Мы помогли приподнять Веника, и он выскользнул в форточку со змеиной грацией. За ним по-обезьяньи ловко последовал Антонян. – Зачем ты связался с этими пройдохами? – С ними было прикольно. Шутки, конспирация, все такое. Немного развеяло уныние первого класса. – Какие шутки? – Мазали школьные доски мылом. Устроили в туалете потоп. В кабинете одной злой училки исписали стены ее любимыми выражениями вроде «пеньковый лес» и «дошло?». Перемешали реактивы в кабинете химии. Принесли особую свечу, которая сильно дымит, и нас всех отпустили домой по причине пожарной тревоги… – Не вижу во всем этом ничего забавного. – Теперь я тоже сомневаюсь, что это было так уж смешно. – Что-то они пропали… Прошло еще десять минут, а мы по-прежнему сидели взаперти. – Вот мерзавцы! Ну что, Игорек, на этот раз они подшутили над тобой. Ты сможешь добраться до форточки? Деструктор задрал голову, но куда ему до рослых пятиклассников. – Нет. – Значит, будем стучать. Я только пару раз стукнула в дверь, как она растворилась. Увидев нашего освободителя, мне сразу захотелось захлопнуть дверь обратно. – Вы не поверите, – сказала я. – Я просто проходила мимо и вдруг почувствовала запах дыма! А потом кто-то нас запер… Директриса смотрела на меня немигающим взглядом. Она не произнесла ни слова, но я все поняла. И, схватив в охапку Деструктора, рванула прочь из школы. – Притворимся, что уходим, – прошептал Деструктор и чинно взял меня за руку. Мы прогулялись и съели по мороженому. День был прекрасный, хоть выезжай на природу и устраивай шашлыки с купаниями. – Как ты думаешь, она все еще караулит на входе? – Думаю, уже нет. Пошли. На вахте Деструктор беззастенчиво подцепил ключи пальцем. – Прошлый раз их сперли Тончик с Веником. Так что будем считать, что меня отругали заранее. Тесная лаборантская, плотно заставленная всякой всячиной, пахла формалином и пылью. Стеллаж, на полках которого теснились колбы с плавающими в формалине внутренностями и пожелтевшие от времени книги, сразу привлек наше внимание. Там мы их и нашли – под стопкой старых, еще с восьмидесятых годов, томов, прятались совершенно новые учебники, с белой гладкой бумагой. – Если бы у нас была возможность снять с них отпечатки пальцев и отправить на экспертизу… – Все проще, – Деструктор достал тетрадь, вложенную в один из учебников, и посмотрел на обложку. – Камышова. – Камышова? Позади нас кто-то испуганно икнул, и, подскочив от неожиданности, мы с Деструктором обрушили груду свернутых в трубочки старых плакатов. Закашляв от пыли, сквозь выступившие на глазах слезы мы увидели в дверях маленькую, всю какую-то невзрачную Камышову, одетую в те же майку и юбку, что и вчера. Лицо ее выражало ту убежденность в собственном превосходстве, что можно увидеть на каменных лицах статуй королей и тиранов. Она открыла рот, как будто собираясь расхохотаться, но звуки, которые у нее вырвались, скорее походили на придушенный писк: – Х… х-х… х-х… х-хор-рош-шо, чт-то т-теперь в-вы все з-зна-ет-те. Прерываемые вздохами, попытками взять себя в руки и буксованием на согласных, ее признания заняли немало времени. – В с-среду после уроков я пробралась в лабор-рантскую и зач-читалась… а потом поняла, что меня зза-зза-заперли! Я с-стучала, но меня не услышали… М-мама д-дежурила в ночь, и я осталась сидеть… Ут-тром пришли мальчишки… и открыли дверь… я уже решила, что меня обнаружили… но нни-икто не вошел… а потом все пропали… и когда я в-вышла, я увидела… м-мм-мма… м-макет! – она зажмурилась, и вдруг выдала почти без запинки: – Он был такой красивый, и, глядя на него, я испытала жесточайшую фрустрацию, под влиянием которой контроль Эго над Оно ослабел, и я взяла макет! У меня отвалилась