• ингредиенты для изготовления свечей. Что мне НЕЛЬЗЯ покупать: • кофе навынос; • одежду, обувь, украшения; • книги, журналы, блокноты; • товары для дома (свечи, декор, мебель и так далее); • электронные приборы; • расходные материалы для кухни (пищевую пленку, фольгу и так далее); • чистящие средства / стиральный порошок. 8. Февраль. Прощание с прошлым Месяцы трезвости: 25 Сэкономлено (от заработанного): 53 % Выброшено вещей: 60 % В начале февраля я в одиночку отправилась в Нью-Йорк. Это была моя третья поездка туда, и она оказалась самой памятной. В отличие от других мест, Нью-Йорк для туриста может быть сколь угодно дорогим или дешевым. Для этой поездки я использовала накопленные баллы, чтобы сэкономить на перелете, и остановилась у подруги Шеннон, чтобы сэкономить на проживании. Если не считать трат на кофе, еду и одну поездку на подъемнике на смотровую площадку в Рокфеллер-центре, я не потратила ни цента. И не могла, потому что мне нельзя было делать покупки. Поездка оказалась незабываемой, потому что она совпала с приездом в город двух моих друзей. Лианна была моей коллегой по сфере личных финансов и жила в Лондоне (Англия). Мы познакомились, комментируя записи в блогах друг у друга, и вскоре уже обменивались длинными письмами о деньгах, работе и отношениях. С Дэвидом я познакомилась всего год назад, он тоже вел блог. Его записи были оригинальными и полными идей, и он показал мне много новых точек зрения на деньги, работу и жизнь. Тот факт, что все мы трое собрались на несколько дней в одном месте, казался удивительным. Это магия Нью-Йорка. Мы с Лианной поступили как все туристы: сфотографировали закат над городом со смотровой площадки, а потом уселись на полу Центрального вокзала и сделали еще множество фотографий. Мы с Дэвидом прошли немалое расстояние пешком: начали с Ист-Виллиджа, затем отправились в Вест-Виллидж, потом в Хай-Лайн через Челси и обратно в Ист-Виллидж с тремя остановками на кофе по дороге. Стоял один из самых холодных февралей в истории Нью-Йорка, но мне было все равно. Я бы этого вообще не заметила, если бы не снимала так часто перчатки, чтобы проверять телефон. Все то время, что я была в Нью-Йорке, Алли посылала мне сообщения с информацией о том, что происходило дома. Детьми мы знали, что, когда кто-то из семьи надолго уезжает – обычно это был наш папа, который уходил в море, – мы не должны рассказывать ему о мелких ссорах и проблемах. Уехавший никак не мог нам помочь и только зря расстраивался. Я всегда считала, что это правильный подход в любых отношениях на расстоянии. Но теперь все изменилось. Алли было не с кем поделиться своей тревогой. Ее пугали разговоры, которые она вела с мамой и папой. Ей нужно было успокоиться. Так что я подолгу беседовала с ней, несмотря на мерзнущие без перчаток пальцы. На пути домой я понимала, что мне придется отправиться в Викторию, чтобы увидеть все своими глазами. Моя первая ночь в доме прошла тихо. Наши беседы в основном касались моей поездки в Нью-Йорк и моей работы. Следующий день тоже был неплохим. Снова тихо, но все казалось обычным. Мои родители утром вместе сидели за кухонным столом, мама готовилась к работе, а папа читал новости. Они пили кофе и чай, разговаривали и даже смеялись. Следующее утро прошло так же, и я начала задумываться, что же могло так сильно встревожить Алли. В тот день я работала в гостиной, лихорадочно делая заметки в блокноте, который взяла на кухне. Когда у меня кончилась бумага, я перелистнула страницу и нашла сложенный пополам листок. Мне была видна сторона с напечатанным текстом. Первая строка гласила: «Как нам разделить наше имущество?» У меня перехватило дыхание. А потом комната наполнилась туманом, он поплыл у меня перед глазами, и с тех пор все изменилось навсегда. Прочитав все, что было на том листке, я узнала правду. Наши родители разводились. Затем я вышла из гостиной, прошла через кухню в коридор и в комнату Алли, где я закрыла дверь и дрожащими руками передала ей листок. Она вскрикнула, и мы обе зарыдали. Алли была права. Все ее страхи и сомнения оправдались. А вот я ошибалась. Я думала, что это невозможно, потому что всего два месяца назад мы отметили лучшее Рождество на свете. И потому что это мы. Наша семья. Наша