Бешеная сучка выхватила ножи и снова пошла на него, вертя ими так быстро, что клинки засверкали, рисуя сложный узор. Ее лицо сохраняло при этом безразличное выражение покоя. Берн дал ей приблизиться; когда она оказалась на расстоянии вытянутой руки от него, он взмахнул Косалем, метя ей в голову. Но она проскользнула под меч – при всей своей магической мощи Косаль был большим и довольно неуклюжим оружием. Когда она оказалась совсем близко, Берн наотмашь ударил ее прямой ногой в ребра, заодно прикрыв Щитом солнечное сплетение от ее удара. Острие ее ножа вспороло ему одежду и чиркнуло по коже, зато от его удара она взлетела в воздух, перекувырнулась и отлетела на другую сторону моста, где сильно грохнулась о брусчатку. Покачиваясь, она встала на ноги. Изо рта у нее текла кровь. Видимо, удар его ноги порвал что-то у нее внутри. И все же она ухмыльнулась, показывая окровавленные зубы, и ткнула пальцем в его ногу. – А ты все же уязвим, – сказала она. Берн взглянул, куда она показывала. На ноге, которой он нанес ей удар, был порез – неглубокий, задета была только кожа, а кровь уже впиталась в саржевые штаны. Видно, она все же успела чиркнуть его своим вторым ножом. – Может быть, – ответил он, – но по сравнению с тобой могу считаться неуязвимым. Теперь он сам ринулся в атаку, рубя воздух длинным мечом. Но она, даже раненная, была неуловима, как призрак: с нечеловеческой быстротой и грацией она обтекала каждый удар, не делая даже попыток отбить или заблокировать его, избегая малейших соприкосновений с неотразимым клинком. Их бой походил на танец, на головокружительный балет, и по лицу и плечам Берна скоро потек едкий соленый пот. Она то подпускала Косаль к самому своему лицу и в последний момент успевала отпрянуть, так что лезвие рассекало воздух в дюйме от ее носа, то стремительным, как удар хлыста, движением выбрасывала вперед обе руки, и ее ножи оставляли царапины на теле Берна раньше, чем тот успевал повернуть свой могучий клинок. Да, эта девка оказалась самым необычным бойцом, какого ему доводилось видеть в жизни, не говоря уже о том, чтобы сталкиваться клинком к клинку, и все же искусство – лишь половина битвы. Ее искусство не будет спасать ее вечно: внутреннее ранение, от которого из ее рта продолжала струиться кровь, стекая на подбородок и капая с него на одежду, в конце концов измотает ее, лишит скорости. Берн был уверен в исходе их поединка. Но все закончилось еще быстрее, чем он предполагал. Делая выпад в ее сторону, Берн вдруг увидел, как маска сосредоточенности соскользнула с ее лица, как расширились ее зрачки и приоткрылся рот. Он завершил выпад, и сладкое чувство удовлетворения затопило его тело, когда поющий клинок проткнул ее золотистую кожу пониже пупка и вошел в ее тело по самую рукоятку. – О Великая Мать… – прошептала она. Берн навалился на ее слабеющее тело и поцеловал ее в окровавленные губы, наслаждаясь их гладкой полнотой и металлическим привкусом. Затем он шагнул назад и повернул рукоятку Косаля так, что в ее теле открылась огромная сквозная дыра, через которую кольцами вывалились ее внутренности. Она охнула и упала на колени. Берн отошел, тяжело переводя дух, и наблюдал, как она дрожащими пальцами ощупывает края смертельной раны, этой невозможных размеров сквозной дыры в своем теле, как смотрит на кишки, к которым уже прилипли пыль и песок с брусчатки. Выражение изумленного недоверия не сходило с ее лица. – Что, не думала, что с тобой такое случится, а? – хрипло сказал Берн, все еще переводя дух после боя. – Извини, но трахнуть тебя все же не получится. Не люблю мертвяков, знаешь. Но ничего… было почти так же здорово. Ему показалось, что она хочет ему что-то сказать, и тут он понял, что она смотрит вовсе не на него, точнее, не смотрит на него с того самого момента, как он воткнул в нее меч. Она смотрела за него, поверх его плеча, на реку. Берн обернулся, чтобы проследить ее взгляд, и обмер. Первой его мыслью было: «Трахать меня в жопу». Прямо на него по реке с гулом катилась стена пенистой зеленой воды высотой в сотню футов, титанический вал двигал перед собой корабли, ящики с грузами и мертвые тела. Берн поднял голову выше, еще выше, не в силах постигнуть огромность надвигавшейся на него катастрофы. Сверкая на солнце, гигантская масса воды все прибывала и прибывала, гребня пока даже не было видно. И на этой волне, скользя по ее переднему скату и в то же время бережно поддерживаемая ею, точно водяной ладонью, шла одна-единственная баржа, а на ее палубе стояла, словно божество, оседлавшее реку, одна-единственная человеческая фигура, женская фигура… Паллас Рил. Берн среагировал мгновенно: он знал, убежать с моста не получится, мало времени. И он недрогнувшим голосом отчетливо произнес: – Ма’элКот. Я С ТОБОЙ, БЕРН. Высоко над ним, на гребне волны, приближалась Паллас Рил, и у нее не было даже подобия Щита. Берн сказал: – Я все же возьму ту молнию, сейчас. Пламя полыхнуло сквозь его кожу, и он выбросил вперед кулак. 