Я ухмыляюсь: – А ты, значит, думала, что я полез сюда, не имея запасного варианта? Кто я, по-твоему, любитель? – Но как мы туда попадем? – В этом-то все дело. Придется пройти через Яму. – Через Яму? – Таланн таращит на меня глаза. – Ты что, спятил? – Выбора нет. – Я пожимаю плечами. – Ты спрашиваешь, какой отсюда есть выход? Через Шахту. Ламорак и Таланн мрачно переглядываются, а Рушаль заметно бледнеет – всем известна репутация Шахты. Но Ламорак сжимает гриффинстоун, и Рушаль успокаивается; в его обмякшие пальцы мы вкладываем фонарь. – За мной. Мы идем по коридору, когда из-за угла появляется сторожевой отряд из четырех человек. Солдаты узнают нас не сразу, зато Таланн мгновенно вскидывает арбалет. Стражник еще только открывает рот, чтобы скомандовать: «Замри», как тут же падает со стрелой в горле. Странно, но стрела, наискось пробив ему горло и выйдя через основание шеи, не сразу валит его с ног; некоторое время он стоит, уже мертвый, и покачивается взад-вперед. Его товарищи беспорядочно палят кто куда, стрелы бьются в каменные стены, высекая из них искры. Что-то ударяется в мое правое колено сбоку с таким звуком, как будто отруб говядины с размаху шлепается на колоду мясника. Стражники отбегают назад, за угол, чтобы перезарядить арбалеты и позвать на помощь, а их предводитель наконец падает лицом вниз. Я бросаюсь за ними, но моя нога подгибается, и я тоже падаю. Таланн бежит за мной: она перескакивает через мою голову, пока я, сидя на полу, ощупываю колено и чувствую, как между пальцами у меня сочится кровь. Но Таланн не останавливается: упругими скачками легконогой газели она летит к повороту. Один из стражников, видимо храбрый до глупости, высовывается из-за угла раньше других, но она уже наготове. Похоже, эта девчонка не умеет промахиваться. Он еще только целится, а Таланн уже взмывает в воздух и стреляет из верхней точки дуги, используя ее как опору, которая позволяет ей не промазать. Всего три метра отделяют ее от стражника, когда ее стрела впивается ему в сердце. На нем доспехи, но с такого расстояния они не помогут: стрела пробивает кольчугу и входит в плоть. Таланн бросает арбалет и, не замедляя движения, ныряет за угол, мимо убитого стражника, который еще кряхтит. Стоны тут же переходят в крики «На помощь!», и я слышу привычную музыку ближнего боя, когда плоть всхлипывает под ударами кулаков и ног. Я уже понял, что́ у меня с коленом: на полу рядом со мной лежит стальная арбалетная стрела – я еще едва не споткнулся об нее, когда побежал. Расплющенный наконечник согнут. Кто-то из стражников выстрелил наудачу, стрела вонзилась в камень, отскочила и на излете ударила меня в колено. Хотя ударная сила стрелы ушла в основном в камень, но и остатков хватило, чтобы она врезалась мне в колено, точно булава. Нога онемела, я не чувствую даже пальцев, – наверное, кость треснула. Значит, через пару минут накатит дикая боль. А если удар пришелся точно под коленную чашечку… нет, об этом я даже думать не хочу. Видно, сегодня у меня не лучший день. Но подсчитывать потери некогда: разберусь потом, когда буду уверен, что выживу. Звуки рукопашной стихают, из-за угла показывается Таланн, очень довольная собой. – Ранена? – спрашиваю я. – Кейн, – на полном серьезе отвечает она, – я же только разминаюсь. Да, она же мастерица на разные впечатляющие фокусы, как же я забыл. – Ты прямо находка, – слабеющим голосом говорю я. Она пожимает плечами и улыбается мне так, что я сразу понимаю: не будь ее лицо измазано тюремной грязью, я бы ослеп. Так, ступню между тем словно отрубили – не чувствую вообще. Зато икру колет так, словно в нее вгоняют крошечные булавки, добела раскаленные. – Помоги мне встать, – командую я. – Хотя вряд ли я смогу идти. Ее рука обхватывает мою руку – оружие к оружию, – и она с удивительной легкостью одним рывком ставит меня на ноги. Ее взгляд пронзает меня, точно удар копья. Когда же моя жена смотрела на меня так в последний раз? Нет, нельзя об этом думать сейчас. Колено сбоку мокрое и раздулось так, что стало похоже на сардельку в кожаной оболочке штанины; кости вроде бы целы, но из-за онемения и отека нога точно чужая. Надо идти вперед и надеяться на лучшее. Мускулистое плечико Таланн всовывается мне в подмышку, и девушка становится моим живым костылем. Рушаль с Ламораком на плечах стоит, качаясь, посреди коридора; Ламорак висит на нем, голова болтается, как у летчика-истребителя под конец двухдневного беспосадочного перелета. Крики – ответ на призывы недавних жертв Таланн – долетают до нас спереди, со стороны Ямы. Таланн бросает взгляд сначала на Рушаля, по бледному лицу которого текут капли пота, затем на мое колено: – Нам их не обогнать. – Ни