Она ждала, чем ответит Марта – отругает ли, даст ли пощечину, – но та удостоила ее лишь сухим молчанием. И молчание было хуже любой пощечины. Иммануэль снова повернулась к костру. Через отблески кровавого пламени она встретилась взглядом с пророком. Он стоял в окружении своих апостолов, наблюдая, как горит его молодая жена. Его глаза, как и глаза Марты, казались мертвыми. Что-то залегло у нее глубоко внутри. Иммануэль не сразу опознала это чувство. То был не опаляющий пожар ярости, и не леденящие муки горя. Нет, то было чувство, более мрачное, и тихое… зловещее чувство. Негодование. В конце концов, именно пророк довел Лию до погребального костра. Если бы он не возжелал ее, когда она была слишком юной, совсем еще ребенком, несущим послушание в Обители; если бы не позволил себе пойти на поводу собственной нездоровой похоти, она никогда бы не забеременела до получения печати. И ей никогда не пришлось бы хранить такую ужасную тайну. Если бы пророк не пытался скрыть свои грехи, за Мартой послали бы гораздо раньше, и тогда, как знать, может, Лия была бы жива сегодня. Но вместо этого ей позволили лишь истекать кровью и страдать за грех ее мужа. Но вина лежала не на одном пророке. Нет. Это безразличие и потворство, повлекшие за собой смерти многих поколений женщин, были несмываемым позором всего Вефиля. Его недугом, ставящим мужскую гордыню выше жизни невинных, которых эти же мужчины клялись оберегать. Его устройством, подминающим под себя слабых на радость тем, кто был рожден для власти. И от этого Иммануэль захотелось кричать. Хотелось упасть на колени и испещрить землю сигилами и проклятиями, и обещаниями грядущих бед. Хотелось разрушить собор до основания, не оставив от него камня на камне. Спалить часовни, Обитель и поместья апостолов, предать огню фермы и пастбища. Гнев ее был таков, что казалось, ничем и никогда его не усмирить, пока Вефиль не преклонит колени. И он пугал ее. Иммануэль вместе с процессией скорбящих ходила кругами вокруг костра, подстраиваясь под их шаг. Эзра не выразил соболезнований вслух, но поравнялся с ней и зашагал рядом. Он вообще не стал ничего говорить, и некоторое время они так и шли молча, плечом к плечу, то и дело останавливаясь, чтобы посмотреть на огонь. Иммануэль чувствовала взгляды, устремленные им вслед. Через костер наблюдала Марта. Пророк стоял в стороне со своим выводком апостолов и тоже не спускал с них глаз. «И пусть говорят», – подумала про себя Иммануэль. В конце концов, это ничего не изменит – а конец был уже близок, в этом она не сомневалась. Ее попытки снять проклятие не увенчались успехом. Ее молитвы к Отцу остались без ответа. Теперь – все; некому было их спасти, и невозможно предотвратить грядущие бедствия. Вскоре их настигнет тьма, а после тьмы – резня. И иногда, в свете всей этой лжи, всех тайн, смертей и грехов, она думала, что ничего, кроме резни, они и не заслуживали. Но это в ней говорил гнев, ее горе, и ничего более. Вефиль не заслуживал такой участи точно так же, как она не заслуживала становиться сосудом этого проклятия. В городе жили и безвинные души – Онор, Глория, жители Окраин, мужчины и женщины, не властные над своей судьбой. Хотя бы ради них Иммануэль должна была найти решение этой проблемы, способ остановить бедствия. И первые дни после смерти Лии она провела именно за этим занятием, зная, что если снова потерпит неудачу, поплатиться придется Вефилю. Но ей был нужен союзник, к кому она могла бы обратиться за советом в сфере темных искусств и ведьмовских обрядов. Кто-то, кто постиг Темный Лес и знал секрет овладения его силой. Кто-то, кто знал, что сделала Мириам, и имел представление о том, как можно снять проклятие, наложенное ею много лет назад. Ей была нужна ведьма или на худой конец ментор, ведущий похожий образ жизни. И Иммануэль приходила к выводу, что помочь ей мог лишь один человек: ее бабушка, Вера Уорд. Именно она была связующим звеном между Мириам и силами тьмы. Символы, начертанные на страницах дневника ее матери и на стенах хижины в лесу, были вырезаны и в камнях фундамента Вериного дома. А памятуя тропинку на краю участка Уордов, не приходилось сомневаться, что именно Вера привела Мириам к хижине, где та нашла себе пристанище. Вера же и навещала ее всю зиму. И, возможно, именно Вера впервые рассказала Мириам о проклятых бедствиях. В конце концов, откуда еще непутевая дочь апостола могла узнать о таких вещах? Как бы она открыла колдовство, если бы не Вера, которая, как известно, и сама была ведьмой? Вот почему Иммануэль решила во что бы то ни стало разыскать ее и выяснить, как снять проклятие, к которому сама Вера и приложила руку. Потому что если кто и знал, что Мириам сделала в лесу много лет назад, и как это остановить, то это была Вера, Иммануэль не сомневалась. Но чтобы найти ее прежде, чем разразится очередное бедствие, Иммануэль нужно было покинуть город, и как можно скорее. В глубине души ее мучила мысль, не мог ли ее уход из Вефиля изменить ситуацию к лучшему. Вдруг, если уйдет она, страшное проклятие уйдет вместе с ней, и все вернется на круги своя. И Вефиль будет спасен. Но что-то подсказывало ей, что Лилит, при всем ее могуществе и многовековой мудрости, так легко не одолеть. Бедствия были призваны уничтожить Вефиль, и один проход через Священные Врата вряд ли их остановит. Иммануэль придется искать другой способ. По ту сторону костра пророк отделился от группы апостолов и стал в одиночестве прохаживаться в толпе людей. Но он не смотрел на огонь. Он смотрел на Иммануэль. В день исповеди Иммануэль пророк предостерег ее, что Отец всегда все видит, вот только, похоже, наблюдал за ней не только Он. Как только она оказывалась в поле зрения пророка, его взгляд неизменно находил ее. В соборе этот взгляд провожал ее до скамьи. Во время субботних месс ей часто казалось, что пророк обращает свои проповеди к ней одной. И даже когда она оставалась одна в своей спальне, когда на улице было темно, а в доме – тихо, она никак не могла стряхнуть с себя ощущение его присутствия. Иммануэль немного прибавила шаг и спросила, понизив голос до шепота: – Как девочка? Я не слышала о ней ни полслова с той самой ночи, как она появилась на свет. – Жива, – тихо ответил Эзра, как будто не мог сказать о ней ничего большего. – Она в опасности? – спросила Иммануэль, припоминая ту ужасную ночь, когда Марта объявила, что у ребенка нет имени. Девочка была все равно, что проклята. – Ей не причинят вреда? Эзра не торопился с ответом. Когда он заговорил, его голос был таким тихим, что она едва расслышала его за ревом пламени. – Нет. Я этого не допущу. Она в безопасности. – Хорошо. – Тебе стоит приехать в Обитель, проведать ее. Через несколько дней, когда разъедутся скорбящие. Лия бы этого хотела. Иммануэль покачала головой. – Боюсь, я не смогу приехать. Он резко остановился. – Почему? – Потому что мне нужно уйти, Эзра… И для этого мне понадобится твоя помощь. – Я тебя не понимаю. Иммануэль запустила пальцы в копну своих волос и сквозь языки пламени посмотрела на пророка и его апостолов. Если правда выйдет наружу – если они узнают, что она такое, – ее отправят на костер, подобный тому, что горит сейчас перед ней. И все же, она поймала себя на том, что хочет, просто невыносимо хочет во всем признаться. Эти тайны ужасно давили на нее, и сейчас ей больше всего на свете захотелось поделиться ими, хотя бы для того, чтобы почувствовать себя чуточку менее одинокой. Наконец она заговорила – слабым, слезным шепотом, таким задушенным и незнакомым, что в первую секунду она приняла свой голос за чей-то чужой. – Это я виновата