– 11 – – Нет, ничуть, – ответила Лилли таким ласковым голосом, какого давно за собой не помнила. – Я только что пришла. – Она встала со стула и неожиданно приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. Хотя она едва прикоснулась к нему, его кожу словно обожгло, и это ощущение долго еще оставалось, когда исчез и запах ее духов. Она была так обаятельна, ее карие глаза горели, кремовая кожа была украшена созвездием веснушек, которые, вероятно, не нравились ей, но он нашел их очаровательными. – Садитесь уже, – напомнила она ему, и только теперь он понял, что стоит, возвышаясь над ней, набросив шинель на руку. Запоздало сев, он попытался собраться с мыслями. Лилли улыбнулась ему, явно не озабоченная его неловкой реакцией на ее приветствие. – Как вы добрались сюда из Шотландии? – Прекрасно, спасибо. Но с матерью тяжело было прощаться. Первые несколько часов мне в моем маленьком купе было так одиноко. – Я никогда не ездила в вагонах со спальными местами. Там нормальная кровать? – Скорее кушетка, которая выдвигается из стены. Спал я хорошо, наверное, покачивание вагона меня убаюкало. Как ребенка в люльке. А когда проснулся, мы уже были в Юстене. Официантка, заметив, что Лилли уже не одна, подошла к ним. – Доброе утро. Принять у вас заказ? – Вы что будете, Робби? – Только чашечку чая, спасибо. – Можно нам заказать чайник на двоих? – Конечно, мадам, – сказала официантка, одобрительно улыбаясь. – А что-нибудь поесть? – Робби? – спросила Лилли, но он покачал головой. – Нет, спасибо. Только чай для нас. – Хорошо, мадам. Вскоре принесли чай в пузатом чайнике «Браун Бетти» с треснутым носиком. Лилли сразу же налила себе, а когда собралась наполнить кружку Робби, он вновь покачал головой. – Спасибо, но я подожду минуту-другую. Наследство проведенных в Лондоне дней. Мы тогда пили чай такой настоявшийся, что в нем ложка стояла. Так расскажите мне о вашей работе билетчицей, – продолжил он, настроенный на разговор на нейтральные темы. – Вы давно на этой работе? – Чуть больше шести месяцев. Она явно лучше, чем работа маляра, это я вам со знанием дела говорю. – Она улыбнулась, в ее глазах плясали озорные искорки. – Мистер Бернс, тот человек, который начальствовал над нами, вечно на меня кричал. Я повсюду оставляла брызги краски, никогда не могла толком промыть кисти и работала медленнее остальных девушек. Он предложил мне пройти курс обучения работе кондуктора. Проявил ко мне доброту. Уволить меня было бы куда как легче. – Вы почти ничего не пишете о вашей работе. – Да и писать-то особо нечего. Стою в задней части автобуса, говорю пассажирам, сколько с них, выдаю билеты. Единственная трудная часть – арифметика. – А как люди реагируют, видя женщину на мужской работе? – Большинство очень милы. Говорят, что я хорошая девушка, вношу свой вклад в победу и всякое такое. Но некоторым видеть меня просто невыносимо. Можно подумать, что я оделась для Танца Саломеи, так они на меня смотрят. «Они настоящие скоты», – хотел сказать он, но решил воздержаться. – Вы сегодня не надели форму. – Мы не должны ее надевать, когда не на работе. Я думаю, начальство опасается, что люди могут увидеть, как мы выпиваем в публичных местах или протираем подошвы на танцплощадках. Я не возражаю. Я рада надеть в выходной что-нибудь другое. – Вы прекрасно выглядите. Его комплимент, казалось, польстил ей. – Спасибо. И вы тоже. Форма вам идет. У вас очень впечатляющий вид. Ее слова вызвали к жизни его самоощущение. Значит, он ей нравится? Не может ли это означать, что… Нет, сейчас время для таких мыслей было самое неподходящее, лучше увести