Во всяком случае, так гласили предания. Разделавшись с завтраком, Иммануэль продолжила путь по Перелесью. Главная дорога здесь змеилась вдоль Темного Леса, и отсюда виднелись мемориалы на фоне мрачных деревьев. Были тут и венки из полевых цветов, и памятные сувениры, и даже одна пара детских башмачков свисала на шнурках со столба, будто в надежде, что ребенок, которому они принадлежали, однажды появится из-за деревьев и вновь их наденет. Только эти реликвии и остались от тех, кто пропал в Темном Лесу. Этот лес редко возвращал то, что однажды забрал. Иммануэль и ее мать стали исключением из этого правила – чудом, говорили некоторые. Но когда ей бывало особенно тяжело, когда ветер шелестел в соснах и вороны пели свои песни, Иммануэль казалось, что Темный Лес так и не отпустил ее и как будто зовет домой. Поежившись, Иммануэль пошла дальше, мимо лачуг и хижин, мимо холмистых кукурузных полей, по лесной опушке, вдоль берега ручья. Солнце сдвинулось куда-то вбок, и воздух стал густым и тяжелым. Бескрайние пастбища Перелесья сменились каменными мостовыми Амаса – деревни в самом центре Вефиля. Здесь амбары и фермы уступали место хаосу вымощенных булыжником коттеджей, городских домов с шиферной кровлей и каменных зданий с витражными окнами, ярко сверкающими в свете полуденного солнца. Вдалеке, над крышами возвышалась одна из самых высоких построек во всем Вефиле, уступавшая лишь собору с его шпилем. Это были Священные Врата – величественные ворота из кованого железа, построенные самим Дэвидом Фордом, первым пророком. За воротами начиналась широкая мощеная дорога, по обе стороны которой никогда не гасли фонари. Она называлась Путем Паломника. Если Вефиль был островом в бескрайнем море леса, то эта дорога была мостом, ведущим в чужие земли далеко за его пределами. Но насколько знала Иммануэль, только страже пророка, апостолам и отдельным достопочтенным евангелистам дозволялось покидать Вефиль, и то лишь в исключительных случаях. И никогда, за все шестнадцать лет жизни Иммануэль, через эти ворота не прошел ни один чужестранец. Иногда Иммануэль задумывалась, могут ли города за границами вефильских земель оказаться не более чем мифами. А может, неустанно расползающийся лес полностью поглотил их, как поглотил бы и Вефиль, если бы свет Отца не отпугивал его тьму? Впрочем, Иммануэль понимала, что это все не ее ума дело. Пусть в сложностях мироустройства за Священными Вратами разбираются апостолы и пророки, которые куда лучше нее образованы и сведущи в подобных вопросах. Крепче перехватив поводок Иуды, Иммануэль плечами прокладывала себе путь в стремительно густеющей рыночной толчее. Площадь, как обычно, была до отказа набита лотками. Имелся тут и свечной прилавок, и мясницкий, с разложенными на плитах тающего льда кусками мяса, вокруг которого роились мухи. По соседству с мясником большой развал, где продавались рулоны ткани, демонстрировал ассортимент парчи и бархата, саржи и тонкого шелка. Проходя мимо палатки парфюмера, Иммануэль уловила аромат дорогого масла, вываренного из цветов и мускуса мирры. Часовщик торговал прямо рядом со своим коттеджем, разложив на длинном дубовом столе часы и хронометры и продавая их статным мужчинам, которые, судя по одежде, могли себе это позволить. В обувной лавке всего в нескольких шагах от часовщика продавались кожаные сапожки с пряжками, красивее которых у Иммануэль никогда ничего не было, а, скорее всего, никогда и не будет. Но она решила выбросить эти мысли из головы. Гордо расправив плечи, она шла вперед, никуда не сворачивая с главной дороги и даже не сбавляя шаг, чтобы поглазеть на товары. Рядом с ней трусил Иуда, цокая черными копытами по булыжникам. Он дергал ушами то в одну, то в другую сторону и раздувал ноздри, впитывая рыночные запахи и звуки. Иногда баран норовил отбиться от хозяйки, но Иммануэль держала повод накоротке, чтобы он не отходил от нее больше, чем на шаг. По дороге ей периодически встречались попрошайки с Окраин. Согнувшись в три погибели, они стояли на углах мощеных улочек и держали в руках миски и чашки для монет. У многих из них даже не было обуви, но они всегда подскакивали к сердобольным прохожим, протянувшим им милостыню. Большинство посетителей рынка просто не обращали на