Я нахмурилась. Я не собиралась идти на поводу у Шаповалова и уже собралась ему заявить об этом, как вдруг услышала голос Ульяны: – Олег Николаевич прав… Лучше поехать туда немедленно. – Тебя-то какая муха укусила, – пробормотала я ворчливо. – Сейчас, сейчас… дело не может подождать до завтра? – Не может. Эти люди настроены очень серьезно. Они могут обыскать ваш офис и унести из него то, что им нужно. Раз уж они напали на вас. Я думаю, что самые важные бумаги вам следует увезти домой, – решительно сказала Ульяна и добавила: – Я помню, когда папа баллотировался от партии «Местная власть», в его офисе все перевернули вверх дном накануне ответственных дебатов в телеэфире, украли самые важные документы и бумаги. Потом на него вылили кучу компромата. Когда идет война, выбирать не приходится. – Ты считаешь, что у нас «война»?! – вырвалось у меня. – У нас?! В офисе?! Слово «война» было еще хуже, чем «враги»! Мир вновь словно перевернулся, и мне показалось, что я медленно уплываю в черную ночь без единого шанса вернуться обратно, на твердый берег. – Вы же сами все понимаете, Влада Георгиевна! – голос Ульяны прозвучал устало и как-то непривычно мягко. Я перевела взгляд с Шаповалова на Ульяну: – Ну, тогда – едем! Не будем откладывать. Каждое движение по-прежнему отдавалось болью во всем теле. Я оступилась на лестнице, и Шаповалов поддержал меня под локоть. – Осторожнее! Когда до машины осталось несколько метров, Шаповалов подхватил меня на руки. – А как же быть с теми? С другими? – шепнула я Шаповалову на ухо. Он пристально посмотрел на меня, и от его взгляда мне стало не по себе, словно я сморозила страшную глупость. – Я. Разберусь. С ними, – отчеканил он, и я покрепче обхватила его руками за шею. Ульяна нажала на кнопку сигнализации, и дверцы «феррари» открылись. Шаповалов остановился, и я уткнулась губами в его шею. – Не боишься, что укушу? – шепотом спросила я. Он издал некий звук, похожий на насмешливое фырканье. – Что взять с женщины? – Он опустил меня на асфальт, и у меня опять закружилась голова. Я схватилась за его руку и посмотрела ему в глаза: он был выше меня примерно на полголовы, и в его взгляде читалась откровенная снисходительность и еще что-то, похожее на сочувствие. Я передернула плечами. Очень мне нужно его сочувствие! Вот еще! – Садимся! – коротко бросила Ульяна. – Вам где будет удобнее, Влада Георгиевна? – Я сяду на заднее сиденье. – Я тоже. Рядом. Для опоры, – услышала я от Шаповалова. В неясном свете фонарей, горевших на парковке, мне показалось, что Шаповалов улыбается. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на меня сверху вниз. И у меня вновь перехватило дыхание – из-за холода, из-за его улыбки, из-за всей неясности и зыбкости этой ночи, которая не то начиналась, не то уже заканчивалась. В машине Ульяна обернулась и протянула мне термокружку: – Я взяла для вас кофе. – Спасибо. Кофе пахло корицей и теплым молоком. – Можно и мне глоток? – хрипло спросил Шаповалов. Он сидел в опасной от меня близости, я чувствовала бедром прикосновение его ноги и слышала его дыхание. Он отпил немного и повернулся ко мне: – Хорошо! Но мне показалось, что он говорит о чем-то другом, не о кофе. Машина неслась по ночной Москве, как хищный зверь, бесшумно и быстро… Огни реклам расплывались перед моими глазами, меня немного подташнивало. Но признаваться в собственной слабости не хотелось, как не хотелось вообще что-то говорить. Меня вполне устраивало общее молчание, эта странная, ни на что не похожая ночь и Шаповалов, сидевший рядом со мной. Увидев меня, охранник удивился: – Влада Георгиевна, вы? – Да, я. Опять, – сказала я, нервно рассмеявшись. – Не ожидали? – Конечно, нет! Какие-то дела привели вас сюда в ночное время? – Они самые. – Ни днем, ни ночью покоя нет, – вздохнул он. – Это точно. Ирочка Сергиенко не проходила? – Нет. Не было ее. Определенно, – парень был еще совсем молодым, но старался говорить кратко и веско, нарезая слова, как ломти хлеба. Он протянул мне ключ. – Не дадите ли их мне? – спросил Шаповалов. Я