семья все обсуждала. Нашим девизом всегда было «В семье Фландерсов нет секретов». Оказалось, что один секрет был. Самая большая тайна наконец раскрылась, и нам предстояло как-то с этим жить. Я не хочу обсуждать причины, по которым мои родители развелись. Не мне об этом рассказывать. Но я могу сказать, что это означало для меня. После того как я нашла лист бумаги и показала его Алли, мы вернули его родителям и поговорили. Затем мы разъехались и попытались разобраться, что каждая из нас чувствует по поводу новостей – новостей, которые мы не должны были узнать. Я осталась в пустоте. Я поехала в гости к друзьям, чтобы отвлечься, играя с их детьми, но, как только они легли спать, я свернулась на диване клубком и начала плакать. Я вслух задавала себе вопросы. Что делать дальше? Что будет с нашим домом? Он принадлежал нашей семье с пятидесятых годов, а я в нем жила с 1994-го. До того как мама встретила папу, нашу жизнь никак нельзя было назвать стабильной. К тому моменту как мне исполнилось семь лет, мы с ней успели пожить в семи разных домах. Из-за переездов я меняла школы каждый год – иногда в середине года. Но после рождения Алли мы обосновались в этом доме и жили там с тех пор. Иногда мы меняли спальни или передвигали мебель, но никогда не съезжали. Я ходила в одну школу и впервые завела подруг, с которыми не нужно было расставаться спустя десять месяцев. Наши двери были всегда открыты для друзей и родных, так что у нас все время кто-то гостил. И не важно, куда я переезжала или где путешествовала, я знала, что у меня есть дом. Мы не могли потерять его. Я не могла его потерять. Тогда я начала мечтать о том, чтобы родители расстались мирно, чтобы у всех все наладилось. Мои мысли опережали события, и я волновалась о том, не останутся ли мои родители в одиночестве на старости лет. Я не хотела, чтобы они расходились, но еще меньше я хотела, чтобы они остались одни. А что будет с собаками? О господи, собаки. Мне было страшно подумать, что наши старые собачки переживут такой удар в их возрасте. Они плохо воспринимали перемены. Как это на них повлияет? Мои слезы перешли в рыдания, когда я задумалась о том, что будет с братом и сестрой. Я провела всю жизнь, заботясь об Алли и Бене – помогая им принимать правильные решения, защищая их от боли и растерянности. Я знала, что мы все по-разному переживем эту ситуацию, и молилась о том, чтобы мы сумели соблюсти нейтралитет и окончательно не разорвали нашу семью на части. В этот раз я не могла никому помочь. Им придется установить собственные границы и правила, научиться самостоятельно справляться со своими чувствами. Я не могла защитить их, а они не могли защитить меня. Я лила слезы и о себе. Я не представляла, что такое произойдет. Несмотря на все предупреждения и тревоги Алли, я не была к этому готова. Кроме того, я не была готова разбираться с этим сейчас – в год, когда мне и так хватало проблем и перемен, личных и рабочих. Во все времена я могла полагаться на то, что моя семья никуда от меня не денется. Мой дом. Мои родители. Мои брат и сестра. Собаки. Все, кого я любила, умещались под одной крышей. Что, если они больше никогда не окажутся под одной крышей? Как такое возможно? По дороге домой к родителям я ехала через Малахат по крутой части трассы № 1, которая изгибается вокруг горы, отделяющей Викторию от остального острова Ванкувер, – и вот тогда я начала задыхаться. Пот потек по задней стороне моей шеи, мне страшно хотелось остановиться и сорвать с себя футболку. Но я не могла. На этой трассе всего по одной полосе движения в каждую сторону и нет парковочных карманов. Мое сердце заколотилось, и пальцы на руле ослабли. Просто дыши, Кэтлин. Глубокий вдох, глубокий выдох. Ты почти на месте. Я повторяла себе это снова и снова следующие четыре с половиной мили. Глубокий вдох, глубокий выдох. Ты почти на месте. Ты почти на месте. Ты почти на месте. Как только я смогла съехать с трассы, я остановилась, выскочила из машины и свернулась клубком на обочине. Ощущение холода, поднимающегося от асфальта, помогло мне восстановить дыхание. Потом я достала телефон и позвонила Клэр в Денвер. «Мои родители разводятся, – прошептала я. – У меня паническая атака». Это была не первая паническая