13 Про себя она пела без слов, без образов; ее мозг рождал чистую мелодию и чистое желание. Она пела волну, которая поднимет на свой гребень баржу с жизнями внутри и понесет их вдаль, к морю, – волну, которая начнется здесь, в порту Анханы, изогнет податливую могучую спину над руслом реки и опустится лишь в гавани Тераны. Арбалетчики стреляли в нее, стоящую на гребне этой волны, но целили-то они в ноту вечной Песни. У Песни была своя жизнь, и она защищала Паллас. Вот она подняла руку, и вода поднялась вокруг нее, словно стены замка. Стрелы попали в них и увязли – так пузырьки воздуха растворяются в воде бесследно. Далеко внизу она видела мост, на нем Берна и мертвую Таланн рядом с ним. Солнце, клонясь к западу, отразилось от водяной стены и, будто огнем, осветило его лицо; она увидела пульсацию канала, который соединял его с дворцом Колхари, и почувствовала прилив Потока. Берн метнул в нее молнию. Даже сейчас ее сил не хватило бы, чтобы противостоять его силе, но прямого противостояния и не требовалось. Мелодия вильнула, из ритма вырвалась огромная пенная рука и перехватила молнию в полете. Та взорвалась шипучим паром, огромным теплым облаком чистейшей белизны, которое на миг окутало саму Паллас и ушло ниже, пока она продолжала скользить вперед на гребне. Мост Рыцарей затрясся, когда волна приблизилась к нему, и рухнул, когда она погребла его под собой. С грохотом, от которого содрогнулись даже циклопические стены Старого города, волна прокатилась над мостом, легко перенесла баржу с беглецами и еще дюжину суденышек помельче поверх натянутых противокорабельных цепей и заскользила с ними вниз по течению, к свободе. «Я это сделала, – мелькнуло в голове у Паллас, – у меня получилось». И в ту же секунду связь с Песней стала зыбкой и Паллас вернулась в себя. Она стояла на гребне волны на высоте двести футов. Мимо скользили крыши Анханы и даже дворец Колхари, который оказался ниже ее водяной башни. А еще она увидела гавань, которая была разрушена целиком, от моста Дураков до руин моста Рыцарей: перевернутые корабли и баржи разбились в щепки, налезая на берег и друг на друга; дюжины людей оказались в воде – одни еще боролись, другие неподвижно лежали на воде лицом вниз; повернутые к реке стены пакгаузов вдавило внутрь, и из них вытекала вода; берега были завалены трепещущей рыбой… Паллас невольно вскрикнула, напуганная тем, что она натворила. В момент потрясенной неподвижности, когда волна стала опадать и она начала опускаться вместе с ней, какой-то арбалетчик выстрелил в нее со стены, и его тяжелая стрела пробила Паллас грудь, сломала ребро и вонзилась в легкое. Как во сне, Паллас почувствовала вкус крови, которая вскипала в ее горле в такт дыханию. Словно нехотя, она подняла руку и ощупала стальные лопасти стрелы, которая накрепко засела в ней, удерживаемая плотной кожей ее доспехов. «Меня застрелили, – пришла мысль. – Я ранена. – И еще: – У меня получилось». Вот и все, о чем она думала, соскальзывая в реку; когда Паллас достигла дна, бурлящая вода обрушилась на нее и в один миг погасила сознание – так сомкнутый вокруг свечи кулак мгновенно гасит ее огонь. 14 Труженик в униформе пилотировал мягко жужжащую кабину простым нажатием рычага в полу: вперед – движение, назад – остановка. Направление машина отыскивала сама. Помимо этого, в обязанности Труженика входило, судя по всему, стоять навытяжку и непрерывно улыбаться, демонстрируя готовность к общению с пассажирами. Однако пассажиры данного рейса к общению вовсе не стремились: Марк Вайло, как и все прочие представители высших каст, отличался избирательной слепотой, которая помогала ему не замечать никого, чье положение было ниже Профессионала, а Хари всю дорогу сосредоточенно медитировал, надеясь, что дыхательная техника поможет ему развязать узел, в который завязался его желудок, а также убрать противный кислотный привкус в горле. Марк заехал за Хари на своем «роллс-ройсе». Добрые четверть пути над Тихим океаном он с напускным добродушием болтал о своих последних приобретениях и подковерных сделках, хвастался тем, как он ловко перебежал дорогу одному конкуренту и как толкнул в регуляторные тиски другого. Но едва на горизонте показался остров с облаком на вершине, болтовня Вайло сделалась сначала пустой, как будто он говорил одно, а думал совсем о другом, а потом и вовсе стихла. Хотя Марк и бравировал своим так называемым романом с Шермайей, но даже он, как, впрочем, и любой другой, не чувствовал себя вполне уверенно, приближаясь к воздушному пространству Свободных, а ведь Доулы не просто были Свободными, они были одной из Первых