– Кроме моего, – согласилась я. – Но мы столь мелкие и незначительные, что с нами можно не считаться, не так ли? Разумеется, после того, как мы отдадим оговоренный предмет. Львов опять перевел внимание на меня и неожиданно поинтересовался: – А если девушка не захочет становиться моей избранницей? Вы же понимаете, Елизавета Дмитриевна, такое тоже может случиться. – Неволить не буду, если Анна Филипповна найдет кого-нибудь лучше вас, отдам артефакт безо всяких условий. Разумеется, если обвинения с поручика Хомякова будут сняты, – решила я. В самом деле, может, пообщается Аня с этим типом и он перестанет быть в ее глазах этаким романтическим героем? И что тогда? Принуждать ее все равно выйти замуж, лишь бы мы со Львовым не нарушили договоренности? – Я подумаю, – небрежно бросил цесаревич и развеял полог, давая понять, что разговор пока продолжать не готов. А потом мягкой, расслабленной походкой направился к Тимофеевым делать вид, что он охотник, а не добыча. Впрочем, меня такое развитие событий устраивало. Аня мило краснела от комплиментов, делаясь необычайно хорошенькой, а Львов явно склонялся к тому, что ради фамильного артефакта можно немного пострадать, женившись по моей указке. Когда Львов вызвался проводить Аню на занятия и они покинули лабораторию в сопровождении охранников, я вынуждена была признать: – Похоже, Филипп Георгиевич, Анна Филипповна становится фаворитом в забеге за хвост цесаревича. Он явственно поморщился и ответил: – Ну и жаргон у вас, Елизавета Дмитриевна. Анна ни за кем бегать не будет. – Я про клановый забег, – пояснила я. – Наверняка же сейчас все стропалят своих протеже. Но мы в приоритете: у нас есть нечто, от владения чем Львовы не откажутся. А я не откажусь наконец от него отделаться и полностью порвать связь с Темным богом. Что-то мне подсказывает, что она не столь безвредна, как кажется. Наверняка есть способы противостоять, которыми правящее семейство делиться с соперниками не будет. – Займемся делом? – предложила я. – До того, как нам помешали, вы собирались использовать артефакт для тестирования и обещали пояснять, что он делает. – Поручика-то удастся вытащить? – неожиданно спросил Тимофеев. – Конечно, – ответила я. – Мне бы вашу уверенность, Елизавета Дмитриевна. – Самой мало, Филипп Георгиевич, – отшутилась я. – Знаете, Львов, конечно, пока согласия не дал, но только вслух. Цена вопроса там такая, что попроси я все акции железных дорог – и то пошли бы навстречу. – Все не получилось бы, – ответил Тимофеев. – У Львовых не такой большой процент. Даже интересно, что у вас такого есть для торговли, что позволяет так уверенно говорить. Разумеется, я ему не ответила, и мы занялись наконец тем, чем собирались до прихода Свиньиной-Морской. Конечно, с курсами она совершенно права и мне нежелательно их пропускать, но что-то мне подсказывало, что и в следующий раз не удастся там побывать. Но к тем, кто платит, относятся куда снисходительнее, чем к тем, кому платят, поэтому своими рабочими обязанностями манкировать я никак не могла, пусть внутри постоянно занозой сидело беспокойство о Николае. Тимофеев в процессе комментировал, что именно он делал, пусть и не всегда понятными словами. Но непонятное всегда можно было переспросить, а иной раз – догадаться по контексту. Работали мы с коротким перерывом на обед, на который сходили в университетскую столовую, до самого вечера более никем не прерываемые. Правда, я рвалась узнать, как там Ли Си Цын, но Тимофеев не позволил, отправил университетского курьера, который вернулся с запиской: «Все в порядке. В себя пришел. Бушует, но я справлюсь. Ваш приход не требуется». Бушевал он не просто так, а по вполне понятной причине, которая выяснилась, как только я вернулась домой. Оказалось, у нас появилась палата для пациентов, целиком обставленная за счет первого, который решил, что наше гостеприимство ему жизненно