Он опустил ведро на землю, и Иммануэль, к вящему своему ужасу, увидела, что оно до краев наполнено густой темной жидкостью, которая выплескивалась через край и окрашивала землю в черный. Иммануэль опустилась на колени и погрузила пальцы в ведро. Когда она достала руку, подушечки ее пальцев оказались скользкими и красными. – Кровь, – прошептала она, и с этим словом ее охватило жуткое чувство дежавю, до того сокрушительное, что ее душу чуть не вышибло из тела. Потребовалась минута, чтобы прийти в себя. – Где Марта? – Уехала с мамой в Святые Земли принимать роды, – сказала Глория, заикаясь. – Шестая жена апостола Айзека… – А Абрам? Где он? – Он… в своей мастерской. – Веди его, – велела она и, видя, что девочка не трогается с места, слегка подтолкнула ее в нужном направлении. – Живо! К ней подошел Эзра, окинув хмурым взглядом. – С тобой все в порядке? Иммануэль кивнула, попыталась ответить, но не сумела вымолвить и слова, уставившись на свою испачканную кровью руку. Она снова ощутила эту невидимую силу, которая всего несколько мгновений назад отделила ее от тела – силу, такую похожую на притяжение леса. – Я… Кровь. Мор. Тьма. Резня. Кровь. Мор. Тьма. Резня. Кровь. Кровь. – Иммануэль… – Спасибо за книгу, – с этими словами Иммануэль развернулась и бросилась бежать по направлению к ферме, преодолевая пастбища на полном ходу. Дом пустовал, как и сказала Глория, и Иммануэль пересекла гостиную и взлетела по лестнице в свою спальню. В изножье постели она опустилась на колени, сунула руку под матрас и вытащила дневник. Не вставая с пола, она открыла тетрадь и принялась листать страницы, размазывая по ним кровь, в поисках последней записи: Кровь. Мор. Тьма. Резня. Кровь. Мор. Тьма. Резня. Кровь. Мор. Тьма. Резня. Кровь. Мор. Тьма. Резня. Кровь… Кровь. Ну конечно. Шок сменился ужасом, а ужас – паникой, когда Иммануэль перечитала эти слова, впервые осознавая их значимость. Дневник. Список. Рисунки леса и лесных ведьм. Слова Мириам не были бредом сумасшедшей. Они были предостережением о грядущем. Четыре предостережения. Четыре ведьмы. Четыре бедствия, первое из которых уже обрушилось на них. – Иммануэль, что… – Эзра вошел в ее спальню и опустился рядом на корточки. Его взгляд упал на раскрытый дневник, лежащий на ее коленях. – Что это? Иммануэль захлопнула дневник, швырнула его обратно в сундук и закрыла крышку. Она повернулась к Эзре, подыскивая подходящее оправдание, но ее оборвал звон церковных колоколов. Двенадцать ударов, один за другим, пауза, а потом колокола затрезвонили по всему Вефилю, когда сигнал тревоги подхватили остальные. Так началось первое из бедствий. Глава 10 Любовь – это акт верности. Священное Писание Провожая взглядом умирающие равнины, Иммануэль сидела рядом с Мартой на запряженной мулом повозке, тащившейся по главной дороге к Святым Землям. В воздухе висел душный запах крови, а громкое жужжание упившихся кровью комаров почти заглушало стук колес повозки. В древние времена, когда дочери Темной Матери воевали с Отцовой паствой, на этих равнинах велись сражения. Иммануэль помнила рассказы ее школьных учителей о раненых солдатах и залитых кровью полях брани, которые простирались так далеко, насколько хватало глаз. Иммануэль вспоминала об этом, пока они ехали к собору, минуя умирающие угодья Перелесья и многомильные кукурузные поля, черные от крови. За несколько недель, прошедших с тех пор, как началось кровавое бедствие, зараженные воды проникли глубоко в почву, отравляя землю и губя посевы. Весь мир прогнил и окрасился красным. У Иммануэль саднило горло. С самого рассвета у нее во рту не было ни капли воды. Муры теперь, как и все вокруг, экономили воду, но питья все равно не хватало. В пределах Вефиля чистой воды было не сыскать, и поговаривали, что церковные запасы тоже почти иссякли. Неожиданно Марта натянула поводья, поворачивая мула к Окраинам, обширной деревне трущоб, притаившейся в тени южной стороны леса. Большинство вефилян избегали Окраин, остерегаясь грешников, живших там в позоре и нищете. – Кровь заливает Святые Земли, – сказала Марта, объясняя свое решение ехать в собор длинной дорогой. – Там теперь не пройти и не проехать. Повозка миновала ряд покосившихся хибар, таких ветхих, что казалось, стоит подуть ветру, и они развалятся в щепки. На подъезде к центру деревни Иммануэль заметила небольшую полуразрушенную церковь, где проводили субботнюю мессу жители Окраин, в то время как остальные жители Вефиля встречались в соборе. Здание