атака в моей жизни и не первый случай, когда я позвонила Клэр во время приступа. Первые две случились в 2004 году, одна на второй день на новой работе и другая утром третьего дня. Я восприняла это как знак, что работа мне не подходит, и больше на нее не возвращалась. Третья произошла в 2013 году, когда я ехала на поезде из центра Сент-Луиса в аэропорт. Готовясь к поездке, я работала с утра до ночи, иногда засиживаясь перед компьютером по 15 часов в день. После того как я взяла пару дней отгулов, чтобы провести время с подругами на конференции блогеров, я с ужасом думала о возвращении к такому режиму. В поезде я снова почувствовала знакомые и жуткие симптомы. Я задыхалась, пот градом катился по шее, сердце выпрыгивало из груди. Просто дыши, Кэтлин. Глубокий вдох, глубокий выдох. Ты уже почти на месте. Когда мы приехали в аэропорт, я выбралась на платформу, уронила мои сумки и позвонила Клэр. Эту атаку я расшифровала как знак, что мне надо работать меньше и ввести более здоровый режим дня. Я не знаю, почему я позвонила Клэр в первый раз. Мы никогда раньше не говорили по телефону, только обменивались электронными письмами и сообщениями. Но что-то подсказывало мне, что она человек, который мне нужен. Оба раза, когда я ей звонила, она давала мне один и тот же совет: опусти голову между колен и дыши. Глубокий вдох, глубокий выдох. Она повторяла эту мантру, пока я не восстанавливала дыхание, и тогда я заливалась слезами, и она начинала повторять ее снова. И в этот раз я тоже наконец успокоилась, а затем открыла глаза и осмотрелась. Я лежала на узком тротуаре второстепенной улицы, передо мной стояла машина, а слева от меня тянулся ряд недавно построенных домов. Я знала, почему я позвонила Клэр на этот раз. Она не просто была моей Трезвой Салли – у нее недавно развелись родители. Женская солидарность. Я лежала в темноте и смотрела на фонарь, возвышающийся надо мной, пока Клэр задавала мне вопросы, на которые у меня не было ответа, и я понимала, что это только начало пути. Моя паническая атака означала, что я не готова к тому, что надвигалось. В следующие несколько дней мои родители пытались делать вид, что все будет хорошо. Они сидели вместе за столом по утрам, а по вечерам мы вместе ужинали. Я не знаю, кто старался сильнее – мы или они, – но все это выглядело так, будто мы водим хоровод вокруг слона. Сначала мы говорили об учебе Алли, потом о школе Бена, но: «О нет, Бена здесь нет, и он еще не знает о разводе. Мы не можем говорить о Бене. Если мы заговорим о Бене, нам придется говорить о разводе и узнать, когда они собираются ему сказать. Шаг назад, быстро». И тогда кто-нибудь менял тему. Время шло. Подруги спрашивали, как у меня дела, и я отвечала: «Ну, мы успешно избегаем разговоров, и это уже неплохо». Поужинали в одной комнате вместе – победа. Обсудили новости – победа. Настоящие новости касались нашей семьи, но их мы не обсуждали. Конечно, эти так называемые победы были ужасны. В нашей семье никто не любил секретов. Мы говорили обо всем и рассказывали друг другу всё. Я хотела задавать вопросы и требовать ответов, я хотела знать, есть ли надежда на то, что все это большая ошибка. Однако я просыпалась каждое утро, одевалась и присоединялась к хороводу вокруг слона. По какой-то причине нам казалось проще притворяться, что наша семья сохранится целой чуть-чуть дольше. Я не могла вынести пребывание в Виктории больше нескольких дней. Мне было больно оставлять Алли, и я пообещала, что вернусь, как только почувствую себя готовой. Теперь я хотела побыть одна. Когда я приехала в Порт-Муди, я постаралась отвлечься, погрузившись в работу. Каждое утро я рано вставала, варила кофе и сразу проверяла почтовый ящик. В моих письмах я обещала наметить новые проекты, найти еще внештатных авторов, заранее распланировать материалы для блога. Но к полудню я уже неподвижно сидела в кресле, глядя сквозь экран компьютера в никуда. Туман, который поплыл перед моими глазами в тот день, когда я нашла злосчастный листок, как будто последовал за мной в Порт-Муди, и я потеряла способность смотреть вперед. К двум часам я обычно относила ноутбук на диван, убеждая себя, что смогу работать, если сяду поудобнее. К четырем часам я отключалась, радуясь, если