фига, прорвемся. Ламорак, нам нужна помощь. – Я беру его за плечо и легонько встряхиваю. – Эй, очнись, парень. Сейчас сюда сбежится стража. Можешь их как-нибудь отпугнуть? Он смотрит на меня так, словно не видит: – Немного. Мм… почти ничего… мечники, знаешь… паршивые колдуны… Я снимаю руку с плеча Таланн и изо всей силы закатываю ему оплеуху раскрытой ладонью: – Очнись! У нас нет времени, ты, сопливый мешок дерьма! Соберись, или я перережу тебе глотку, и мы попытаем удачи без тебя. Проблеск сознания появляется в его глазах, кривая ухмылка изгибает губы. – Легко быть крутым… с безоружным человеком со сломанной ногой… Ладно, я кое-что придумал. Он резко встряхивает головой, как будто будит себя: – Только следите за этим… моим конем… а то я не могу направлять его и… еще этим дерьмом заниматься. – Не боись. – Я вытягиваю из потайных ножен в районе ребер длинный боевой кинжал, при виде которого бледный призрак интеллекта начинает просвечивать сквозь физиономию Рушаля. Я сую ему под нос острие кинжала. – Это – твоя шпора. Постарайся, чтобы она как можно реже втыкалась тебе в бок, да? Рушаль дышит тяжело, с присвистом, нечленораздельно бормочет что-то себе под нос, и мы все вместе хромаем вглубь Донжона, а впереди нарастает топот сапог. Они как раз между нами и Ямой, так что мы сворачиваем, чтобы обойти их кругом. Время от времени Ламорак бормочет: «Угол», и мы делаем поворот; вдруг на нас выскакивает один из патрулей, но солдаты как сумасшедшие тычут пальцами совсем в другую сторону и всей гурьбой устремляются прочь, в коридор, перпендикулярный нашему. Не знаю, что за Иллюзию замутил Ламорак, но она явно работает. Теперь уже весь Донжон звенит от криков стражи; солдаты то зовут друг друга, то орут друг на друга; командиры отдают противоречивые приказы и спорят о том, куда мы пошли. Короче, все идет отлично, но есть одна беда: стражи слишком много, а Ламорак слабеет и теряет связь с реальностью. Все чаще и чаще патрули показывают пальцами на нас. Это значит, что они видят нас, а не Иллюзию. Один даже пытается стрелять, но в самый последний момент Ламорак дергает головой, как нарколептик, и стража, снова запутавшись, пробегает мимо. К представлению подключаются заключенные, разбуженные воплями стражи. Как все зэки мира, они забавляются, передразнивая охрану: – Туда! Сюда! В другую сторону! У тебя что, глаза на жопе? А то и просто вопят, чтобы утопить все прочие звуки в потоке несмолкающего шума. Мы сворачиваем раз, еще раз, избегая встречи с патрулями, и наконец за очередным поворотом видим ровное зарево – это горят факелы в Яме. Я гашу фонарь, который тащит Рушаль. В желтовато-розовом свечении Ямы его лицо кажется мне совсем серым и каким-то обвисшим – черт, да он выглядит хуже Ламорака. Грудь ходит ходуном, по щекам бегут слезы. – Не могу больше, – шепчет он опять и опять и еще: – Не убивайте… Да, я бы пожалел бедного ублюдка, если бы забыл, какому гнусному ремеслу он учился. Кивком я приказываю остальным ждать, а сам, крадучись и прижимаясь к стенке, хромаю по дуге коридора к его устью, чтобы выглянуть наружу. То, что я вижу, мне совсем не нравится. Дверь в Шахту оказалась ровно на противоположной стороне, то есть в тридцати с лишним метрах от нас – таков диаметр Ямы. А это значит долгий кружной путь по балкону, к зеленым от старости двойным бронзовым дверям и заветной лесенке за ними – к тем нескольким ступеням, которые ведут в здание Суда. А у дверей под прикрытием каменного парапета высотой по пояс стоят девять человек в доспехах с арбалетами наготове. Им наверняка приказано охранять дверь даже ценой своей жизни. Тихо, так чтобы никто не услышал, я шепчу: – Мы по уши в дерьме. Может, еще не поздно передумать и бросить эту затею с побегом? Но я оптимист в душе и в любом положении всегда вижу лучшее: хорошо, что нам хотя бы не придется пробиваться через Яму, битком набитую заключенными, вопящими и ухающими как черти. И лучше уж захлебнуться кровью, когда тебе пробьет легкое арбалетная стрела, чем попасть живым в Театр Истины. Я крадусь назад, к тем, кто ждет меня в темноте. – Таланн, ты не забыла, что́ я просил тебя передать Паллас Рил, если я не выберусь? Ее лицо каменеет, она упрямо трясет головой: – Я все забыла, и не трать время на то, чтобы повторять. Мы выйдем отсюда все, или не выйдет никто. Вот настырная. – Ламорак, слышишь меня? Стеклянными глазами он смотрит куда-то поверх моей головы так, словно разглядывает нечто скрытое в камне. Я трясу его раз, потом другой, пока сознание наконец не начинает брезжить в его взгляде. – Ламорак, черт тебя побери, ты должен сказать Паллас, что она офлайн, ясно? Когда встретишь Паллас Рил, скажи ей, что она офлайн.