венчал короткий кривой шпиль, а единственный витраж изображал женщину в черной вуали, которую Иммануэль поначалу приняла за святую или за ангела, хотя на ней не было диадемы. Только когда повозка подъехала ближе, она узнала в женщине ее истинный прообраз: Темную Мать. На фресках, украшавших сводчатые потолки собора, богиня всегда имела уродливый облик: скрюченные конечности, когти на руках и рот, перепачканный в крови ратоборцев, которых она пожрала в битве. Но на этом портрете Темная Мать выглядела красивой и даже изящной. Ее кожа была густого эбенового оттенка, почти такого же черного, как Ее вуаль, а широко раскрытые глаза – бледными, как луна. Она ничем не походила на проклятую богиню ведьм и преисподней. Нет, на этом портрете Она казалась скорее смертной, нежели чудовищем… И почему-то от этого становилось только хуже. Повозка покатила дальше. Какие-то мальчишки без рубашек носились босиком по уличной грязи. Когда Марта и Иммануэль поравнялись с ними, те прекратили игры и застыли, молча уставившись на них своими совиными глазами, пока мул не провез грохочущую повозку мимо. Вдали маячила тень Темного Леса. Чем дальше они углублялись в деревню, тем ближе он надвигался. И хотя леса на востоке Перелесья росли буйно и густо, они не шли ни в какое сравнение с дикими чащами, подпиравшими Окраины. Почему-то на западе лес казался почти живым. Деревья там кишели зверьем: лисьи белки величиной с кошку шмыгали по ветвям, вороны гнездились в кронах дубов и кизилов, грея на солнышке крылья и каркая свои ночные песни. Высоко над бескрайним лесом кружил белобрюхий ястреб, сильный ветер шелестел в деревьях, донося запахи глины и падали. Вдоль леса то и дело виднелись дары и подношения: бушель кукурузы, пристроенный между корнями деревьев; овечья шкура, перекинутая через низкий дубовый сук; корзина с яйцами, оставленная на пне; что-то, похожее на венки из сушеного розмарина; мертвые куры и кролики, подвешенные за лапы к сосновым веткам. Иммануэль привстала с сиденья, чтобы лучше рассмотреть странное многообразие. – Что все это такое? – Жертвы, – ответила Марта, не сводя глаз с дороги. Повозка с грохотом проехала мимо какого-то подобия алтаря в виде замысловатой плетеной конструкции из веток и сучьев, на которой возлежал выпотрошенный козел. – Жертвы кому? – Лесу, – процедила Марта сквозь зубы. – В этих краях ему поклоняются. За такой-то грех пророку следовало бы изгнать их в дикие земли. Если так любят лес, пусть туда и возвращаются. – Почему он этого не сделает? – Из милосердия, полагаю. Но я не смею ставить под вопрос решения пророка, и тебе не советую, – она пронзила Иммануэль строгим взглядом, прежде чем снова повернулась к дороге. – И потом, те, кто живет в Окраинах, знают свое место, равно как и мы знаем свое. Даже грешники заслуживают своего угла в этом мире. И даже еретик может по-своему восславить Отца. Они уже въехали в самое захолустье, когда из руин полуобвалившейся лачуги навстречу им вышла молодая женщина с кожей цвета красного дерева и остановилась на середине дороги. Ее босые ноги были покрыты синяками, а к груди она прижимала орущего младенца в перевязке. Она раскинула руки и разлепила пересохшие губы, глядя на них безумными глазами. – Воды ребенку, умоляю. Не пожалейте для нас пары капель. Марта пробормотала себе под нос молитву и щелкнула вожжами. Колеса повозки проехались по луже, окатив женщину кровью. Она отпрянула, крепче прижимая к себе ребенка, и упала, споткнувшись о подол платья. Иммануэль обернулась, чтобы что-нибудь сказать, но Марта остановила ее, схватив за руку. – Забудь об этой грешнице. Но Иммануэль не могла оторвать от нее глаз. Она все смотрела и смотрела на плачущую на обочине дороги женщину, пока та не стала песчинкой на горизонте, а затем не исчезла вовсе. Они продолжали путь. Жужжание мух и комаров стало громче, когда повозка повернула на юг, к Святым Землям. Трущобы сменились бескрайними равнинами и кровавыми лугами, затопленными разливом отравленных грунтовых вод. Вдали раскинулись угодья, принадлежащие апостолам церкви: кукурузные поля и обширные пастбища, простиравшиеся на запад далеко за горизонт. Они были усеяны разлагающимися, облепленными мухами трупами коров, лошадей и других животных, умерших от жажды в первые дни бедствия. – Мириам любила кататься верхом на этих холмах, – сказала Марта, все еще крепко держа поводья. Она еле заметно улыбнулась, и на мгновение Иммануэль увидела перед собой женщину, которой