По его команде редкие уцелевшие стражники пророка бросились к ним, вскинув свои ружья. Но Иммануэль и Эзра не теряли времени даром. Когда люди пророка оттеснили их к алтарю, Иммануэль подскочила к трупу Лилит и выдернула нож из ее черепа. Эзра же подобрал ружье одного из павших стражников и прицелился, закрыв один глаз и держа палец на спусковом крючке. – Не вынуждайте нас это делать, – предупредила Иммануэль, занося нож. – Сегодня было пролито уже достаточно крови. Люди наперебой стали кричать и свистеть. Толпа выживших набилась в центральный проход. Иммануэль сделала шаг к Эзре, держа нож наготове. Если понадобится, она прорубит себе путь к выходу из собора. Она все это преодолела не для того, чтобы теперь ее тут линчевали. Но когда толпа подступила ближе, Иммануэль поняла, что они кричали не на нее с Эзрой. Нет, они смотрели на своего пророка. Вера первой смогла протиснуться мимо стражи и, хромая, она встала между ними и Иммануэль. Она была ранена во время нападения; ее нога казалась сломанной, на лбу у линии волос красовалась глубокая рана, а левая сторона лица была скользкой от крови. Но, несмотря на серьезные раны, она стояла перед солдатами в боевой позе. – Если вам нужна она, придется сначала иметь дело со мной. К ней подтянулись и другие женщины, почти все из Окраин, формируя живой щит между Иммануэль и стражей пророка. Глория тоже присоединилась, с яростными криками прокладывая себе локтями дорогу к Иммануэль, а затем и Анна с Онор на руках. Следующей вперед вышла Марта, к огромному удивлению Иммануэль. – Я буду стоять с ними. Эстер устало подошла и встала с сыном, и еще несколько жен пророка, ободренные примером своего матриарха, сделали то же самое. Люди продолжали пополнять их ряды. Мужчины Окраин. Мать Лии с ее старшими сестрами, а за ними и другие женщины церкви – и девочки не старше Глории, и престарелые матриархи, которые едва могли передвигаться без помощи клюки. Все они дружным строем вышли вперед, заполняя собой проход, оттесняя Иммануэль от пророка. Стражники растерялись, некоторые опустили ружья, не желая наставлять оружие на своих жен и матерей… сестер и теток. Постепенно все больше и больше женщин, и иногда мужчин, выходило вперед, чтобы присоединиться к группе. Начали скандировать. Сначала едва ли не шепотом, похожим на звук далекого грома. Но вскоре вся толпа хором повторяла слова, которые взлетали под потолок и разносились по всему собору: «Кровь за кровь. Кровь за кровь. Кровь за кровь». Пророк, прячась в тени алтаря, с ужасом наблюдал, как его паства поднимает голос против него. Они повставали со скамей и высыпали в проход, направляясь в сторону алтаря. «Кровь за кровь. Пепел к пеплу. Прах к праху». Эзра поднял руку, и все остановились как вкопанные, как охотничьи собаки, приученные повиноваться своему хозяину. Он повернулся к Иммануэль. – Дай мне нож. Никто не шелохнулся. Никто не произнес ни единого слова. Ни проклятия. Ни молитвы. Ни возражения. Паства молча наблюдала за происходящим. Иммануэль перевела взгляд с него на Пророка. С отца на сына. Она не пошевелилась. Эзра снова протянул руку. – За твоего отца, – прошептал он. – За твою мать. За Лию. За Абрама. За нас. Пусть все закончится. Раз и навсегда. Иммануэль посмотрела на пророка, который ползал по земле и хватался за ее юбку, умоляя сохранить ему жизнь. Потом она подняла взгляд на Эзру. – Ты действительно этого хочешь? Хочешь стать таким человеком? Эзра подошел к ней ближе, ступая осторожно, словно боялся спугнуть. – Знаешь, чего я хочу? Я хочу сделать все возможное, чтобы такого больше никогда не повторялось. Я хочу мира, в котором грехи нужно искупать. Мира, где плохие люди страдают за свои преступления. – Лилит тоже этого хотела, – тихо проговорила Иммануэль. – И моя мать тоже. Эзра поморщился, как будто его задели ее слова. – Он заслуживает смерти за свои прегрешения. Он был готов вонзить клинок тебе в сердце. Он убил твоего отца. Он охотился на твою мать и еще на очень много других девушек. Нельзя позволить ему уйти на свободу. Кровь порождает кровь. – Юноша прав, Иммануэль. – Вера, сильно хромая, просочилась в начало толпы. – Подумай о своем отце, который горел на костре. Подумай о людях из Окраин, обреченных влачить нищенское существование и страдать из-за жадности этого человека и всех остальных, кто был до него. У тебя есть шанс взыскать с него за их страдания. Так подними же клинок и воспользуйся им. Рука Иммануэль сжалась на рукояти. Внезапно она поняла, что должна сделать. – Мир, о котором ты говоришь, нельзя купить кровью. Такой мир нужно строить по кирпичику из каждого принятого тобой решения, из каждого поступка. Либо мы продолжаем проводить чистки, разжигать костры и надеяться, что наших молитв будет достаточно для спасения… или же мы строим что-то лучшее взамен. Мир без резни. – Иммануэль протянула Эзре нож. – Выбор за тобой. Я не вправе отнимать его у тебя. Эзра внимательно поглядел на клинок в ее руке, потянулся к нему, остановился. – Нет. Это право принадлежит тебе. Выбор за тобой, и только за тобой. Иммануэль помедлила, оставаясь в тени алтаря. Пророк скребся у ее ног, хватая за юбку, моля о пощаде. – Умоляю, – он