— Анна меня чуть не потащила в Офицерское Собрание, — пожаловалась одноклассница. — Настолько хотела распространить билеты сегодня. — А у неё не расходятся желания с делом, — фыркнула я. — Все и распространила. Осталось только вручить их Юрию и деньги взять. Я заглянула за угол. Строгова с серьёзным видом что-то записывала в маленький блокнотик. Юрий озирался, нас не видел, но странно подёргивал носом. Надеюсь, ему не придёт в голову искать меня по запаху. Нужно будет для такого случая носить с собой перец. Уверена, нюх у оборотней он отобьёт не хуже, чем у собак. Анна закончила делать записи и вручила тоненькую пачку билетов Юрию в обмен на несколько бумажных купюр. Рысьина обмен удовлетворил, а уж Анна сияла, словно он не только забрал у неё неликвидные остатки, но и пообещал весь благотворительный вечер посвятить исключительно ей. Хорошо, если так, поскольку танцевать с ним не хотелось. Именно с ним. Наверное, нужно было один билет приберечь для Николая, а не отдавать всё Юрию. С другой стороны, неужели Оленька не найдёт билета для брата? К тому же наверняка можно будет пройти и без билета, если внести некоторую сумму в благотворительную кассу. В конце концов, к чему мне вообще переживать о Николае, который меня даже не хочет видеть. Хотел бы — так уже давно появился бы. Настроение резко поползло вниз. — Спасибо, — серьёзно сказала Тамара. — Ты нас очень-очень выручила. — Если Юрию так хочется, чтобы ему оттоптали ноги, почему бы не пойти навстречу. Уж это я сделаю с превеликим удовольствием, — пробурчала я. — Что за глупости ты говоришь? — отмахнулась Тамара. — У тебя мазурка хорошо получалась. Почти хорошо, — тут же поправилась она. — Чуть-чуть ещё нужно повторить. Анна завтра займётся. На этих словах её энтузиазм увял, поскольку Тамара сообразила, что Строгова наверняка прихватит и её как аккомпанемент. Но с этим я ничего поделать не могу: для того, чтобы учиться танцевать, нужна хоть какая-то музыка, а Тамара перебирает клавиши виртуозно. Поди, уделяет игре на фортепиано всё время, что остаётся после подготовки уроков. Подходя к дому Владимира Викентьевича, я было встрепенулась, увидев машину, но и в этот раз она оказалась не хомяковской, но и не рысьинской, а ради разнообразия шитовской. Сам же военный целитель как раз покидал гостеприимный особняк коллеги. Со мной он жизнерадостно поздоровался и сказал: — Смотрю, Елизавета Дмитриевна, вы уже вернулись к нормальной жизни. И потеря памяти не оказалась помехой. — Ещё как оказалась, Константин Филиппович, — не согласилась я. — Я то и дело где-нибудь да ошибаюсь. — Но вы же ошибаетесь не по глупости, а по незнанию, — успокаивающе сказал он. — Согласен, нелегко пройти тот путь, что вы проходили семнадцать лет, за несколько недель и даже месяцев. Но вы справитесь. — Спасибо за поддержку. И за плетение, что вы мне показали, — тоже. Оно мне очень помогло. Он снисходительно улыбнулся, принимая благодарность, затем заметил книги в моих руках и удивлённо приподнял брови. — Из рысьинской библиотеки? Была ли в этом необходимость? — Владимир Викентьевич мне почти ничего нового не даёт, — пожаловалась я. — Только контроль за силой, и всё. Говорит, мне дальше опасно двигаться. — Не балует вас знаниями Звягинцев? Да, он весьма осторожный господин. Считает, лучше перестраховаться, чем получить обугленный труп из воспитанницы. — Обугленный труп? — я поневоле обеспокоилась. — Вам-то это не грозит, но причины его переживаний я понять могу, — серьёзно ответил Шитов, ничего, впрочем, не объясняя. — Хотите, могу с вами позаниматься я? Предложение было неожиданным, но весьма