ее бабушка могла быть до смерти дочери. Добрую женщину, как будто даже ласковую. – Абрам подарил ей пони летом ее тринадцатилетия. Она каталась на нем почти каждый день, вот по этим самым тропкам. Скакала быстро, как сам дьявол, пока однажды не загнала лошадку. Та споткнулась о камушек, валявшийся на дороге, и переломила ногу в колене. Я видела, как все случилось. Вон там она и упала, – Марта указала на рощицу мертвых яблонь, растущую у обочины. – Что случилось с лошадью? – спросила Иммануэль, и из ее потрескавшихся губ пошла кровь. Она пыталась смочить их языком, но во рту тоже пересохло. – Мириам пристрелила ее, – ответила Марта глухим безразличным тоном, словно говорила о погоде. – Абрам собирался это сделать вместо нее, но она не позволила. Она сама выстрелила из ружья, попав пони прямо в глаз. Иммануэль молча обдумывала услышанное, и мурашки бежали по ее спине. Повозка тряслась в дороге, пока тени сгущались, а солнце садилось за горизонт. В тот вечер они ехали в собор вдвоем с Мартой. Анна осталась дома ухаживать за остальными домочадцами. – Ступайте с миром, – сказала она им на прощание, и Иммануэль поняла, что ей страшно. Всякому, кого Отец не обидел рассудком, было сейчас страшно. Земля кровоточила у них под ногами, и, несмотря на все их молитвы и старания, никто не мог этого остановить. Все сбывалось именно так, как предсказывала Мириам в своем дневнике. Если пророк и его апостолы знали причины кровавого бедствия или способ остановить его, они не спешили делиться этими открытиями с остальной паствой. Они лишь призывали людей молиться и поститься, дабы заслужить благосклонность Отца. До тех пор же всем было велено экономить ресурсы: выжимать сок из фруктов и овощей, собирать дождевую воду и росу по утрам и вечерам – хоть сколько-нибудь. Но этого все равно было ничтожно мало. Уже шесть овец из стада Иммануэль умерло от жажды или отравления. Но, несмотря на столь отчаянное положение, случались и проблески надежды. Через несколько дней после начала кровавого бедствия в Вефиле зарядили ливни. И, благодаря слаженной работе фермеров и церкви, удалось собрать немалое количество воды. Вдобавок, как нельзя кстати пригодились запасы льда в катакомбах Обители Пророка, а также его бездонные винные погреба. Ходили даже разговоры о ввозе пресной воды из поселений по ту сторону Священных Врат. Но все равно ресурсы стремительно истощались, и за несколько дней, прошедших без дождя, паника снова дала о себе знать. С каждым днем умирало все больше скота, и если кровавое бедствие не прекратится в ближайшее время, потери ожидались еще более серьезные – человеческие потери. После долгой, ухабистой поездки они остановились у собора, где яблоку негде было упасть. Несмотря на будний день, фермеры ушли с полей пораньше, и все апостолы уже собрались. Иммануэль выскочила из повозки. В толпе мужчин и мальчишек, одетых в пропахшие полями потные рубахи и заляпанные кровью штаны, чувствовалось волнение. Поодаль виднелся ручей, у берегов которого Иммануэль и Лия раньше часто встречались после церкви. Теперь он превратился в кровоточащую рану, вырезанную в холмах. Выступающие из-под воды камни были покрыты кровавой жижей. Вся лощина напоминала место бойни, и Иммануэль со своего места чуяла запах гниения. – Идем, – поторопила ее Марта. Вместе они пробирались сквозь толпу, уклоняясь от повозок и телег. По сравнению с обычными субботними сборищами, настроение здесь царило мрачное. Все перешептывались вполголоса, словно боялись прогневить Отца громкостью разговоров. Марта и Иммануэль поднялись по ступенькам и вошли в собор. Внутри было нечем дышать от запахов крови и пота. Люди битком набивались на скамьи и стояли в проходах. Впереди, за алтарем выстроились в ряд апостолы и другие высокосвященные лица церкви, но Эзры среди них не оказалось. Он ходил по залу собора, от скамьи к скамье, с ведром молока и железным ковшом. Он наклонился к какому-то старику и поднес ковш к его губам. Минутой позже к нему подошла маленькая девочка, и он поставил ведро на пол, опустился на одно колено и шепнул ей на ухо что-то, что заставило ее рассмеяться. Когда девочка напилась молока, он вытер ей губы рукавом своей рубашки, взял ведро и продолжил обход. Когда он вышел на центральный проход, его взгляд встретился со взглядом Иммануэль. Эзра замешкался на мгновение, словно смущенный тем, что его застали в разгар служения, но быстро взял себя в руки и направился к ней, пробираясь сквозь толпу.