– Ваше благородие, дочка чем-то прогневала его королевское высочество, – заныл Федул. – Уж и не знаю чем. Говорит, сперва славно было, потом как отрезало. Ушел, даже не попрощавшись. – Не по чину награду запросила и без подхода, вот его королевское высочество и обиделся. Тоньше надо было, тоньше. И я под руку мог попасть, и кое-кто повыше меня. Ну и сами понимаете… – Тут я замолк, дав возможность додумать мрачность перспективы самому откупщику. Да, я нагнетаю обстановку, надо же выполнить задание. – Так что делать-то?! – испуганно вскричал откупщик. – Ваши вложения не пропали, нашлись люди, которые замолвили за вас словечко, – веско заявил я. – Меня уполномочили решить вопрос. Его королевское высочество особа высокого полета, умеет прощать. И он человек слова, жалованная грамота у меня с собой. Но Инга пусть больше не показывается ему на глаза, а то мигом останетесь без чина. – Слава богам, – согласился обрадованный откупщик, пожирая жадным взглядом показанную грамоту. – Зовите дочь. Я надиктую ей письмо. Радостный от столь успешного решения вопроса Латер покинул комнату и мигом вернулся с очередным ларцом. – Здесь ваше с премией, – заявил он. Заметьте, я у него ничего не просил. – Вашему начальству дамской бриллиантовой брошью покланяться хочу. – На ларец в четверть пуда весом лег свернутый лоскут бархата. Вежливо благодарю. Потом диктую Инге письмо и не знаю, что ее больше радует – прекращение романа или выданная отцом наградная шкатулка с драгоценностями. Затем, на общем сборе всех домочадцев, тешу спесь Федула, торжественно вручая грамоту, и с полной победой возвращаюсь во дворец. Принц – Ваша милость, я велел камер-юнкеру Тихому разобраться. – И? – Он закончил дело к полному удовлетворению, ваша милость. Передал милое письмо. Не запечатано, я осмелился прочитать. Весьма изящный слог, ваша милость. Извольте посмотреть. – Хм… Почерк легкий. Так… Да… Как тебе? «Луч солнца золотого не скроет пелена расставания…» И тут еще: «Нам не суждено более свидеться, но запомню до самого последнего мига…» Бойко, очень бойко написано. И не скажешь, что простушка писала. – Может, надиктовал кто, ваша милость? – Да, похоже. Не наш ли гонец? Правильно его Эльрик медоустом обозвал. В памятную папку положи. Иной раз бывает приятно полистать, вспомнить былое. Вот что мне нравится в Тихом – как он угодить умеет. Всего второй день служит, но уже понимает тонкие порывы души своего принца и всегда хочет меня порадовать. Инга и Тина – Ты знаешь, такого великолепия цветов и оттенков я никогда не видела! Бедняжка, как жаль, что тебе этого никогда не доведется увидеть! – Да и ты второй раз в Цветочный дом не попадешь… – Павильон! Сколько раз тебе говорить! Ты вечно все путаешь. То у тебя Веселый павильон, то Цветочный дом, ничего правильно запомнить не можешь. – Ну извини. А САМ каков из себя? – Я же тебе раз пять уже рассказывала о нем. Это такой мужчина! Он так… Но это личное. Я понимаю, что мы с тобой близкие подруги, но некоторые самые интимные впечатления я хочу оставить только для себя. – Это ты в романе прочитала? – Ага! Правда, здорово?! Я теперь так всем буду говорить. Тинка! Напиши мне покрасивее, что я рассказывать о своем романе с принцем буду, а? Служба Вернулся от новоявленного коммерции советника – сразу настала пора переодеваться и идти в танцевальный зал. Там вновь пришлось выложиться для получения мимолетной похвалы от наставников. Сказали, до ближайшего бала основные танцы освою на достойном уровне, но не выше. Великим танцором мне не стать никогда. Слишком точен, излишне механистичен, нет творческого порыва и недоступна высокая импровизация. Потом появился мой добрый ангел, и тут выяснилось, что пришло указание, по которому все остальные уроки временно отменяются. В течение трех недель два раза в день занимаюсь только танцами и, как раньше, этикетом. Конечно, кроме тех дней, когда я на службе. По