заманчивым, поэтому я даже не раздумывала. — Конечно, хочу, — быстро ответила я, пока он не дал попятную. — Но не будет ли вам это в тягость? — Что вы, Елизавета Дмитриевна. Бывает по вечерам я от скуки на стены готов лезть, а тут всё какое-то развлечение. Жду вас завтра после трёх. Он записал адрес, подробнейшим образом объяснил, как добраться от дома Владимира Викентьевича, после чего попрощался и неторопливо пошёл к ожидавшей машине. Почему-то показалось, что ему пошла бы трость, которая бы он элегантно размахивал, подчёркивая свою респектабельность. Поскольку ничего о том, чтобы хранить намечающиеся занятия в тайне, военный целитель не говорил, Владимиру Викентьевичу о поступившем предложении я сообщила сразу, как увидела. Он недовольно скривился и сказал, что Шитов слишком много на себя берёт. Зато показал несколько новых, ранее не виденных мной плетений, и согласился, чтобы я занималась в защищённом подвале без него. Об удочерении он не заговаривал, а я так и не определилась, нужно ли мне это, поскольку может привязать к клану куда сильнее, чем сейчас, а я всё же планировала избавиться от поводка Рысьиной в ближайшее время. Спать я ложилась в уверенности, что жизнь не такая уж плохая штука, а проснулась оттого, что в нос что-то попало, я громко чихнула и подскочила на кровати, преисполненная самых ужасных подозрений. И они оказались не беспочвенны: я была не одна. На подушке, которая ещё хранила отпечаток моей головы, сидел маленький, но ужасно милый хомяк. Точнее — Хомяков. Уж Николая я точно ни с кем не перепутала бы. Хотела бы я знать, что мешало ему прийти днём и заставило пробраться в дом Владимира Викентьевича вот так, украдкой, как какой-то вор. Интересно, сработала ли на него защита дома? И если сработала, то где целитель, который за меня отвечает? И всё же я была ужасно рада, что Николай пришёл, хотя и постаралась этого не показать. — Что вы делаете ночью в моей спальне? — сварливо спросила я. — Простите, Лиза, я понимаю, что это непозволительная вольность с моей стороны, но я не мог уехать, не попрощавшись с вами. — Уехать? — ахнула я. — Но как же… Так неожиданно… — Для меня самого это было неожиданностью, — ответил он. — Я еле успел сдать все дела. Поезд через час. Днём вырваться не получилось, только сейчас. Но я не хотел вас будить, лишь посмотреть на прощанье. Он вздохнул, а меня поразило, что голос был совершенно обычный, не такой, какой должен быть у маленького зверька, необыкновенно пушистого на вид. Если я его поглажу, это будет сочтено вольностью или оскорблением? Или приглашением к чему-нибудь? Пожалуй, гладить я его не буду, пока не разберусь во всех тонкостях оборотнических взаимоотношений. Но от меня не сбежишь. Я прикрыла его ладонью, заодно убедившись, что хомячок действительно очень маленький и мягкий, и спросила: — А как вы прошли защиту дома? — На таких мелких животных она не настраивается, за редким исключением, — глухо пояснил Николай, затихнув под моей рукой. — Этот дом — не исключение. Я подумала, что брак Волковой и Хомякова ничему не научили тех, у кого есть дочери на выданье и к кому в дом могут вот так спокойно пробраться посторонние мужчины, пусть даже такие маленькие и миленькие. На самом деле, это ещё опаснее: от них не ждёшь подвоха. — Лиза, мне надо уходить, — напомнил Николай. — Я пока через сад проберусь, уйдёт много времени, а поезд меня ждать не будет. И он шёл ко мне маленьким голыми лапками по глубокому холодному снегу? Бедный Хомяков! Идти на такие жертвы, только чтобы посмотреть. — Я вас провожу, — решила я и взяла хомячка в руку. — Вы не сможете выйти так, чтобы