– Я говорю, что мы здесь одни, ты, жирный мешок дерьма, а я знаю три способа убивать так, чтобы на теле не оставалось отметин. У Кольберга отвисла челюсть, из раскрытого рта донеслось такое шипение, будто кто-то выпускал воздух из надутого шара. Администратор сделал шаг назад, еще один: – Нельзя со мной так разговаривать! Дверцы лифта бесшумно раскрылись, и Хари ступил внутрь. – Знаешь что, – добавил он безмятежно, – если я доживу до конца этой истории, то извинюсь. Кольберг продолжал глазеть на него, его руки тряслись от избытка адреналина, который так роднит ярость и страх. Тем временем дверцы между ними закрылись, и лифт понес Хари вниз, на первый этаж. «Завтра он со мной поквитается», – подумал Хари, идя через холл к выходу. Приложив ладонь к пластине армированного стекла, он поднял голову и взглянул на грозовые облака, тошнотворно-оранжевые снизу. «Ну и черт с ним, завтра у меня день оплаты по всем счетам». День второй – Что с тобой не так? Ты даже не злишься никогда! Если бы ты орал, и то было бы лучше, чем это… это спокойствие… отчужденность. – Господи, Шанна! О чем ты? Что можно доказать криком – у кого голос громче? – Может, тогда бы я поверила, что ты любишь что-то, кроме насилия. Убийства для тебя важнее, чем я, а мне иногда хочется, чтобы было иначе… – Черт, ты несправедлива… – Несправедлива? Ты хочешь справедливости? Пожалуйста! Цитирую тебя: «Я верю в справедливость, только когда держу нож у горла судьи». – Да при чем тут… – При том. Все это части одного целого. Зря я надеялась, что ты поймешь. 1 Нестерпимо юный и столь же нестерпимо красивый мужчина с искусно завитыми волосами смотрит с домашних экранов всего мира. – Для тех, кто с нами недавно: вы смотрите «Обновленное приключение», единственный всемирный круглосуточный канал Студии новостей. С вами Бронсон Андервуд. Наша главная новость дня: менее чем через час легендарный Кейн совершит переход в город Жизни, столицу Империи Анханан на северо-западном континенте Надземного мира. В городе держат в плену его настоящую жену, хорошо известную зрителям как Паллас Рил. Графические часы в левом нижнем углу экрана показывают время, в течение которого амплитуда тела Паллас будет совпадать с амплитудой Надземного мира. Если Кейн не найдет и не спасет ее до истечения этого срока, Паллас погибнет. Итак, часы показывают, что до рассинхронизации, а значит, до полного уничтожения Паллас Рил остается всего – о ужас! – сто тридцать один час, то есть приблизительно пять с половиной суток. Наш канал «Обновленное приключение» будет показывать отсчет времени двадцать четыре часа в сутки, пока сохраняется хоть малейшая надежда. Также мы каждый час будем освещать шаги, которые Кейн предпримет в своих отчаянных поисках. В следующем часе вас ждет интервью ЛеШаун Киннисон с самим Кейном – не пропустите, это будет нечто особенное! А сейчас слово нашему главному аналитику по Анханану Джеду Клирлейку. – Доброе утро, Бронсон. – Джед, что вы можете рассказать нашим зрителям о текущей ситуации в Анхане? Многое ли из происходящего там остается для нас за кадром? – Конечно, Бронсон, и гораздо больше, чем мы можем представить. Прежде всего сама цифра в сто тридцать один час – это лишь предположение. Есть множество факторов, способных привести к сокращению фазы… Так все началось. 2 Гора из стекла и стали, известная как Студия Сан-Франциско, высилась над равниной посадочных площадок и автопортов. Над ней кружили не орлы, а лимузины и купе Свободных и Инвесторов, плавно парящие между опорами и поддерживающими конструкциями. Ночью погода переменилась. Утреннее солнце румянило стрельчатые окна, сверкало в глазах горгулий, затаившихся среди массивных контрфорсов. Защищали территорию Студии неприступные стены из гранита – первая линия обороны от низших каст. Мимо огромных ворот, похожих на пасть с клыками железных пик, текли орды низших, в основном Рабочих и Трудящихся, хотя попадались и Профессионалы – видимо, не из самых гордых. Шаркая подошвами, цокая каблуками, они шли и шли по живому коридору – студийные охранники в красных костюмах стояли вдоль стен специально, чтобы оттеснять поток на обочину. Через час в эти ворота войдет Кейн. В Кавее, громадном зрительном зале на пять тысяч коек первоочередного просмотра, батальоны швейцаров помогали богатым клиентам пройти на свои места, устроиться и подготовиться к сеансу. В абонементных ложах Свободные и их гости, наслаждаясь экзотическими винами и деликатесами, которые подносили им официанты, оживленно обсуждали необыкновенное выступление Кейна на благотворительном бале. Мнения разделились: большинство считало, что это была хитрая выдумка студийных постановщиков, однако упрямое меньшинство настаивало на том, что случившегося не ждали и сами устроители, а значит, они все стали свидетелями чего-то