сделала хоть что-то. И тогда я съедала ужин и забиралась в кровать. Кровать, по идее, была моим убежищем. После того как много лет назад мы порвали с Крисом, я купила все необходимое, чтобы сделать кровать именно таким местом – убежищем, где всегда можно спрятаться. А осенью я наконец заменила матрас, которому было 13 лет, потратив часть сэкономленных за время эксперимента денег. Мы с Эммой называли кровати, застеленные свежим бельем, зефирками, а «забраться в постель» обозначалось словом «зазефириться». Это слово я начала отправлять ей в текстовых сообщениях каждый день вскоре после ужина. К семи часам я мыла посуду и «зефирилась». Иногда я смотрела на книги на прикроватной тумбочке и раздумывала, не почитать ли мне лежа, но всякий раз решала, что это слишком тяжело. Даже выбрать книгу и держать ее перед собой казалось непосильной задачей. Так что я ничего не делала и просто лежала, прижав колени к груди. Сначала Эмма говорила мне, что она завидует тому, сколько времени я провожу в постели. Я объявляла об этом как о каком-то достижении: «Все на сегодня. Время зефира!» Но хотя между нами были паромная переправа и 75 миль расстояния, Эмма поняла, что я прячусь, раньше, чем я сама. Я начала уходить спать чуть раньше каждый день. Мой кабинет и гостиная казались чересчур просторными. Я не хотела оставаться в открытом пространстве. Я хотела спрятаться – от моей жизни, от моей семьи, от правды. Я не хотела видеть реальность, так что я пряталась в постели, где могла свернуться калачиком и притворяться, будто все в порядке. Вскоре семь вечера превратились в шесть вечера, а шесть вечера в пять. Эмму беспокоило мое поведение. Наконец, я начала ужинать в постели и выходить из комнаты, только чтобы помыть посуду. Вскоре я перестала делать и это и позволила посуде накапливаться поверх стопки книг на моей прикроватной тумбочке. Тот день, когда мне стало некуда поставить кофейную чашку, когда я решила работать в постели, был первым днем, когда я взбесилась. В порыве безумия я заметалась между спальней и кухней, перенося посуду и закидывая ее в раковину. Я сорвала с кровати постельное белье и забила им стиральную машину. Я вытерла пыль в спальне и отмыла все поверхности в квартире. В моей жизни и так хватает хаоса, незачем устраивать его еще и дома. Когда все было готово, я вернулась в спальню и посмотрела на стопку книг. Это были те же книги, которые я положила сюда месяцы назад. Время от времени я перекладывала их в разном порядке, но так и не начала читать ни одну. Каждый раз, когда я на них смотрела, мне было стыдно перед самими книгами и их авторами, стыдно, что я так мало читаю. Я любила читать. Я росла, уткнувшись в книгу. В дорогу я всегда брала с собой как минимум три. Но теперь я не читала. Я старательно игнорировала заваленную книгами и другими вещами тумбочку, хотя чувствовала себя виноватой каждый раз, когда на нее смотрела. В конце концов мне надоело это чувство вины, и я поставила книги обратно на полки. У каждой книги в моем доме было свое место. Я все еще расставляла их по жанру: художественная литература, мемуары, деловая литература и личные финансы – а затем по размеру. Но когда я посмотрела на каждую из них, я поняла, что прошло уже полгода с моего первого расхламления, а мне все еще принадлежали дюжины книг, которые я не читала. На самом деле в моей квартире было множество вещей, которые я сохранила, но не использовала. Если бы я писала об этом в блог, я бы, наверное, перечисляла их по комнатам: что осталось в моей спальне, кухне, гостиной, кабинете и ванной. Но на самом деле все оставленные мной вещи я могла разделить на две категории: те, которые я использовала, и те, которые должна была использовать идеальная версия меня. К последним относилось все, купленное когда-то в надежде, что это каким-то образом сделает мою жизнь или меня лучше. Книги, которые должна была читать умная Кейт. Одежда, которую должна была носить профессиональная Кейт, проекты, которыми бы занялась творческая Кейт. Классические романы, маленькие черные платья, материалы для скрапбукинга и так далее. Когда-то я потратила тысячи долларов с моей кредитной карты на эти вещи – вещи, которые я покупала, намереваясь обязательно