них внимания. В конце концов, люди с Окраин считались изгоями, отвергнутыми как недостойные и неугодные дети Отца. Кое-кто из радикально настроенных членов паствы заявлял, что сама их внешность являлась карой, и что темный, эбеновый оттенок их кожи служил внешним признаком их внутренней приверженности Темной Матери, которая породила им подобных. Много было разных историй о том, как в Вефиле впервые появились окраинцы, но общая их суть сводилась к тому, что они произошли от беженцев, которые нашли здесь пристанище в древние времена. О причинах их бегства ходило много слухов. Одни говорили о засухе, превратившей землю в пепел. Другие – о дожде из огня и серы. Еще чаще сказывали о голодном океане, затопившем их родину, и о приливе такой высоты, что волной захлестнуло горы, вынудив их бежать в неизведанные ранее места. В то время церковью правил святой по имени Авдий. Он заявил, что так Отец наказывает беглецов за почитание Матери. Якобы, стихии, прогнавшие их из дома, были формой божественного возмездия. Он постановил, что именно воля Отца привела их в Вефиль, чтобы те могли ступить на путь исправления через служение церкви. Так, по приказу Авдия, впервые за свою многовековую историю, Вефиль открыл свои ворота чужакам. Чтобы не допустить того, что Авдий называл распространением заблуждений, чужаков закрыли в поселении на южной оконечности Вефиля. Там за них взялись служители церкви: проповедовали слово Отцово, постепенно обращая их души к вере. Впоследствии это получило название Великий Евангелизм. В течение следующих десятилетий окраинцы привыкали к жизни в Вефиле. Они приняли его веру и единый язык, продолжая служение церкви во имя искупления грехов. Постепенно, по мере того как сменялись поколения, живущие в Окраинах отвернулись от своей истории, становясь вефилянами совершенно и окончательно. Но Иммануэль ясно видела, что относятся к ним – к ней – не так, как к другим вефилянам. И неважно, что в жилах большинства современных окраинцев текла кровь коренных поселенцев Вефиля, и что они тоже сражались против армий Лилит в Священной Войне. Общая кровь, или же кровь пролитая, казалось, не играла такой роли, как внешний облик. А значит, сколько бы веков ни прошло, что бы ни было сделано на благо Вефиля, окраинцы будут обречены на жизнь на периферии. Сегодня Иммануэль насчитала на главной дороге около дюжины попрошаек. Когда она проходила мимо, они поворачивались к ней так же, как и ко всем, но никто не протянул ей миски или чашки для милостыни, никто даже не поприветствовал ее, разве что смерив холодным взглядом. Вместо этого они словно изучали ее со странным выражением на лицах, которое Иммануэль описала бы как смесь любопытства и презрения. И она их не винила. Пусть она была похожа на них внешне – темная кожа, крепкий нос, большие черные глаза, – на самом деле она не была одной из них. Она никогда не знала настоящей нищеты и жизни за Перелесьем, не ходила по дорогам Окраин и не встречала родню, которая, вероятно, жила там. Впрочем, кто-то из этих попрошаек вполне мог оказаться одной с ней крови – дядей ее отца, например, или кузеном, – но она не искала их, а они, в свою очередь, не искали ее. Иммануэль прибавила шаг, глядя на свои башмаки и старательно игнорируя пристальные взгляды окраинцев, и направилась на скотный базар. Она была уже почти на месте, когда увидела лучшую лавку на свете: книжный киоск. По сравнению с другими лавками, с их яркими вывесками и затейливыми витринами, киоск выглядел неброско. Небольшая палатка состояла из куска мешковины, натянутого на три деревянных колышка. Под этим навесом в пять рядов стояли высокие – выше Иммануэль – полки, доверху забитые книгами – настоящими книгами, а не декоративными фолиантами и гимнариями, что стояли нечитанными над камином в доме Муров. Это были книги по ботанике и медицине, стихи и легенды, атласы и книги по истории Вефиля и поселений за его пределами, и даже тонкие брошюры, обучающие грамматике и арифметике. Удивительно, как их не завернула стража пророка. Привязав Иуду к ближайшему фонарному столбу, Иммануэль приблизилась к киоску. Даже зная, что ей уже давно пора выдвигаться на скотный базар, она не могла не задержаться у полок, не открыть книги, чтобы вдохнуть мускусный