настоящего. Но и те и другие были чрезвычайно заинтригованы увиденным. Многие даже лишились сна, ломая голову над тем, что из этого выйдет. Ну а те, кто все-таки спал в ту ночь, видели себя во сне на месте Кейна. Тем временем в комнате техподдержки, окна которой смотрели на черный зиккурат платформы переноса Кавеи, Артуро Кольберг сыпал бессмысленными приказами, а сам пыхтел и дулся, вспоминая унижение, которое ему пришлось пережить накануне, причем именно в тот миг, когда он готовился праздновать величайшую победу. Думать об этом было нестерпимо, надо было искать выход. И он найдет этот выход и обязательно им воспользуется. Это не месть, уверял он себя. Ведь им руководит не уязвленная гордость, не стремление залечить рану, нанесенную его самолюбию. Нет, Кольберг считал себя выше подобных мотивов. Он всегда знал, что личное следует подчинять диктату общественного, и никогда не нарушал этого правила. Унижение, которое он перенес, оскорбление, брошенное ему в лицо, даже угроза, скрытая в нем, – все это можно пережить, на все при желании можно закрыть глаза. Будь это все личными отношениями Майклсона-человека и Кольберга-человека, он бы и глазом не моргнул, ведь он не привык обращать внимание на личное. Но оскорбление затронуло его общественный статус, а это уже совсем другое дело. Столкнулись интересы Профессионала Майклсона и Администратора Кольберга, и не замечать этого значило бы подвергать угрозе сами устои цивилизации. Администраторы всего мира жили и работали, руководствуясь девизами: почтение к высшим, уважение к низшим и служба превыше всего. Дети Администраторов с молоком матери впитывали мысль о том, что их задача – защищать общество, что они – ось, на которой держится и вокруг которой вращается мир. Ниже их стоят Профессионалы, Труженики и Рабочие, выше – Бизнесмены, Инвесторы и Свободные. Администраторы не зря помещены в самом сердце системы, именно они – точка опоры, центр равновесия, и роль их велика, от них зависит сохранение цивилизации, не больше и не меньше. Администраторы воспринимают идеи высших каст и воплощают их в реальность, транслируя низшим. Администраторы распределяют мелеющий поток ресурсов Земли. Администраторы руководят предприятиями, доводят до сведения народа правила и законы, создают богатство – двигатель жизни на Земле. Одним словом, Администраторы держат на своих плечах всю тяжесть мира, ничего не требуя взамен. Блюсти честь и достоинство своего положения – одно из первейших правил любого Администратора, выполнять которое Кольберг научился едва ли не в детстве. Когда авторитет эффективного Администратора силен, низшие, в том числе Администраторы рангом помельче, исполняют приказы, не задавая вопросов. А истинно великие Администраторы умеют повернуть все так, что низшие еще и конкурируют за право исполнить их волю, не ожидая взамен ничего, кроме «спасибо». Но если ошибки и слабости начинают подрывать авторитет Администратора, низшие тоже забывают свой долг, становятся беспокойными и злыми – и тогда производительность труда падает, работа откровенно саботируется, причем до такой степени, что это начинает вредить компании. И это не миф, не сказка, которой Администраторы пугают своих детей, – нет, это реальность, и Кольберг своими глазами видел, как это происходит. Он родился от смешанного брака. Его отец, компетентный руководитель среднего звена, управлял больницей на Среднем Западе, где взял в жены женщину из касты Профессионалов: она работала хирургом-пульмонологом в той же больнице. И об этом сверстники Артуро, дети Администраторов, жестокие, как все дети на свете, никогда не давали ему забыть. Все детство Кольберг с горечью наблюдал за тем, как родители его одноклассников и приятелей поднимались в обществе на много ступеней вверх, получая новые ответственные посты в разных интересных местах, в то время как его отец, человек, в общем-то, неглупый, но слабовольный, прозябал в заштатной провинциальной больнице. А все потому, что он не понимал главного: низших надо держать в повиновении. Он даже позволял матери Кольберга работать, что лишало ее права подать прошение о переводе в касту мужа: запрещено совмещать статус Администратора и обязанности Профессионала. Родиться среди низших – не порок, но пренебречь возможностью повысить свой кастовый уровень – настоящее преступление. И мать совершила его, продолжая самозабвенно ковыряться в грудных клетках пациентов и не думая о том, какой вред она наносит карьере мужа и жизни единственного сына. Но возлагать всю вину только на нее тоже не совсем справедливо. Отец никогда не осознавал, как важно руководителю выглядеть достойно в глазах окружающих, и никогда не думал о том, какое впечатление он на них производит. Человек легкомысленный, он часто давал слабину в общении с низшими и предпочитал нравиться, а