необходимо, но спать в чужой постели он не согласен. Из формы лисы он вышел и сейчас с удобством расположился на широченной кровати, почитывая газеты, коих на прикроватной тумбочке была изрядная пачка, и попивая чай с лимоном. Борис Павлович, разом сбросивший пару десятков килограммов, казался подобием шарпея – весь в складках растянувшейся кожи. Был он бледноват, но тем не менее выглядел довольным и даже нашел в себе силы меня поприветствовать улыбкой и сказать: – Правы вы оказались, Елизавета Дмитриевна, понадобился мне целитель. – Зачем вы так со второй лисой, Борис Павлович? – попеняла я. – Вам разделить зверей надо было, а не убивать. Возможно, для вас тогда все прошло бы куда легче. Он поморщился: – Не говорите о том, чего не понимаете, Елизавета Дмитриевна. Слишком много лет прошло, чтобы их можно было безболезненно разъединить. Они постоянно грызлись, будучи объединенными, а это сильно ухудшало состояние обеих. Собственно, ко вчерашнему дню оно уже было критичным. Попытайся я их разъединить, скорее всего, остался бы совсем без зверя. – А так только потеряли второй хвост, – вздохнула я. – Но ей же было очень больно… – Мне тоже, Елизавета Дмитриевна, – сурово ответил он. – Но другого выхода не было, уж поверьте. И потом, оставлять дарованное Темным богом не самая лучшая затея, всегда выйдет боком. – А Велес, Борис Павлович? Неужели нельзя было его попросить о помощи? – Что Велес? Он, знаете ли, не ко всем снисходит, а потерять его расположение проще простого, – уже с некоторым раздражением ответил Ли Си Цын. – Пациенту требуется покой, Елизавета Дмитриевна, – укоризненно сказал Владимир Викентьевич. – Покой и никаких волнений. – То-то вы так протестовали, когда я потребовал дать мне каталог мебели, – проворчал Ли Си Цын. – До скандала дело довели. – Это совсем другое дело. Не стоит потакать капризам пациента. Мы прекрасно обошлись бы своими силами, – воинственно бросил Владимир Викентьевич. – А я – нет, – отрезал Ли Си Цын. – Спать на том убожестве – увольте. Будем считать это моим гонораром за услуги, если уж деньги вы отказываетесь принимать, Владимир Викентьевич. Воздух между ними наэлектризовался и дрожал, сотрясаемый силой эмоций, которые наверняка бушевали уже с самого пробуждения неудобного пациента. И сейчас они продолжили бы ругаться, если бы в комнату не вплыла женщина средних лет, в белейшем переднике и косынке на голове. Перед собой она толкала тележку, заставленную блюдами. Прилично так заставленную, словно Ли Си Цын собирался кормить не только себя, но и обоих зверей: оставшегося и почившего. – Борис Павлович, вам нет необходимости сейчас много есть, – не удержалась я. – У вас, наверное, и желудок стянулся, а вы его сейчас опять растянете. – С этого не растянет, – сурово возразила сиделка и приподняла крышку, под которой оказалась пара ложек странного зеленоватого пюре, неаппетитного даже на взгляд, а каким оно было на вкус, и узнавать не хочу. – Специальное реабилитационное меню, одобренное Владимиром Викентьевичем. – Одобренное, – проворчал Ли Си Цын, глядя на содержимое тарелки с не меньшим отвращением, чем я. – Поди, разработанное специально для меня. Чую, месть это ваша, Владимир Викентьевич. – А вы чего хотели? Рябчиков в винном соусе? – ехидно уточнил целитель. – Не отказался бы, – согласился Ли Си Цын и посмотрел с интересом на остальные блюда, пока прикрытые крышками. Сиделка подкатила тележку поближе к Ли Си Цыну, вытащила раскладной стол-поднос и водрузила на кровать. – Пойдемте, Елизавета Дмитриевна, – внезапно засуетился Владимир Викентьевич, схватил меня за руку и потащил к выходу, – не будем мешать ужинать Борису Павловичу. Да и нам с вами пора бы поесть. – Вы-то наверняка будете есть что-то другое, – уже в спину нам проворчал Ли Си Цын. Звягинцев прикрыл за нами дверь, прислушался к тому, что происходит у пациента, и ехидно заулыбался. – Мне кажется, необходимости в такой еде не было, – осторожно сказала я. – Это вам кажется, – возмутился Владимир Викентьевич. – Неужели вы думаете, что я стал бы предписывать невкусную еду пациенту исключительно по собственному капризу? – Я бы стала, если бы пациент меня довел, – честно ответила я. – От такой еды вреда нет, сплошная польза. Особенно тем, кому показана диета. – Да, польза есть. – За дверью раздались громовые раскаты возмущенного лисицынского голоса, Звягинцев заулыбался совсем по-детски и добавил: – Очень большая польза. Но что мы тут стоим, Елизавета Дмитриевна? Пора бы и нам перекусить. Перекусывали мы куда интереснее, чем несчастный Борис Павлович, чье возмущение прекрасно прорывалось даже на второй этаж. Честно говоря, это прилично портило аппетит, хотя новая кухарка была на высоте: все, что я ни пробовала, было необычайно вкусно. Я даже пожалела, что проводивший меня Тимофеев сразу ушел, как узнал, что его помощь как целителя не требуется. Я его понимаю: мне тоже было интересно узнать, о чем беседовали цесаревич и Аня. – Надо звукоизолирующие плетения ставить, – озабоченно сказал Владимир Викентьевич. – Но я не специалист, просить придется. А это новые траты… – А как же контроль за пациентами? – удивилась я. – Вдруг ему станет плохо, а вы не услышите? – А как же сигнальные артефакты? – спародировал меня Владимир Викентьевич. – По-вашему, зачем они ставятся в лечебницах? – Я о них впервые сейчас услышала, а вы хотите, чтобы я вам полную раскладку дала по использованию? – фыркнула я. За несерьезным разговором я пыталась скрыть беспокойство о судьбе Николая: если Львов принял мое предложение, то пора бы Хомякову появиться. Поэтому, услышав звонок в дверь, я вскочила со стула, собираясь бежать вниз и открывать. – Сидите, Елизавета Дмитриевна, – остановил меня Звягинцев. – Несолидно вам так себя вести. Помните, вы глава клана, по вам судят об остальных. Но сесть я не успела, потому что загрохотали шаги по лестнице и к нам ворвалась толпа в полицейских мундирах. – Встать, руки держать на виду! – заорал один из них, наставив на нас какой-то артефакт. – И не дай боги, плетение какое начнете делать, сразу поражающее используем. Без глупостей. – Господа, по какому праву?.. – начал было возмущаться Владимир Викентьевич. – Поступила информация, что у вас находится вещь, принадлежащая императорской фамилии. Вот ведь какой гад Львов! Усыпил мою бдительность мнимым почти согласием, а сам полицию натравил. Фигушки теперь ему, а не артефакт! Но тут я с ужасом поняла, что артефакт-то не во мне, а где-то лежит, прикрытый лишь плетением на шкатулке, и найти его – несложная задача для толпы полицейских, наверняка вооруженных всевозможными средствами для поиска. – Надеюсь, когда это недоразумение выяснится, извинения нам не забудут принести, – сварливо бросил Звягинцев. – Подумать только, полиция вламывается к честным гражданам по какому-то анонимному доносу. Но офицер, возглавлявший обыск, ничуть не смутился. Еще бы, донос был совсем не анонимным, а непосредственно от Львова-младшего или старшего, что более вероятно: вряд ли ему понравилось, что я пытаюсь диктовать, на ком жениться наследнику. Поэтому вскоре по всему дому зашуршали полицейские, перебирая наши вещи, которых, увы, было не так много. Глава 38 Время шло, обыск тоже. Охранник не сводил с нас взгляда, как будто мы только и ждали момента, чтобы на него напасть. Положим, нападем мы, и что? Подадимся в бега вместе с артефактом? Так нас и за границей достанут, я уверена, если уж информация о том, что артефакт у нас, попала к Львовым. Да и Владимир Викентьевич не сказать чтобы был молод. Не в его возрасте от властей скрываться. Ему бы жить на одном месте и заниматься любимым делом. Кстати… – У нас пациент на первом этаже, – напомнила я. – К нему тоже наведаются. – Он прекрасно постоит за себя сам, – ответил Владимир Викентьевич.