– Почему не ожидали? Я никогда не говорила, что не хочу выйти замуж. – Но я думала… – Вы и все остальные так думали. Включая моих родителей. Я ничуть не против замужества, хочу, чтобы вы об этом знали. Проблема только в том, что я никогда не встречала никого, за кого я бы хотела выйти. – Никогда? Шарлотта отвернулась, посмотрела в окно на шумную дорогу за стеклом. – Никого, за кого я бы могла выйти. А это, как я знаю, дело другое. – Я могла бы выйти за капитана Фрейзера, – выпалила Лилли. – То есть я хочу сказать, если я когда-нибудь и выйду замуж, то он – именно такой мужчина, какой мне нужен. Я не говорю, что интересую его, потому что я его ничуть не интересую. Но если бы он… Шарлотта перестала разглядывать автомобили на Холлоуэй-роуд. – И он во всех этих своих письмах ничего такого не говорил? Не делал никаких намеков? – Мы не больше чем друзья. Не стоило мне сейчас об этом говорить. Как глупо с моей стороны. – Вовсе нет. И мне, хотя я его никогда не видела, кажется, что он именно тот мужчина, который вам нужен. Если вы когда-нибудь надумаете выйти замуж. – Он так не похож на других мужчин, которых я знаю. Мои родители считают его вульгарным из-за его простонародного происхождения, но он ничуточки не вульгарен. Он смелый и ужасно умный… И он ничему не позволил удержать его здесь, дома. – Именно. Точно так же и вы должны поступить. – Знаете, он кое-что сказал мне вечером в день обручения Эдварда и Елены. Он сказал, что идет двадцатый век, и женщины могут и должны делать все, что они хотят делать. Я этих слов никогда не забываю. – И все же вы их забыли. Поэтому вы до сих пор под каблуком у вашей мамаши и все еще сидите дома и жалеете себя вместо того, чтобы сделать то, что считаете правильным. – Вы правы. – Конечно, права. Так что вы будете делать? – Я… я не уверена. Шарлотта смерила Лилли пристальным, недоумевающим взглядом из-под очков, – так она порой смотрела, когда еще была гувернанткой, а Лилли – ученицей, и ученица давала неубедительный и непродуманный ответ на поставленный перед ней вопрос. – Но я подумаю об этом, обещаю. Возможно, для начала обращусь в ВДП, возможно, в ТДЧПП[7]. – Отлично. А если их ответ вас разочарует? – Тогда я придумаю что-нибудь другое. – 6 – Белгравия-сквер, Лондон Декабрь 1914 Лилли всегда чувствовала приближение матери – у нее были такие характерные шаги, четкие, резкие. Даже неумолимые. – Элизабет! Вот ты где. – Да, мама. Я сюда пришла сразу после завтрака. Лилли закрыла книгу, лежавшую у нее на коленях, но прежде этот том уже успел привлечь внимание матери. – Я вижу. Читаешь. – Да, мама. – Почему ты с таким упорством проводишь дни, уткнувшись в книгу носом? Учение – дело хорошее, Элизабет, но как ты найдешь подходящего молодого человека, если целыми днями прячешься здесь? Лилли прикусила язык, с которого чуть было не сорвался ответ: все молодые люди, которых она знала, сегодня находились далеко от Лондона – ответили на призыв взяться за оружие. Она, прежде чем ответить, досчитала до десяти. – Если бы я помогала армии, исполняла свой долг, как другие, то я бы не заполняла свои дни чтением. – Твой долг не выходит за рамки семьи. – Но, мама… Мать Лилли, держа спину очень прямо, подошла к одному из окон, выходивших на классический сад. – Пожалуйста, позволь мне продолжать, Элизабет. Твой отец, твои братья и сестры, наши дома – все это труд моей жизни. И я отдала этому ту же энергию и упорство, что отдают мужчины, стремясь к достижению своих целей. Ты наверняка можешь оценить плоды моих трудов. – Конечно. И пожалуйста, верь мне, когда я говорю, что благодарна тебе. Но… – Что «но», Элизабет? Что она могла сказать? Конечно, Лилли чувствовала себя благодарной, но еще она знала, что жизнь ее матери – не ее жизнь. – Только