довольной мордашке принцессы легко понять, чья это затея, ведь теперь раз в день я буду ее партнером по танцам. Чего-то она недоговаривает. Хотелось бы знать – чего? С полудня до восьми вечера у меня перерыв. Затем первое ночное дежурство в лазарете. Грубо говоря, это что-то вроде нашего медпункта для служащих. Для придворных тоже, но те обычно в городе лечатся. Для первых лиц есть лейб-медики, однако их вызывают при необходимости, во дворце они дежурят только при большой нужде. Кроме еды, совмещенной с этикетом, у меня сегодня и занятий не осталось. Однако в нашем подвальчике есть гимнастический зал. Небольшой. Немного заброшенный. Но есть. Скудное освещение для меня скорее плюс, потому, не мудрствуя лукаво, разоблачившись до гимнастических штанов, босиком, с голым торсом начинаю разминку. Почти сразу провалился в своего рода транс, а когда, весь измочаленный, пришел в себя, с удивлением понял, что отзанимался полных четыре часа. Мокрый как мышь, и все мышцы гудят. Еле успел до дежурства ополоснуться, отдохнуть и решить важный вопрос – в каком наряде идти на смену? Вроде надо представиться медицинскому начальству, значит, нужен парадный мундир. Но восемь вечера… Начальство меня дождется? Скользкая тема. Хорошо, спросил у местного служителя, тот посоветовал идти в летнем мундире. Все едино, кроме фельдшера и санитара, там никого не будет. Да и как бы я самым старшим по званию в лазарете не оказался. Он заверил, что оба сменных доктора не дворцовые служители, а статские титуляшки из прикомандированных от госпиталя. Для служителей, считается, больше и не надо, а придворные редко в лазарет попадают. Серьезно озадачил меня служитель. Придется разбираться, кому я по медицинской части подчиняюсь. Понятно, никому особо не нужен, однако мне самому хоть для порядка надо знать про свое начальство. Ровно в восемь я захожу в лазарет. Меня встречают стоящие по стойке «смирно» фельдшер и санитар. Не привык я к такому, обычно сам тянусь перед людьми. Принимаю рапорт, велю обращаться без чинов и записываюсь в журнал. Палата на пять коек пуста. Операционная пуста. В небольшой комнатке для отдыха на топчане разобрана походная постель. – Как устанете, можете изволить отдохнуть, – поясняет санитар. – На дежурстве не положено, – возражаю я. – Если что, мы разбудим, – соблазняет фельдшер. – Ночами у нас тихо. М-да… Отец с ночного дежурства совсем замотанным приходил, а здесь, видать, синекура. Не поддаюсь соблазну, а возвращаюсь в кабинет. Делать действительно нечего. Редкие записи о пациентах приходятся на дневное время. Читаю документы, инструкции, стараюсь войти в курс дела. Подчиненные еще раз стараются спровадить спать, но я категорически отказываюсь. И что вы думаете? Часа в четыре, когда мне только принесли стакан чаю с закуской, с шумом врывается компания из трех работников кухни. Один молодой по дурости себе пальцы отрубил! Положено, когда рубишь мясо, на левую руку кольчужную перчатку надевать. Но он заленился, вот топором себе и отхватил. Большой, средний и указательный пальцы, хорошо, на левой руке. Отрубленное они зачем-то с собой принесли. Фельдшер начал было говорить про перевязку и вызов доктора. А мне парня жалко. Командую: «В операционную!» На парня – Bet Corp! Маленькая Смерть, чтобы обезболить и обездвижить. В минуту скинул мундир, снял кольца и рванул в операционную. Чем меньше времени с момента несчастного случая, тем больше шансов приживить отсеченное. А в журнал я успею записать, до сдачи смены еще вполне достаточно времени. Оно конечно, риск. Я никогда таким не занимался, мало ли что в память вложили. Но человека жалко. Опять же надо когда-то начинать. Под присмотром лекаря лучше, но времени терять нельзя. Пациент лежит на операционном столе. Мои команды никто не оспаривает. Начинаю с большого пальца, он самый важный для кисти. – Свет? – шепотом спрашивает санитар. – Не нужно! Мне в полутьме