Победа достанется Студии: долгая, разрушительная, братоубийственная гражданская война – это как раз то, на что они надеются. Значит, победит Кольберг. А это, тут же решил Кейн, не выход. Отец учил его: забудь правила. Он отмахнулся. Ему казалось, что он и так не обращает на них внимания. А тут он вдруг обнаружил, что есть такие правила, по которым он живет, даже не зная об их существовании, и эти правила буквально везде – это они сделали Кейна тем, кто он есть, они продолжают связывать его по рукам и ногам, они, как проволоки, ведущие к замаскированным минам, попадаются ему под ноги на каждом шагу. И к нему, словно откровение, пришла мысль: «А может, не стоит его убивать». Причем не стоит убивать его не только здесь и сейчас, но и вообще. Ведь это правило Кейна: если тебе угрожают, убивай. А он может отказаться быть рабом собственного прошлого. Так что здесь, в застенке Железной комнаты, он, как ни странно, ощутил новую свободу. «Все думают, что Кейн – это и есть я, что он – мой предел». Надо выйти за пределы модели поведения Кейна – он ведь уже сделал первые шаги на этом пути. Нельзя пока оставлять их совсем, надо ходить вокруг да около, пользоваться как оружием самими моделями, которые определяют, чего от него ждут и враги и друзья. Может быть, тогда у него все получится. Вот именно, все – зачем мириться на меньшем? Спасти Шанну. Спастись самому. Вытащить Короля Арго из того дерьма, в которое он его втравил. Достать Кольберга. И поквитаться со Студией: спасти Империю от Второй войны за Престол. Возможность достижения желанных целей маячила перед ним, но такая зыбкая, туманная, что у него захватило дух. Однако он уже ступил на эту тропу, ощупью сделал первые неверные шаги по ней, мимо коварных ловчих ям и болотных «окон», а теперь, когда в нем самом словно взошло солнце, оно сожжет этот туман. Он понимал, что сделал правильный выбор: он ступил на ту тропу, которая приведет его к цели; теперь главное, чтобы ему хватило мужества идти по ней не сворачивая. Стоит ему проявить нерешительность и хотя бы на мгновение поддаться страху, и он пропал. Демоны, которые стерегут этот путь, тут же найдут его, окружат и разорвут в клочья. Но против этого он не возражал. Среди моделей поведения Кейна была одна, от которой он не собирался отказываться и дальше: если сомневаешься, то наглость тебе в помощь. Широкая ухмылка озарила его лицо. – А знаешь что? – весело бросил он прямо в лицо разъяренному Ма’элКоту. – Не буду я тебя убивать. Глаза Императора удивленно раскрылись, брови сошлись над переносицей. – А ты решил, что сможешь? Интересно почему? – Я не совсем правильно выразился: я надеюсь, что мне не придется тебя убивать. – Хватит увиливать, Кейн. Мне нужен ответ. – А ты здесь небось целый день, да? Раздражает, поди, когда приходится вести допрос в этой сетке? Ничего удивительного, что ты такой злой. А вообще-то, забавно: в сетке ты не можешь использовать магию, чтобы вытянуть из нее ответы. Без сетки ты не помнишь, какие вопросы ты ей хотел задать и зачем вообще привязал ее здесь. И что тебе остается в качестве орудия воздействия? Боль? Но ты не хуже моего знаешь, что для адептов это вещь несущественная. Ма’элКот фыркнул: – Я пальцем ее не тронул. Эти синяки уже были на ней, когда она попала к нам в плен. Кейн почувствовал, как ему стало легче дышать, словно тугой узел распустился в груди. – Кейн, Я терпеливый человек, – угрожающе пророкотал Ма’элКот, – но не сегодня. – Ясно дело, я тоже. Слушай, если ты не снимешь эту сетку, я, может, еще решу попробовать забить тебя до смерти. Брови Ма’элКота поползли вверх, уголки рта дрогнули: ярость без всяких переходов сменилась изумлением. – Вот как? – Ага. Ты, конечно, большой и сильный, но ты не воин. А вот я воин, и без твоей магии я повалю тебя, как мешок с камнями. – Ты не уйдешь из дворца. Кейн пожал плечами: – Раньше уходил. Ма’элКот, поджав губы, задумался над его словами. – Вот именно, – произнес он наконец. – А зачем ты завел такой разговор? – Хочу, чтобы ты понял кое-что, Ма’элКот. – «А заодно забыл о том, где я был». – Если бы я желал тебе зла, то мог бы отнять у тебя жизнь. Прямо сейчас. – И он развел руками, показывая пустые ладони, – этакий жест невинности. – А еще я хочу, чтобы ты снял сетку. – А это еще зачем? Не надейся, что Заклинание, которое защищает твою