семей с самого начала. Хари обрадовался наступившему молчанию, словно подарку. Неужели он и раньше считал Вайло таким же утомительным и просто подавлял все эти годы раздражение, которое тот ему внушал? Умеет Патрон вообще думать о чем-то, кроме своего члена и банковского счета? «Роллс» уже описывал в небе тугую спираль, заходя на посадку в аэропорту Кауаи, когда Вайло пришло в голову спросить, зачем Хари вообще понадобилась эта встреча с Шермайей. Спросил он, правда, походя, без серьезного интереса – так хозяин, проходя мимо любимого пса, рассеянно гладит его по голове. И то сказать, чем представитель низшей касты может так уж заинтересовать или поразить высших? Вайло рассматривал и свой вопрос, и саму поездку в Кауаи как своего рода баловство, потакание любимцу и наверняка ждал, что Хари сейчас заскулит от радости и заскачет, словно щенок, осчастливленный вниманием хозяина. Но Вайло ждало разочарование. Когда «роллс» коснулся колесами травянистой посадочной площадки, Хари смерил Вайло взглядом и сквозь сомкнутые зубы процедил: – Хочу попросить ее придумать что-нибудь, чтобы Артуро Кольберг вытащил свой член из моей задницы. Не успел Вайло отреагировать, как откуда ни возьмись рядом с машиной появился служащий в форме и отпер замок «роллса» снаружи. Он помог пассажирам выбраться на зеленую траву и повел их за собой. Хари успел лишь дважды вдохнуть густой, насыщенный ароматами цветов воздух, лишь мельком взглянуть на буйство зелени, которая затопила раскинувшиеся перед ними горы, прежде чем фрагмент вулканического склона на краю поля отодвинулся в сторону и служащий ввел их в ожидавшую кабину. Кабина начала свое управляемое компьютером движение по тоннелям, прорытым в земле и высеченным в скалах горного хребта. В дни, когда на Кауаи поселились прадеды Шермайи, машины сложнее велосипеда были здесь запрещены. По участку Доулов полагалось передвигаться только в конных экипажах. Однако запрет предков давно научились обходить, идеи возврата к простоте и природе остались в прошлом, точнее, и сами Доулы, и их гости лишь делали вид, что наслаждаются простыми радостями бытия, не жертвуя при этом всеми удобствами современного дома. Так что техники на Кауаи было даже с избытком. Целый подземный город, населенный невидимым, но вездесущим техперсоналом и обслугой, предназначенный для того, чтобы обеспечить хозяевам всю мыслимую и немыслимую роскошь, разрастался в каменных недрах острова, как раковая опухоль. Пока кабина без тряски и толчков несла их туда, где ждала их Доул, Хари слегка успокоил расходившиеся нервы тем, что наблюдал, как психует его Патрон. Коротышка-Бизнесмен ерзал на сиденье, грызя кончик незажженной сигары, и то бросал косой взгляд на Хари, то снова отводил глаза. Было ясно, что он задает себе вопрос: зачем он вообще согласился привезти сюда своего подопечного, однако высказаться на эту тему вслух боится – ведь рядом низший, слуга, один Бог знает, какие сплетни пойдут, когда он все услышит… Когда кабина остановилась и дверцы открылись, Вайло наклонился к Хари и уставился на него. Глаза Бизнесмена в этот миг походили на дула заряженных револьверов. Очень тихо, почти шепотом, Бизнесмен прорычал: – Веди себя как следует, Хари, и помни, я не шучу, – после чего встал и вышел из кабины первым, на ходу расправляя угрюмое лицо в привычную угодливую улыбку. Хари пожал плечами, вздохнул и последовал за ним. И оказался на радуге. Дверь в замшелом утесе отворялась прямо на широкий выступ скалы, своего рода полку, которая находилась на высоте примерно двух третей горного склона. Внизу клубился туманом глубокий каньон. Он был так узок, что казалось, протяни руку – и пальцы коснутся противоположной стены. Всюду, куда ни глянь, были густые кроны, вертикальный тропический лес переливался всеми мыслимыми оттенками зеленого, горел гирляндами ярких цветов, сверкал оперением тропических птиц, порхавших тут и там между тяжелыми лианами. Высоко над уступом, где они стояли с Вайло, другой выступ скалы рассекал надвое струю водопада, так что воздух в каньоне полнился неумолчным шелестом воды и радугой отраженных в водяных призмах лучей солнца. Лишь когда из-за приземистого, скрюченного можжевельника поднялась сама Доул, в свободной одежде, испачканной зеленью и землей, и добродушно окликнула их: «Маркус! Я здесь!», Хари понял, что край склона, на котором они стоят, превращен в японский сад. На фоне ухоженной карликовой растительности неуклюже торчали разноцветные камни, между ними петлял ручей, источником которого служил, надо полагать, подземный насос. Взмахом руки с зажатыми в ней садовыми ножницами, с которых капал сок подрезанных недавно растений, Доул поманила их к себе. – Один из моих проектов, – сказала она и повела рукой, указывая на скрюченные кусты. – Что скажете?