запах переплетов и пробежаться пальцами по страницам. Хотя Иммануэль перестала учиться в двенадцать лет, как и все девочки в Вефиле, потому что того требовали Священные Предписания пророка, читала она хорошо. Более того, чтение стало для нее редким поводом для гордости, одним из немногих занятий, в которых она чувствовала себя по-настоящему уверенно. Иногда она думала, что если бы у нее и открылся какой-нибудь Дар, то это непременно был бы дар к чтению. Книги стали для нее тем же, чем вера была для Марты. Она никогда не чувствовала себя ближе к Отцу, чем в те минуты, когда читала в тени книжной палатки рассказы о незнакомцах, которых никогда не встречала. Первым делом она взяла с полки толстый том в светло-сером тканевом переплете. У книги не было названия, только слово «Элегии», оттиснутое на корешке золотой краской. Иммануэль открыла книгу и прочла первые строки стихотворения о буре, налетевшей на океан. Она никогда не видела океана и не знала никого, кто видел, но, читая эти строки вслух, она словно слышала рев волн, чувствовала вкус соли на языке и ветер, треплющий локоны. – Опять ты. Иммануэль оторвала глаза от книги и заметила, что за ней наблюдает Тобис, владелец лавки. Рядом с ним, к ее удивлению, стоял Эзра, сын пророка, который вчера сидел с ними на берегу реки. Он был одет в простую одежду фермеров, которые как раз возвращались с полей, и только священный апостольский кинжал так и висел на цепи вокруг его шеи. В одной руке он держал две книги. Первая была толстым изданием Священного Писания в переплете из коричневой кожи, а вторая – тонким томиком в тканевом переплете и без названия. Он улыбнулся ей в знак приветствия, и она кивнула в ответ, возвращая книгу на полку. Купить ее она все равно не могла. Мурам едва хватало денег на еду и уплату десятины пророку и церкви. У них не было лишних медяков, чтобы тратить их на такое баловство, как книги. Это было прерогативой апостолов и мужчин, у которых водились лишние деньги. Таких, как Эзра. – Не торопись, – сказал Тобис, подойдя ближе, и над книгами поплыл пряный дым его трубки. – Мы тебе не помешаем. – Вы мне вовсе не мешаете, – пробормотала Иммануэль, делая шаг к выходу. Она указала на Иуду, который стоял в тени фонаря и бил копытами по мостовой. – Я все равно собиралась уходить. Я здесь не для того, чтобы тратить деньги – я пришла торговать. – Чепуха, – отмахнулся книготорговец, не вынимая трубки изо рта. – Для каждого найдется своя книга. Тебе ведь наверняка что-то приглянулось. Иммануэль перевела взгляд на Эзру – на его тонкое шерстяное пальто и начищенные сапоги, на зажатые под мышкой книги в кожаных переплетах – таких искусных, что, наверное, одной книги хватило бы, чтобы оплатить лекарства Абраму на несколько недель вперед. Она смутилась. – У меня нет денег. Продавец улыбнулся ртом, полным стали и меди. – Ну, а если сделка? Дам тебе книгу в обмен на барана. На долю секунды Иммануэль заколебалась. Безрассудная часть ее души уже была готова выменять Иуду на несколько страниц со стихами. Но потом она подумала об Онор в дырявых башмаках, в носки которых ей подкладывали тряпки, чтобы она не замочила ног; о Глории в платье с чужого плеча, висящем на ней, как старый мешок. Подумала об Абраме с его лающим кашлем, и о том, сколько лекарств ему понадобится, чтобы пойти на поправку. Она сглотнула и покачала головой. – Я не могу. – А как насчет этого? – торговец ткнул большим пальцем в кулон из полированного речного камешка на кожаном шнурке, принадлежавший ее матери. Эта безыскусная вещица не могла сравниться с жемчугами и самоцветами, которые носили другие вефилянки, но кулон был одной из немногих вещей, доставшихся Иммануэль от матери, и она дорожила им больше всего на свете. – Этот камень неплохо смотрится на твоей груди. Иммануэль непроизвольно прикрыла кулон рукой. – Я… – Она сказала нет, – грубо вмешался Эзра, застав ее врасплох. – Ей не нужна книга. Оставь ее в покое. Продавцу хватило ума его послушать. Он сделал шаг назад и закивал головой, как цыпленок. – Как скажете, господин, как скажете. Эзра проследил за тем, как торговец возвращается к своим книгам, прищурившись и поджав губы. Что-то в его взгляде напомнило Иммануэль о том, как он смотрел на нее в субботу, и