любовницу, поможет вернуть ей свободу. Возможно, Я забуду, зачем привязал ее здесь, но я не забуду, для чего нужна сетка, а когда я надену ее опять, то сразу вспомню, кто такой Шут Саймон. – Не-не-не, ты все неправильно понял. Во-первых, она мне не любовница – она бросила меня несколько месяцев назад. Во-вторых, она не Шут Саймон – в смысле, она не тот, кто поддерживает врагов Империи. – Оставь это, Кейн. Берн же сам… – Идиот, и ты это знаешь. Он предположил, что Шут – это она, а она не стала его поправлять. А все потому, что она покрывает настоящего Шута Саймона. – Хм… – Ма’элКот отвел глаза, потом взглянул на Кейна снова. – Было время, когда он думал, что настоящий Шут Саймон – ты. Кейн фыркнул: – Я не такой умный. Хотя он, видать, тоже. Но я знаю, кто он. Хочешь, скажу? Ма’элКот сложил на груди громадные руки: – И кто же? Ложь соскользнула с его языка мгновенно, без промедлений: – Это Король Арго. – Невозможно, – тут же отозвался Ма’элКот. – Герцог Тоа-Ситель… – Повелся на его враки как маленький. Величество сам мне сказал. – Но… но… – Ма’элКот нахмурился, не в силах подобрать слова. Кейн едва не расхохотался в голос: вот уж никогда не думал, что увидит когда-нибудь Императора в такой растерянности. – Хочешь знать, что он делает прямо сейчас? Сними сетку. – Не вижу… – Еще бы тебе видеть, – парировал Кейн. – Сидишь тут целый день в комнате без окон, в комнате с такой репутацией, что люди раньше в штаны себе наложат от страха, чем постучат сюда и скажут тебе, что происходит! Да и в Потоке ты ничего не чувствуешь, потому что спрятался в эту дурацкую сетку. Ты все еще хочешь быть Богом для твоих Детей, Ма’элКот? Так вот, они зовут тебя, призывают на помощь прямо сейчас, пока мы тут болтаем. Может, сам выйдешь наружу и посмотришь? Половина твоей столицы горит, пылает в пожарах! – В пожарах? – повторил за ним Ма’элКот и неожиданно показался Кейну таким юным и беззащитным, как молодой мальчик, которого застали в полусне. Руки Императора поднялись, как будто сами собой, без всякой его на то воли, потянули сетку изнутри, и она стала сползать с его головы, таща за собой пряди его кудрявых волос, которые упали ему на лицо и на глаза. Отдельные волоски, запутавшиеся в сетке, рвались с едва слышным звуком, который наверняка отдавался треском статического электричества в черепе самого Ма’элКота. Освободившись, он отшвырнул сетку в угол и замер, подняв голову и насторожившись, словно охотник, заслышавший дальний голос добычи. Постояв так, он выдохнул: – Аххх… Кейн сделал вдох-другой. Ма’элКот не двигался, кажется, даже не дышал: он стоял как соляной столб, уставившись в какую-то невообразимую даль, его лицо лишилось всякого выражения, словно обкатанный рекой камень. Кейн долго стоял так же напряженно и неподвижно, как Ма’элКот, но наконец заставил себя отвести глаза, повернуться и подойти к алтарю, на котором лежала привязанная Паллас Рил. Ее широко раскрытые глаза смотрели в пустоту; в них самих была пустота, такая же, как у Кейна в груди, – пустота и безжизненность. Кровь засохла у нее в ноздрях, волосы свалялись, в них забился какой-то речной сор и обрывки водорослей. Его рука уже двинулась к ее лицу, чтобы вытащить из волос соринку, как вдруг внутренний голос, живущий в самой жестокой и циничной части его «я», насмешливо произнес: «Что, не страшно и тронуть ее теперь, пока она привязанная?» Он отдернул руку и залился краской стыда. – Паллас… – позвал он тихо-тихо, чтобы его не услышал Ма’элКот, и нагнулся к ней, чтобы заглянуть в ее пустые глаза. – Паллас, где ты? При звуках его голоса грудь Паллас вдруг поднялась, точно наполненная невидимым приливом, а вместе с дыханием вернулось и сознание. – Кейн… – сказала она. В ее голосе он слышал невыразимые оттенки смыслов, которые он даже не пытался интерпретировать. – Ты такой живой… У него бешено защипало глаза. – Я не понимаю… – Я в безопасности, Кейн, – продолжала она чуть слышно, глядя на него как будто из дальней дали. – Мне никто не может причинить вред… спасай себя… – Паллас… – беспомощно прошептал он. Свет уже гас в ее глазах, когда она добавила совсем тихо: – Я так много поняла теперь… мы должны были быть счастливы… прости меня за твою боль… И она ушла в ту таинственную даль где-то в глубине себя, из которой совсем недавно вышла, и унесла с собой его сердце.