отдала ключи Шаповалову, и он озорно сверкнул глазами: – Мерси! Перед дверью офиса Шаповалов помедлил и посмотрел на меня: – Вам, дамам, лучше отойти в сторону. Мало ли что. Отступите на несколько шагов назад. Мы с Ульяной, не сговариваясь, отошли и посмотрели на Шаповалова с немым вопросом в глазах. – Я пройду первым. Вы ждите здесь. Если все в порядке, я выйду к вам или позову. Смотря по обстановке. Вы только раньше времени не заходите и не окликайте меня. Договорились? И прошу мои указания выполнить четко и точно, – прибавил он. Это все происходило словно бы в другой, чужой жизни, где у меня были «враги», и обстановка была «как на войне», и мой офис стал территорией неведомого противника, превратившись в поле боя. Я коротко кивнула в знак согласия, и Шаповалов исчез за дверью. Он оставил маленькую щель. Щелкнул выключатель, и из щели протянулся узкий луч света. Ужасно хотелось подойти ближе, распахнуть дверь и пройтись по родным коридорам и комнатам. Но этого делать было нельзя. Категорически. – Долго нам ждать? – шепотом спросила Ульяна. Я пожала плечами. Из-за двери не было слышно никаких звуков, там была мертвая зона, по которой бродил Шаповалов, как умелый сапер, обезвреживающий смертоносные мины. Разве такое может быть на самом деле? У меня?! В офисе, где все так стильно, уютно, по-домашнему, где мы, словно одна семья, все праздники непременно отмечали вместе, и Новый год тоже… Я покупала живую елку и украшала ее игрушками, каждый год я прикупала все новые елочные украшения, и Ирочка всплескивала руками, увидев их, и мечтательно закрывала глаза, восклицая: – Ой, Влада Георгиевна! Красота-то какая! И наша офисная елка, и подарки, которые я делала своим сотрудникам – не казенно-формальные, а от души, долго выбирая их в магазинах и представляя себе, как ребята отнесутся к ним, – все это было мне не в тягость, а очень даже приятно делать. Они были моей семьей. У меня никогда не было елки в квартире… Когда я купила живую елку и нарядила ее дома в самый первый раз, на меня накатила такая нечеловечески щемящая тоска, такое вселенское одиночество, словно елка эта была ключом в какую-то другую, совершенно мне незнакомую жизнь: с двумя румяными детишками, с толстой кошкой, выгибавшей спину дугой, пирогами с золотистой корочкой и с большим шумным мужем… Я прорыдала почти всю новогоднюю ночь с краткими перерывами на беспокойный сон, и, когда я выныривала из забытья, мои глаза утыкались в мерцавшие елочные шары и в легкие колыхавшиеся гирлянды. Утром 1 января я убрала игрушки в большую коробку, а вечером, крадучись, как воришка, вынесла елку на ближайшую помойку и с облегчением бросила ее там. Больше елку в Новый год в своей квартире я не ставила. Никогда. У меня не было в этом необходимости – елка стояла в моем офисе. И этого мне было вполне достаточно. От этих воспоминаний меня отвлек легкий звук – похоже, что-то упало. А потом раздался крик. Мы с Ульяной распахнули дверь и побежали на этот крик. Ульяна опередила меня. Бежать мне было трудно, стреляло в боку, и голова кружилась, словно я выпила очень много шампанского, смешав его с пивом или с водкой. Кажется, такая гремучая смесь называлась, соответственно, «бурый» и «белый» медведь… Крик был сигналом беды, и я тоже закричала, позабыв обо всех наставлениях: – Шаповалов! Ты где?! – Здесь я! – сердитый голос прозвучал откуда-то сбоку. Я распахнула дверь и оказалась в комнате Гриши. Шаповалов сидел на стуле и сердито рассматривал ногу. Ботинок он снял и задрал брючину. На его ноге вспухла красная полоса. – Эта штука… свалилась прямо на меня! – сердито сказал он, тыча пальцем в массивную бетонную спираль. – У вас везде такое понаставлено или только здесь?! – Это статуя «Девушки, умоляющей своего возлюбленного», – пояснила я. – Кстати, недешевая, творение какого-то очень известного эстонского скульптура. Мой заместитель приобрел. – Придурок! – буркнул Шаповалов. – Я чуть ногу себе не раскроил из-за этой бетонной «возлюбленной»… – Все осмотрели? – Почти. Остался еще туалет.