучаются друг с другом всю жизнь! Фрейлина после замужества выходила в отставку, статс-дамами становились немногие. Шифр… Это такой медальон в виде вензеля, усыпанного драгоценными камнями. Он всю жизнь носился как знак отличия. Так вот, шифр в таких случаях не отбирали. Конечно, непорядок романы крутить, но дело-то житейское. Плоть слаба, да и как иначе новые подданные будут нарождаться? Ну а раз так, то, помимо родительского, приданое лично от государя бывшим девицам выдавалось. Помимо прочего, одним серебром тридцать тысяч. Чтобы отобрали фрейлинский шифр, нужно сильно постараться. Раньше при нынешнем государе такого вовсе не случалось. За что сия немилость, многие гадали, но точно никто не ведал. Однако без вины не наказывают. Опять же наказанная могла в ноги ее светлости Силестрии броситься, заступничества просить. Не просила? Значит, знает, за что наказали. Репутация отставленной упала до уровня плинтуса. К обеду обнаружились те, кто краем глаза прочитал пару страниц в дневнике. Они такое рассказали! Ужас-ужас-ужас, что развратник творил! Все для карьеры старался. А один служитель у двери стоял, «случайно» слышал, как сестру убивца допрашивали. Так она сказала: «Я виновата только в том, что ни в чем не могла отказать брату». Представляете, ни в чем! В чем именно, сплетники домысливали сами. Какой разврат! Репутация девицы рухнула с уровня плинтуса до пола подпола. Остатки престижа расклевали бывшие подруги виновной, другие фрейлины, которые вспомнили и в самом интересном ключе интерпретировали прежде виденное. Естественно, в себе держать не стали, поделились с окружающими своими соображениями. В общем, скандал гулял по дворцу, раскручиваясь и набирая обороты. Будет про что вечером поговорить в салонах. К его милости были вызваны разом два генерала, а после четверти часа приема звякнул звонок, потребовав меня в кабинет. – Я сам отец девицы, понимаю крайнюю нежелательность огласки, – заканчивал речь принц и знаком велел раздать посетителям приготовленные пакеты. – Смею заверить, ни полиция, ни охранители дневник и письма не читали, а лишь их опечатали. Кроме его величества и меня бумагами занимался один доверенный дежурный. А у него прекрасная память – он сразу все забывает. Проговориться может разве только сестра мерзавца. Да она и сама мерзавка. Ее удалили от двора, как только открылось, что выискивала наивных жертв для своего брата. Ну и часть выморочных драгоценностей у нее замечена. Государь такой пакости стерпеть никак не смог… – Ваше королевское высочество, – не выдержав, прервал тираду багровый от волнения генерал-поручик, – коли молодь моего рода прознает про такое дело, очень нехорошо может случиться. – Так точно, ваше королевское высочество, – поддержал генерал-майор, – мои тоже не сдержатся. Нехорошо будет. – Решите вопрос сами. Его величество слишком ценит заслуги ваших семей, чтобы допустить их умаление. По-хорошему, шантажистку наказать бы надо. Только чтобы не трепать в газетных статьях доброе имя ваших славных родов, дело не пошло прямиком в суд. Главы родов рассыпались в уверениях в преданности короне. Политика! Похоже, в скором времени кое-кто исчезнет из реестра Дворянского собрания. Главное, королевская семья будет совсем ни при чем. Принц только намекнул, что дает мстителям карт-бланш, а дальше командир дивизии и командир корпуса сами смогут решить вопрос с семьей обидчиков. Через час меня вновь позвали к его милости, на этот раз в салон. Там уже пребывал мой сюзерен. Какой контраст со вчерашней зареванной девчонкой! Сегодня передо мной настоящая принцесса. Выдержанная, строгая, красивая. Милые глазки лучатся радостью. На плечи накинут мой плат с драконом, а на груди блестит возвращенная заколка. Она сидит на подлокотнике кресла и прижимается к сидящему отцу. Когда я вошел, он начал делать мне выговор: – Ты, братец, поступил дурно. Очень дурно. Убивать нехорошо, неправильно. Конечно, нельзя позволять шантажировать своего сюзерена, но и убивать дурно. Хотя, честно признаться, я, может, тоже бы не удержался, узнав про такое. Государь тебя простил только потому, что понял твою обиду и горячность. Но велел передать, чтобы в следующий раз больше так не делал, а то он рассердится. – Виноват, ваша милость. Что я еще могу сказать? Тем более сказано, что будет следующий раз. – Знаю, что виноват! Я сразу понял твою затею – так опозорить виновного, чтобы не пошли лишние разговоры. Оно было сделано ловко, хвалю. Если его сестра что и расскажет или раньше он сам кому чего наговорил, веры уже никакой им нет. Ежели бы только его, то, может, кто чего и заподозрил. А двоих, да с таким позором… Ловко, весьма ловко. Но так делать нельзя, вдруг тебя кто-нибудь заметил бы? Тогда, может, больше бы разговоров было. Ладно, иди отдыхай. Ты же со своей прогулкой ночь не спал? Так я тебя с дежурства отпускаю. Там уже знают, я приказал. Сам понимаешь, ночное дело тонкое, отблагодарить за него сейчас тебя не могу. За мной будет. – Ваша милость! И так уже обласкан и вознагражден сверх всякой меры… – А это уж не тебе решать. Свою меру я сам знаю. И еще… ты там про прическу отца что-то говорил. – Так точно, ваша милость!