не сработала защита, — напомнил Николай. — И входную дверь открыть не сможете. Я метнулась к окну и распахнула створки. — Лиза, вы не полезете в окно! — возмутился Хомяков. — Вы можете упасть и покалечиться. Я прекрасно доберусь сам. Уверяю вас, со мной ничего не случится. — Я не собираюсь калечиться, — бросила я. — Отвернитесь, Николай. — Лиза, я дойду сам, — возмущённо запыхтел Николай, — не заставляйте меня прибегать к крайним мерам. Не знаю, какие крайние меры он имел в виду, но время не терпело, поэтому пришлось его развернуть в сторону сада и быстро сбросить ночую сорочку. Рысью я точно не покалечусь и никого не покалечу. Обернувшись, я легко вспрыгнула на подоконник рядом с поклонником. К сожалению, говорить я не могла, поэтому решила не позволять этого и Николаю. Подхватив его за шкирку, я аккуратно начала спускаться по стене. По-видимому, горло я ему пережала недостаточно для того, чтобы он не мог возмущаться, потому что всё время, что я спускалась, Николай пытался меня убедить, что я поступаю неправильно, переходя к откровенным угрозам. Так я и поверила, что он никогда не простит, если я немедленно не выплюну его в ближайший сугроб. Это я себе не прощу, если он замёрзнет и заболеет. Гулять долго никак нельзя было, поэтому я быстро определила, откуда он пришёл, и плавным красивым бегом направилась к ограде, около которой осторожно поставила свою ношу. Хомяков, с трудом восстановивший равновесие после принудительной транспортировки, выглядел злым и взъерошенным. Настолько взъерошенным, что я невольно провела по нему языком пару раз, приглаживая вставшие дыбом шерстинки и чувствуя, как внутри меня начинает работать мелодично урчащий моторчик. Сделала я это напрасно, поскольку хомяк стал теперь ещё и мокрым. Чувствуя себя ужасно виноватой, я попятилась, Николай, словно этого и ждал, шмыгнул за решётку и зашуршал чем-то в кустах, чтобы выйти из них через пару минут уже полностью одетым и сурово сказать: — Лиза, никогда так больше не делайте. Глава 25 Вспоминая события ночи, я чувствовала себя непроходимой дурой. Права оказалась княгиня: я позволяла звериной части брать над собой верх. Уж что что, а мозги я вчера даже не включала. Можно сказать, глаза открыла, а проснуться забыла. Зато не забыла показать Николаю свою рысь. Со всех сторон показать, потому что когда он начал меня увещевать после своей незапланированной доставки к забору, я громко выразительно чихнула, повернулась к нему попой и медленно отправилась к себе, очень надеясь, что он перестанет ворчать и позовёт меня для прощания. Но я этого так и не дождалась. Николай замолчал, и когда я обернулась, его уже не было. А ведь мог бы хотя бы сказать, что будет писать? Только будет ли? Я вздохнула. Что он обо мне думает после моего ночного пробега с ним в зубах? Быть может, решил, что от меня лучше держаться подальше? А то сегодня таскает в зубах, завтра играет, а послезавтра вообще съест… — И о чём это так вздыхает у нас Рысьина? — неожиданно вклинился в мои размышления голос Андрея Андреевича. — Неужели не может решить задачу? Пройдите к доске, посмотрим, с чем связаны ваши затруднения. Я не сообразила, что вызывают меня, пока Оленька не пихнула в бок и не прошипела: «Ну что же ты? Иди давай!» Вот ведь, не успела привыкнуть к фамилии Седых, теперь привыкай к новой. Класс зашумел, обсуждая, с чего учитель ко мне обратился именно так, а Аничкова даже решила восстановить справедливость в том виде, в котором её понимала: — Андрей Андреевич, вы ошиблись. Седых даже из клана выставили за ненужностью. — Аничкова, когда мне понадобится ваше мнение, я его