использовать, но только потому, что я убедила себя, что это как-то мне поможет. Я была недостаточно хороша, но с этими вещами стала бы лучше. То, что они лежали у меня дома, доказывало, что я могу стать лучше. Однажды так и произойдет. Но этот день так никогда и не настал. До сих пор, когда я разбирала мои вещи, я задавала себе только два вопроса: «Как давно я это использовала?» и «Собираюсь ли я использовать это в ближайшем будущем?» Если я отвечала «да», то сохраняла вещь. Мои подруги спрашивали, как мне удалось столько всего выкинуть, и этот вопрос меня смущал. Я ведь не пользовалась 56 % того, чем обладала. Почему же мне должно быть сложно от этого избавиться? Но вещи, которые я сохранила для идеальной версии меня, были другими. Теперь я видела правду, а после того, как вы ее замечаете, «развидеть» ее невозможно. Я должна была принять тот факт, что я никогда не стану человеком, который читает, носит и использует все эти вещи. Но смириться с ним было непросто. Я начала с книг и задала себе вопрос, над которым я никогда раньше не размышляла. Для кого ты все это покупаешь? Для той, кто ты есть, или для человека, которым хочешь стать? Именно этот вопрос я должна была задать себе перед тем, как покупать любую вещь. Во многих случаях я могла бы ответить, что покупаю ее для себя. Но у меня стояла как минимум дюжина книг, которые я купила, потому что именно такие книги читала бы более умная версия меня. Я перешла в спальню и задала себе тот же вопрос о моей одежде. И пройдя через все комнаты, я наполнила несколько небольших пакетов вещами, с которыми следовало расстаться. Мне пришлось попрощаться с вещами, которые бы носила идеальная я, и принять себя такой, какая я есть. И когда я это сделала, мне пришлось попрощаться с кое-чем несравнимо более важным – моей семьей. Понимание накатывало волнами. Я пряталась от боли под теплым пледом, а потом вспоминала еще что-то, с потерей чего предстояло примириться. Например, семейную поездку на Гавайи, которую мы запланировали на 2019 год, когда Бен окончит колледж. Мы путешествовали всей семьей только два раза. Один раз ездили в Диснейленд в 2004 году и один раз в Мексику в 2011-м. Больше совместных поездок у нас не будет никогда. Тогда я начинала думать о том, что я всегда считала данностью. Например, что у нас есть дом, куда Алли, Бен и я сможем привозить наших будущих детей, собираться под одной крышей. Нормально ли это, когда бабушка и дедушка живут порознь, каждый со своей новой парой? Будем ли мы отдельно отмечать дни рождения, праздники и Рождество? Как мы будем устраивать свадьбы? Будут ли наши родители хотя бы разговаривать друг с другом? Я всегда предполагала, что маленьким детям сложнее пережить развод родителей, но теперь поняла, что от возраста зависит только то, как именно на тебя влияет развод. Если ты даже не помнишь времени, когда родители жили вместе, то их расставание будет для тебя просто свершившимся фактом. Но если ты взрослая, если ты опекала малышей наравне с папой и мамой, если ты выросла в любящей семье, то развод родителей ощущается как твой собственный. Даже после того как я расчистила квартиру и выкинула еще больше вещей, я снова застелила постель и забралась в нее. Там я оплакивала утрату моей старой семьи – традиций, ритуалов и секретного языка, который знали только мы пятеро. Это не было похоже ни на какую другую боль в моей жизни. Никаких ран, никаких ноющих костей. Это не было похоже ни на обычное расставание, ни на смерть в семье. Умерла сама семья вместе с тем будущим, которое, как я считала, нас ждет. Я всегда думала, что мои родители будут вместе всегда. Ничто не могло меня переубедить или подготовить к такой потере. В скале, на которой мы все стояли, появился тектонический разлом, и теперь почва стала неустойчивой. Я должна была отпустить все, что я однажды считала верным, и принять новую реальность. Это было нелегко, и я знала, что это только начало пути. Так что я полежала в кровати еще немного, плакала все сильнее и время от времени повторяла про себя мантру: Глубокий вдох, глубокий выдох. Глубокий вдох, глубокий выдох. 9. Март. Вперед, к простоте Месяцы трезвости: 26 Сэкономлено (от заработанного): 34 % Уверенность в том, что я справлюсь: 70 %