не вызывать уважение. Он никогда не настаивал на том, чтобы низшие вели себя при нем так, как им положено. Кольберг до сих пор заливался краской стыда, вспоминая, как отец прилюдно позволял матери обращаться к нему по имени и даже не возражал против ее прикосновений, и все это в присутствии низших. Унижения детства и юности не прошли для Кольберга даром – свою жизнь он посвятил тому, чтобы ни в чем не походить на отца и даже стать его полной противоположностью. Он был холост и не помышлял о женитьбе – зачем? Жена будет требовать внимания, отнимать время и силы, которые он привык тратить на административную аскезу. От низших он требовал – и регулярно получал – соблюдения всех знаков внимания, которые полагались ему по рангу, и сам неукоснительно выполнял то же самое по отношению к высшим. Он точно знал, какое место он занимает в иерархии общества и куда направлен вектор его карьеры. Вверх. Медленно, но неуклонно – вверх. Преданность делу и служебные навыки помогли ему подняться с должности помощника управляющего отделением больницы – той самой, где служил его отец, – до кресла главного управляющего, то есть самого отца. Артуро Кольберг до сих пор с гордостью вспоминал тот день, когда он вошел в кабинет отца и собственноручно положил перед ним бумагу – уведомление о выходе Кольберга-старшего на пенсию. Это было одним из лучших и самых дорогих воспоминаний его жизни. Он доказал себе и другим, что искусный управляющий может все и, главное, что он, Артуро Кольберг, в полной мере владеет этим искусством, несмотря на свое небезупречное происхождение. Но просто одержать победу над отцом было недостаточно. Здравоохранение – не та сфера, где можно сделать настоящую карьеру. За двадцать лет, прошедших с тех пор, он совершил головокружительный взлет, поднялся на такую высоту, какая и не снилась рядовому управляющему. Никто из его однокашников, их родителей и других знакомых Администраторов не годился теперь ему в подметки – он обогнал всех. Он не просто стал председателем студии – нет, он был Председателем легендарной Студии Сан-Франциско, где был изобретен первый в истории транспортатор Уинстона, который Иона Уинстон собрал своими руками. С этого все и началось: Студия Сан-Франциско изменила не только природу развлечений, но и саму структуру общества. А ведь когда он только взял руководство Студией в свои руки, все было совсем не так: предприятие давно дышало на ладан, от прежней предприимчивости и хватки не осталось и следа, все уровни студийной иерархии заполнили бездарные руководители и некомпетентные подчиненные – не компания, а прямая иллюстрация принципа Питера. Коллеги-Администраторы только головой качали, узнав о его переводе в эту тихую заводь, да ахали над его безвременно загубленной карьерой. Но он всем им заткнул рот. Под его руководством Студия Сан-Франциско превратилась в ярчайший бриллиант в короне мировых студий, флагманский корабль их эскадры, мерило престижа и успеха индустрии развлечений. На одних подписчиках, лелеющих надежду приобщиться к Списку Десяти, Студия зарабатывает до пятидесяти миллионов марок в год. А когда люди говорят о звездах Сан-Франциско, Десяти Бессмертных, то первый, кого они вспоминают, – это Кейн. Конечно, Буркхардт и Стори, Чжен и Мкембе тоже хороши, но Кейн – единственный в своем роде. Такого, как он, никогда не было и, возможно, не будет. Многие подражают ему, но повторить его успех не смог еще никто. Многие пытаются докопаться до причин его неувядающей популярности, объясняя ее то присущим ему красноречием, то непривычным сочетанием безжалостности и страсти, озаренным редкими вспышками благородства. И только Кольберг знал, что все это пустые измышления. То есть чушь. Есть только две причины, почему Кейн, подмяв под себя рынки первичного и вторичного просмотров, продолжает доминировать на обоих. Причина номер один – это его откровенная любовь к драке, к банальному мордобою. Ворожить и чувствовать, как магия входит в твое тело и растекается по жилам, наполняя их могуществом, – это одно. Совсем другое – рубить врага клинком: в этом есть какая-то жестокая интимность. Но даже она не сравнится с почти эротическим наслаждением, которое испытываешь, когда под ударом твоего голого кулака с хрустом ломается чья-то кость, когда рука – или нога – со смаком врезается в чужую плоть, а уж когда противник издает тихий шелестящий вздох, предвестник скорого поражения, когда его лицо застывает и он видит в твоих глазах свою смерть – вот когда адреналин выплескивается в кровь, вызывая чувство неистового восторга. Драка – вот чего ждут, ради чего живут все фанаты Кейна, и он бросается в каждую потасовку самозабвенно, как прыгун в воду, – только что был здесь и вот уже весь там, дерется не на жизнь, а на смерть, и все исключительно ради острых ощущений.