челюсть. Деструктор же застыл, как молнией пораженный. – Но в пятницу я хотела принести макет обратно! – продолжала Камышова. – Правда! Прежде, чем все обнаружится… Но учительница биологии заболела, и я не смогла попасть в кабинет… А потом я ус-слыш-шала, что Иг-горя обвинили в… в… в… к-к-краже. И п-поняла, что это из-за-за меня… что нужно все срочно исправить… Я пыталась вернуть макет в суб-боту, но здесь все время кто-то был, и я не рискнула… попыталась сегодня… и вот, наткнулась на в-вас. Ид-демте к дир-ректору. Я во всем при-при-признаюсь. Еще и мама т-теперь узнает, что в ту ночь младшие остались од-дни… – Подожди, не спеши, – попросила я. Мы поговорили с Камышовой еще немного (оказалось, ее зовут Олеся). То, что раньше мы принимали за высокомерие, оказалось патологической застенчивостью. Стоя перед нами, она едва могла дышать, и цвет ее кожи менялся с мелово-белого до помидорно-красного, но, постепенно успокаиваясь, она говорила все чище. У нее были младшие брат и сестра, и мама, которая работала медсестрой и нагружалась дежурствами, чтобы хоть как-то прокормить детей. Для мечтающей стать врачом дочери матери-одиночки макет, в котором каждый орган можно снять и изучить, стал непреодолимым соблазном. Деструктор, видимо, пришел к каким-то своим выводам по делу, потому что вдруг решительно заявил: – Не надо к директору. Меня уже ни в чем не обвиняют. – Правда? – удивилась я. Деструктор наступил мне на ногу. – Выяснилось, что потом сюда приходили еще какие-то мальчишки, и подумали на них, но никто не знает, кто они… и, в общем, дело закрыто. А макет купили на деньги одного депутата, и тот пообещал, что даст еще. У депутатов много денег, ты знаешь. Так что этот можешь оставить себе. Олеся посмотрела на нас круглыми глазами. – Правда? – Да, – заявил насквозь лживый Деструктор. – Только один вопрос… Олеся… если ты так долго сидела в лаборантской… то как же быть с… естественными потребностями? Девочка покраснела, потом побелела, потом снова начала краснеть и быстро стала почти багровой. – Т-т-т-т… т-т-т-т....т-тер-р-рмос-с. Когда мы возвращались домой, Деструктор – невероятно – прямо-таки излучал добродушие. – Как она говорит! – восхищался он. – Она заикается, когда волнуется. – Нет, не это. Как она говорит, какие слова использует. Она не дурочка, как другие девчонки. – А где ты найдешь столько денег? Я могу дать тебе некоторую сумму, но не семь тысяч. – Продам часть своих дисков для Sony PlayStation 2. У меня их слишком много скопилось. – Это очень благородно. Но директриса все равно будет считать тебя воришкой. – Я не буду общаться с Тончиком и Веником. Я не буду дразнить учителей. И однажды она решит, что я лучше всех. – Поживем – увидим. И все-таки ты должен рассказать обо всем папе. – Раз все разрешилось, я расскажу. Вечером я подошла к Эрику. Несмотря на воскресный день, он работал. – Эрик, Игорьку скучно в школе. – Я в курсе. Это вроде семейного проклятия: моей маме было скучно в школе, мне было скучно в школе, теперь Деструктор зеленеет с тоски. – Я думаю, традицию нужно сломать. Эрик оторвался от монитора и развернулся ко мне. – Что ты предлагаешь сделать? – Перевести его на класс выше. То есть в третий. – Он замучается сдавать переходные тесты. – Тем лучше, а то он начал привыкать, что учиться слишком легко. – И в классе все будут старше его. – Может, спеси поубавится. А то привык считать себя самым умным. – Он найдет там друзей? Я улыбнулась. – Что-то мне подсказывает, что да. В понедельник, после тягостного рабочего дня и не менее тягостной встречи с мамой и бабушкой, ко мне заглянул Деструктор. Он был в стетсоне. – Я позвал Олесю к себе и научил ее играть в Mortal Kombat.