разговор в сторону. – Ваши родители дают о себе знать? Или вообще кто-нибудь из родни? Она побледнела, услышав эти вопросы – он явно переборщил. – Только Эдвард. Я думаю, сестры заодно с мамой. А Джордж в школе. Он, вероятно, даже не знает, что произошло. – А что Квентин? – вдруг вырвалось у него. – Кто-кто? – Квентин… простите, я фамилию его не запомнил. Я думал, между вами есть взаимопонимание. – Нет-нет. Нет, Робби. Ну то есть я знаю одного Квентина. Квентина Брук-Стейплтона. Но я его не видела и не слышала, вероятно, года два. А скорее всего, и больше. До начала войны. И мы всегда были только знакомыми. – Я прошу прощения. Сморозил какую-то глупость. Каким же он был идиотом – не понял сразу. Конечно, ее мать выдумала этого жениха с той же легкостью, с какой перехватывала письма Лилли. Все что угодно, только чтобы ее дочь была подальше от этого уличного хулигана, каким он явно был в ее глазах. Робби был не из гневливых и не из тех, кто склонен к насилию. Но в этот момент он бы задушил леди Камберленд своими руками и получил бы мрачное удовольствие от этого поступка. – У вас все в порядке? – Да, конечно. Просто я сейчас видел сон наяву, – ответил он, пытаясь взять себя в руки. – Понимаю. Наверное, вы очень устали. – Вовсе нет. Я вот уже целую неделю в отпуске. – Очень короткий отпуск, если хотите знать мое мнение. – Лучше, чем ничего. А у вас бывают отпуска? – Ну, по несколько дней время от времени. Но я бы предпочла работать, – сказала она с улыбкой. – Извините за мой вопрос, но вам удается… перебиваться? Не хочу показаться бестактным, но мне представляется, что жалованье билетчицы невелико. – Меня устраивает, Робби. Не думайте об этом. И работа идет мне на пользу. Когда я вспоминаю о том, как жила, как тратила средства на книги, и одежду, и всякую ерунду, когда стольким людям на еду не хватает, мне становится ужасно стыдно. – Вы никогда не были такой, Лилли. – Вы слишком добры ко мне. Вам Эдвард писал, что случилось с Принглами? – В одном из писем он написал, что его родители уволили мистера Прингла и выставили его за дверь, но вы продали ваши драгоценности, чтобы обеспечить их. Он очень гордился вами. – Я им помогла, потому что они по моей вине потеряли работу и коттедж. Мне пришлось ответить за мое легкомыслие. Они сказали, что моей вины нет – и Эдвард тоже так сказал, – но я-то знала, что виновата. – Я думаю, вы слишком строги к себе. Жизнь, знаете ли, коротка. Я каждый день вижу подтверждение этому. – Конечно, коротка, и именно поэтому… – Давайте забудем об этом, Лилли. Вы заплатили за то, что считали дурным поступком со своей стороны. Оставьте это в прошлом и перестаньте грызть себя. Обещаете? – Обещаю. Но если вы когда-нибудь решите, что я веду себя как избалованный ребенок… – То я вам первым скажу об этом. – Ну, хватит обо мне. Я хочу услышать о вашей поездке домой. Охинлох, так, кажется, вы написали? Я правильно произношу? – Правильно. Это деревенька близ Глазго. – И у вашей матери там дом? – Коттедж. В моей части Шотландии это называется коттедж. Две маленькие комнатки, туалет в углу сада. – И она там живет? Даже сейчас?.. – Вы хотите сказать, что я – дипломированный врач и предположительно могу приобрести для нее что-нибудь получше? Поверьте мне, я у нее спрашивал. Но она и слышать ни о чем таком не хочет. Он вглядывался в ее лицо в поисках какого-нибудь намека на осуждение, но не увидел ничего, кроме искреннего, непредвзятого интереса. – Ваш отец умер, когда вы были ребенком, верно? – Да, когда мне было шесть. Его переехала телега на улице. – А вы его хоть сколько-нибудь помните?