как он застыл, словно увидел в ней что-то, чего не хотел видеть. Эзра снова повернулся к ней. – Читаешь? Иммануэль к собственному удивлению покраснела, очень довольная тем, что он обратил на нее внимание. Многие ее сверстницы – Лия, Джудит, и не только они едва ли могли прочесть хоть что-то, кроме своих имен и, возможно, некоторых ключевых стихов из Писания. Если бы Абрам не настоял на том, чтобы Иммануэль выучилась читать и вести вместо него хозяйство на ферме Муров, сейчас она могла быть такой же, как и большинство ее знакомых девушек, еле-еле умеющих подписаться собственным именем и не отличающих книги сказок от сборника стихов. – Да, и весьма неплохо. Эзра выгнул бровь. – Ты здесь одна? Без сопровождающих? – Мне не нужны сопровождающие, – ответила она, зная, что в лучшем случае идет в обход Предписаний, а в худшем – попросту их нарушает, но Эзра не казался ей стукачом. Она отвязала Иуду от фонаря и вывела его на дорогу. – Я хорошо знаю путь и в состоянии дойти одна. К ее удивлению, Эзра пошел с ней рядом. Толпа перед ним расступалась сама собой. – Не слишком ли долгая дорога для путешествия в одиночку? Отсюда до земель Муров… сколько? Девять миль? – Десять, – Иммануэль удивило, что он знает хоть что-то об их владениях. Большинство людей не знали. – Для меня это не проблема. Я выхожу из дома после восхода солнца, и к полудню уже здесь. – И тебя это не утомляет? – спросил он. Иммануэль покачала головой и крепче сжала веревку в руке, когда они вошли на скотный базар. Даже если бы ее что-то не устраивало, какое бы это имело значение? Жалобами и недовольством не будешь сыт, не уплатишь десятину, не починишь крышу и не покроешь долги, которые нужно возвращать уже осенью. Только богачи могли позволить себе такую роскошь, как мысли о комфорте. Остальные просто опускали головы, прикусывали языки и делали то, что от них требовалось. Эзра явно входил в первую категорию, а она – во вторую. Надо признать, она вообще не ожидала встретить его на рынке. Ей всегда казалось, что у преемника пророка должны быть дела поважнее, чем торговля и покупки. Все это никак не соответствовало его статусу. Однако он до сих пор шагал рядом с ней, точно прогуливаясь после церкви, и нес купленные книги, как будто пророк послал его с поручением вместо слуги. Эзра поймал ее взгляд и протянул одну из трех книг, самую большую, с надписью «Священное Писание» золотым тиснением на обложке. – Держи. Можешь взглянуть. Иммануэль покачала головой, оттаскивая Иуду от курятника. – У нас дома есть свой том Священного Писания. Эзра слегка улыбнулся одним уголком рта и, бросив взгляд через плечо, выхватил у нее из рук поводок Иуды. – А это не Писание. Иммануэль осторожно взяла книгу. Снаружи та выглядела в точности как Священное Писание, но под обложкой Иммануэль не обнаружила ни стихов, ни псалмов, зато увидела множество картинок, эскизов и чернильных оттисков с изображениями диковинных животных и гигантских деревьев, гор, птиц и насекомых, подобных которым она никогда прежде не встречала. Несколько страниц занимали изображения великих храмов и королевств, и языческих городов далеко-далеко за воротами Вефиля. В этот момент за рыночным гомоном стали слышны чьи-то громкие смешки. Иммануэль подняла глаза и в расступившейся толпе мельком увидела колодки для порки. Там, связанная и с кляпом во рту, еле держась на ногах, стояла светловолосая девушка – та самая, о которой сплетничали в субботу Джудит и ее подруга, – беднячка, своим распутным поведением склонившая фермера к греху. Увидев ее, Иммануэль захлопнула книгу Эзры с такой силой и поспешностью, что чуть не выронила ее в грязь под ногами. Она сунула книгу ему в руки. – Забери это. Прошу тебя. Эзра закатил глаза и протянул ей повод Иуды. – А я-то думал, девушка, которая рискнула танцевать с демонами, не испугается такой ерунды. – Я не испугалась, – соврала она, хотя в ушах звенело от криков толпы. – Но эта книга… Это же… – Энциклопедия, – подсказал он. – Книга знаний. Иммануэль твердо знала, что есть только одна книга знаний, и в ней нет иллюстраций. – Нельзя. Это грех. Эзра некоторое время молча разглядывал ее, а потом его взгляд скользнул по базару и остановился на девушке в колодках. Она плакала и рвалась из цепей.