в проклятии. Все бедствия происходят из-за меня. – Что ты такое говоришь? – отрывисто спросил Эзра. – Не уверена, что ты хочешь знать, а даже если хочешь, не уверена, что смогу тебе все объяснить. – А ты попробуй. Теперь ее голос звучал тверже. – Несколько недель назад я сказала тебе, что из-за меня пробудилось проклятие. И в то время я думала, что так и было, но я заблуждалась. Я не пробуждала проклятие. Я и есть проклятие. – Я тебя не понимаю. – Много лет назад в Темном Лесу моя мать совершила нечто ужасное. Она заключила сделку с ведьмами, связав меня с их магией. Я стала сосудом ее проклятия. Вот почему я должна покинуть город. – Ты… уходишь? – нетерпеливо перебил он, и Иммануэль показалось милым, что весть о ее отъезде потрясла его больше, чем вся правда о природе бедствий. Она кивнула. – Та женщина с ведьминой меткой из моего переписного листка, Вера Уорд, живет в деревне под названием Ишмель к северу от ворот. Я подозреваю, что именно она укрывала мою мать в месяцы, проведенные ею в лесу. – С чего ты взяла? – Несколько дней назад я ходила в Окраины. Там я обнаружила тропу на краю ее земельного участка, всего в нескольких ярдах от дома. Она привела меня к хижине в лесу, о которой моя мать упоминала в своем дневнике. Эзра обдумал ее слова, разглядывая свои туфли. – И ты точно уверена, что эта женщина, твоя бабушка, как-то связана с бедствиями? Иммануэль кивнула. – Ты сам видел метку в документах рядом с ее именем. Я знаю, что она практиковала темные искусства. Окраинцы говорят, что она была настоящей ведьмой, но сбежала из Вефиля прежде, чем твой отец успел отправить ее на костер. Думаю, это она научила мою мать ведовству. И если я найду ее… – То ты найдешь способ прекратить бедствия, наколдованные твоей матерью. Бедствия, которые она поселила в тебе. – Вот именно. Эзра ненадолго задумался, переваривая услышанное. – Все пропуска проходят через привратников. Нужно будет переговорить с ними за несколько дней до этого. Если пропуск попадет в правильные руки, есть надежда, что я смогу скрыть это от отца. – И когда пропуск окажется у привратников, что тогда? – Тогда по закону они будут обязаны открыть тебе ворота. Единственное, что может этому помешать – если отец подпишет приказ, аннулирующий мой. Но он не сможет помешать, если не узнает о существовании пропуска. – Ты действительно можешь это сделать? Провести меня через ворота? – Я могу вывести тебя из Вефиля. Но чтобы вернуться обратно… – Я знаю, – Иммануэль кивнула. Законы Вефиля были суровы. Нарушители Священных Предписаний, нелегально пересекшие границу города, признавались иностранными шпионами. Если после ее отъезда пропуск Эзры будет отозван или, что еще хуже, аннулирован, ей больше никогда не позволят вернуться в Вефиль. – Я сознаю все возможные последствия своего решения. Как только я покину Вефиль, пусть моя дальнейшая судьба тебя не заботит. Все, о чем я прошу, это вывести меня за Священные Врата. – Почему ты вообще должна куда-то уходить? Ты ведь ничего такого не просила. – Через меня начались эти бедствия, поэтому они мое бремя, а не чье-то еще. Ты тоже не просил становиться пророком, но Дар Провидения у тебя все равно есть. – Это другое. – Нет, то же самое. Проклятие живет во мне, так же, как в тебе – Провидение. Это мой грех, мне его и искупать. Я должна все исправить. – Тогда оставайся. Мы все можем исправить вместе. Вдвоем мы найдем способ. Иммануэль покачала головой, глядя, как огонь омывает кости Лии. – Покинуть Вефиль – лучшее, что я могу сделать для этого города. – А если все будет зря? – спросил Эзра, облекая в слова вопрос, который она сама боялась себе задать. – Если ты не сможешь найти свою бабушку? Или найдешь, но она тоже не будет знать, как остановить бедствия? Что тогда? Ты будешь там совсем одна.