лучше видно. Трудно удерживать живую плоть и одновременно творить вязь заклинаний. Но, кажется, получается. Капли пота со лба мешают сосредоточиться, однако фельдшер промакивает их марлей на хирургическом зажиме. Кивком благодарю и продолжаю свое дело. Не знаю, сколько прошло времени, но от стола отвалился выжатый как лимон. Мокрый, в поту, но все три пальца удалось поставить на место. Последний штрих – прибинтовал их к тонким шинам, чтобы обездвижить. Только после того огляделся. В операционной кроме пациента остался лишь один посторонний. Он, судя по петлицам, какой-то мелкий руководитель, одиннадцатый класс. Небось начальник смены. Понятно, взгреют его за ЧП на производстве. Успокаиваю человека: – Нормально приросло. Утром будет понятно точнее, но, думаю, пальцы останутся рабочими. Недели две ими ничего тяжелее бокала не стоит поднимать, но бокальчик за свое здоровье поднять сможет. Неожиданно руководитель хватает мою руку и целует. Мужик оказался отцом парня. Еле отбился. Потребовал себе сладкого чаю, силы надо восполнить. Заполняю журнал. «Травматическая ампутация» и все такое, что положено записать. Тут посыльный возвращается с запиской от доктора. Типа указание – перебинтовать, дать обезболивающее и ждать до утра. Спешить некуда, обратно пальцы не пришьешь. Ну-ну… Фельдшер пробормотал что-то похожее на матерное пожелание спокойной ночи. Санитар внимательно посмотрел в палату, куда перенесли пациента. Совсем врачи во дворце мышей не ловят. Может, осколки кости торчат, может… Хотя, наверное, надеются на опытных дежурных. Все равно не по регламенту. Понятно, заштатный служитель, но совесть у доктора должна быть или нет? До конца дежурства пил чай с разными вкусностями. С кухни нам много чего притащили. Заставил поесть и подчиненных, они тоже набегались и устали. Перед концом смены пациент очнулся. Пальцы болят, и слава богам, что болят, – значит, приросли. Двигать ими получается. Чувствительность в подушечках есть. Правда, шрамы останутся. Ну, что мог, я сделал, кто может, пусть сделает лучше меня. Сдал смену пришедшему доктору. Он не тот, что написал записку. Этот не хирург, а терапевт. Однако больного принял, пальцы осмотрел, подумал и многозначительно поцокал языком. Разговор – Никак нет, ваше превосходительство. Трижды предлагали прилечь отдохнуть, отказал. «Не положено», – говорит. Читал журнал дежурств, инструкции и регламенты. Личных дел не вел, романчиков не листал. – С людьми как? – Прост и не чванлив, ваше превосходительство. Обычно мелкопоместные или служилые сразу видны. Важничают, покрикивают на нижние чины. Этот не таков. Совсем как которые знатные – и себя не роняет, и с людьми вежлив. – Ну это-то понятно, он из древнего рода. Благородную породу никак не спрячешь. Это тебе не те шавки, которые три поколения предков, много пять, имеют. Этот, знаете ли, из наших, из исконных. По делам что? – Предложил за него заполнять журнал. Вроде помочь ему хочу. Вновь заявил: «Не положено». Говорит, велено только лично, он и будет лично. – Раз положено, значит, положено – тут и говорить нечего. – А вот в работе, ваше превосходительство, зверь лютый. У нас такого несчастья никогда не случалось. Я двадцать восемь лет при службе, эдакого не упомню. Тихий, как увидал раненого, рыкнул: «В операционную!» У меня аж поджилки затряслись. После пояснил – чем меньше времени после отсечения прошло, тем лучше на место прирастет. – Ты сам видел? Пальцы точно отсечены были? – Ваше превосходительство! Чай, я еще умом не прослаб! Их отдельно в чистой тряпице принесли. Не я один, все видели. – Ладно. Я только спросил. Дело больно такое… – Лечение плохо понял. Прикладывал палец к отрубу, ладонь зеленым светом светилась, сам вроде и не смотрел вовсе. Как прирастет, другой отруб лечить начинает. После третьего прибинтовал пальцы к шинам. Видать, не впервой перевязки делает. Но и устал он шибко. Еле до стула дошел.