ты подаешь это так, словно я все отвергаю. Будто не хочу стать женой и матерью. Очень даже хочу. Но не сейчас. Я еще слишком молода… – Чепуха. Мне было восемнадцать, когда я вышла за твоего отца, а в девятнадцать я уже родила Эдварда. – Мама, позволь мне договорить, – умоляющим голосом сказала Лилли. – Ты знаешь, ты знаешь, что я пока не этого хочу. Может, мои желания изменятся, когда война кончится. А до этого времени… Мать подошла к Лилли и села рядом с ней, в бурном порыве сжала руку дочери. Лилли с удивлением посмотрела на нее: мать никогда к ней не прикасалась, если не считать редких поцелуев в щеку. – Я понимаю, что это трудно, моя дорогая. Очень даже понимаю. Практически все девушки твоего возраста, кажется, рвутся надеть форму. Но это обычные девушки, из простых. Ты – другая. Ты предназначена для большего. Прежде чем Лилли успела ответить, мать поднялась с дивана и двинулась по комнате, стараясь за несколько секунд взять себя в руки. Лилли за многие годы наблюдения поняла, что «взять себя в руки» – это некий внутренний процесс, быстрое перестроение и восстановление умственного равновесия в голове матери. Другая женщина могла проявить беспомощность, проведя рукой по волосам или разглаживая юбку, но не мама. – Хватит, Элизабет. Нас ждет на второй завтрак леди Уалсингхам. Или ты забыла? – Нет, мама, не забыла. – Тогда я в половине первого – и ни секундой позже – жду тебя внизу у лестницы. Нам, чтобы добраться до места, понадобится не меньше получаса. После слов матери воображение Лилли разгорелось. – Хорошо, мама. Позволь спросить… – Да. – Мы на Рождество едем в Камбрию? – Конечно. Почему бы нам туда не ехать? – Ты не будешь возражать, если я потом там и останусь? Не буду возвращаться в Лондон с тобой и папой? – Зачем тебе там оставаться? – Там тихо-спокойно, почти никаких разговоров о войне. Мне было бы легче, если бы я осталась в Камбрии. – Хорошо. Думаю, в этом есть резон. Это все? – Да, мама. В Камбрии она сможет проводить время так, как ей хочется. А чего ей хочется, она решила только теперь – она хочет научиться водить машину. Рождество в Камбермир-холле прошло тихо – Эдвард находился во Франции, а ее сестры остались в Лондоне со своими семьями. Ее младший брат Джордж на неделю вернулся домой из школы, и Лилли показалось, что он с лета вырос не менее чем на фут. Родители оставались в Камбрии до Нового года, а брат на день дольше, но она выждала еще неделю, прежде чем предпринять следующий шаг. К тому времени Лилли стало ясно, что домашняя прислуга не получала инструкций следить за каждым ее шагом, а это означало, что она может гулять и ездить по землям поместья без компаньонки. Если кто-нибудь и заметит, что она почти каждый день проводит в обществе отставного шофера ее отца, то не сочтет это за нечто из ряда вон выходящее. Она ведь в детстве всегда ходила по пятам за Джоном Принглом, так какой вред может произойти от этого теперь? Джон Прингл, которого по причинам, неизвестным Лилли, всегда называли по имени и фамилии, жил с престарелыми родителями в коттедже на земле поместья – коттедж этот семья получила в дар за многолетнюю службу отцу и деду Лилли. Джон Прингл был человеком тихим и болезненно застенчивым, он страдал ревматизмом, который и стал причиной его преждевременного отказа от службы на полную ставку. Начала она с того, что стала приходить к нему, в его крохотный садик, помогать с уборкой зимнего урожая овощей и подготовкой клумб к весне. А как-то в конце января выдался день, когда погода стояла прохладная и влажная, и работать в саду было слишком уж противно. – Ну, сегодня вам лучше возвращаться назад в большой дом, – сказал Джон Прингл, когда она постучала в дверь коттеджа. – Работать сегодня в саду не имеет смысла.