так хрипел и сипел, словно каждый вздох давался ему невероятным трудом. – Умоляю. Умоляю. Иммануэль повернулась, чтобы рассмотреть лица в толпе: Анну и Онор, Марту и Глорию, Веру и Эзру, людей со всего Перелесья, Святых Земель и Окраин. То, что она сделала, она сделала ради них, ради Вефиля, ради мечты сделать их дом лучше, чем он был раньше, чтобы те, кто придет им на смену, никогда не познали жар очистительного костра или боль его пламени. Мир без жестокости и убийств – вот какой судьбы она хотела. И это будет ее судьба. Повернувшись лицом к собравшимся, Иммануэль бросила нож на землю, и тот ударился об пол с лязгом, который эхом разнесся по собору. – Отныне мы выбираем милосердие. Паства ответила ей в унисон: – Отныне и во веки веков. Эпилог Иммануэль сидела на крыльце Обители и сквозь деревья смотрела на восходящее солнце. В дни после налета на собор она часто встречала рассветы на этих ступенях, с чашкой чая или книгой стихов в руках, дожидаясь, пока солнце поднимется над верхушками деревьев, просто чтобы убедиться, что это произойдет. Иногда, оставшись одна, она отворачивала рукав своего платья и водила пальцем по сморщенному шраму от сигила, который вырезала на своей руке много недель назад. Бывали дни, когда она надеялась, и даже молилась, чтобы расплата за этот акт не заставляла себя долго ждать, хотя бы для того, чтобы ей не приходилось жить в состоянии вечного ожидания, в страхе перед каким-то эфемерным несчастьем, о котором она еще ничего не знает. Лучше решить этот вопрос поскорее, расплатиться по всем счетам, чтобы раз и навсегда оставить в прошлом эти страсти. Потому что, если она этого не сделает, кем она станет? Много ли чести в той девушке, которая может сражаться за спасение всех вокруг, кроме себя самой? – Снова витаешь в облаках, – сказал Эзра, глядя на горизонт. Он сидел с ней рядом, как делал всегда, когда у него бывало свободное время. – О чем задумалась? Иммануэль подтянула колени к груди и окинула взглядом залитую солнцем равнину, наблюдая, как солнечный свет струится между деревьями. Она взялась за предплечье, больно впиваясь в свой шрам кончиками пальцев. Столько всего изменилось за несколько коротких недель. Здоровье пророка ухудшилось, и уже велись приготовления к его кончине. Некоторые из прихожан остались верны ему, но другие смотрели на Эзру как на нового лидера церкви и веры. Иммануэль надеялась, что конфликт между двумя этими группами не доведет до раскола – или, еще хуже, до священной войны, – но слухи, доходящие до них из бастионов старой церкви, намекали, что вопрос о преемственности пророка будет решен только путем кровопролития. Но Иммануэль старалась не думать об этом. Эзра раз за разом повторял, что ей больше не нужно забивать себе голову этими проблемами. Она уже сыграла свою роль. Спасла Вефиль от бедствий и зол, совершенных во имя нее. Теперь она могла забыть обо всем. – О том, как многое может измениться и вместе с тем остаться прежним. Эзра нахмурился. – Ты о расколе? – О расколе, о приговорах, об угрозе священной войны. Иногда мне кажется, что мы просто заново проживаем прошлое. Я не выношу этого чувства, как будто мы преодолели все это лишь для того, чтобы стать теми, кем другие уже были до нас. – Мы не повторяем прошлое, – сказал Эзра, – и мы уж точно позаботимся о том, чтобы никто другой не повторял прошлого. Нельзя забывать о том, что случилось. Иммануэль перевела взгляд на запад, на далекие руины собора. Иногда, когда она закрывала глаза, она видела ту бойню как наяву: тела, разбросанные по обломкам, кровь, размазанную по плитам, Веру с ножом в руке, мертвого Абрама. – Для этого уже поздновато. Мне кажется, как будто я постоянно забываю что-то важное. Я все пытаюсь собрать себя по кусочкам и по осколкам из того, кем я была раньше и кем стала теперь, после этих событий. Эзра положил ладонь ей на скулу, очертя большим пальцем контур ее нижней губы. – Мне нравятся твои кусочки и осколки. Я предпочту их всему на свете. А когда мы станем сильнее, мы построим из этих кусочков что-то большее. Иммануэль посмотрела на него и улыбнулась. Всего лишь легкая полуулыбка, мимолетная, как вспышка, но это уже была победа. Самое начало пути. Прильнув к руке Эзры, она поцеловала его. Сначала в подушечку его большого пальца, затем в губы, придвигаясь к нему, когда он наклонился ближе, обняв ее за талию. Иммануэль могла бы провести так много часов, пока солнце не поднялось бы высоко над горизонтом и снова не ушло в тень. Но через минуту она отстранилась. Высвободившись из объятий Эзры, она поднялась на ноги и босиком спустилась с крыльца на омытую дымом равнину. Ветер трепал ее кудри и путался в юбках. Вдалеке на горизонте дотлевали и гасли последние очистительные костры. – Я придумала название для будущего года, – сказала она, щурясь в красном свете восходящего солнца. На мгновение ей показалось, что она видит Лилит, стоящую на краю Темного Леса, запутавшись верхушками рогов в ветках березы. Но то была всего лишь игра теней. Мертвые спали, и в лесу было тихо. Прищурившись, Иммануэль смотрела, как восходящее солнце поднимается над верхушками деревьев. – Назовем его Годом Рассвета.