спрошу. А пока, обратите внимание, я к вам не обращался, а на уроке посторонние разговоры запрещены. — Но ведь… — расстроенно начала она. — Смотрю, вы не успокоитесь, пока всё не выясните. Клан Рысьиных решил, что такой ценной особой, как Елизавета Рысьина, разбрасываться не стоит, о чём нам сообщили ещё вчера. То-то на меня учителя так косились на уроках, но поскольку ни у кого не выдалось возможности поделиться с нашим классом столь потрясающей новостью, так теперь довольный математик отдувается сразу за всех. Девочки в классе удивлённо зашушукались, но скорее радостно, чем завистливо. Аничкова же скривилась, пробурчав нелестное мнение об умственных способностях главы нашего клана. И хотя я с ней была полностью согласна, спускать такое было нельзя, поскольку, оскорбляя мою родственницу и мой клан, целила на самом деле она в меня. — Прости, что ты сказала? — Я задержалась у её парты и примерилась, что оттуда взять, чтобы опустить на голову противнице. — Я не расслышала. — Прими мои поздравления, — буркнула она с таким видом, словно желала мне скорой и мучительной смерти. — Должно же тебе было хоть в чём-то повезти, если уж с остальным полнейшее фиаско. Занятия по магии забросила, решила, что бесполезно — и правильно. Выглядела она такой довольной, что я не выдержала. Её ручку я подтянула щупами, которыми действовала теперь намного увереннее, сняла колпачок и под заворожённое молчание класса каллиграфически вывела на промокашке Аничковой: «Дура». Украсила парой завитушек и опустила ручку на стол. — Я и без того знаю, что ты дура, — взвилась Аничкова. — Зачем об этом писать на моих вещах? — Дура — это твоё второе имя, — любезно пояснила я. — Советую отстать от меня, если не хочешь, чтобы появилось третье. — Рысьина, вы выйдете сегодня к доске? — уже с раздражением сказал Андрей Андреевич. — Барышни, не надо на моих уроках выяснять отношения. И вообще их не надо выяснять, вы же девушки, как вам не стыдно. Мне стыдно не было ни капельки. По виду Аничковой было понятно, что и ей тоже. Но всё же мы обе пробормотали извинения не столько перед друг другом, сколько перед математиком, после чего я направилась к доске и решила ту злополучную задачу, из-за которой меня вызвали. Решение было столь лёгким, что я даже особо не напрягала голову, когда стучала мелом, выводя циферки. Ровные, красивые строчки ложились на поверхность доски, а я впервые задумалась, как так получилось, что у меня совершенно не поменялся почерк относительно той, первой Лизы. То есть меняться он начал, но только сейчас, через несколько недель: буквы становились всё более острыми, прежняя округлость уходила. Но если это была память тела, почему её не хватило на всё остальное? На те же танцы? Танцевать с Юрием мне всё так же не хотелось, но ведь я пообещала это делать только в том случае, если Строгова со мной позанимается. А она это может и позабыть… Удрать из гимназии так, чтобы меня никто не заметил, не удалось. После занятий меня окружил весь класс, всем захотелось узнать, как получилось, что я, ничего не имевшая раньше, вдруг получила всё. Даже Аничкова маячила где-то за спинами. Но мне ответить было нечего. Нельзя было раскрывать ни то, что я — другая Лиза, ни то, что мне помог брат Оленьки. Этак если решат, что его просьба к Велесу помогает получить вторую ипостась, в загородном доме Хомяковых будет не протолкнуться от девиц, пытающихся прибрать к рукам перспективного подпоручика. Я промямлила что-то про пробудившиеся резервы организма после попытки моего убийства, Оленька меня горячо поддержала. Тоже наверняка поняла потенциальную опасность для семьи.