Он посмотрел на нее. У нее озабоченный, но тем не менее деловой вид, и не похоже, что она боится! Впрочем, она ведь ничего толком не поняла. Олег Преображенцев, родившийся на Севере, много времени проводивший в тундре с отцом-охотником, ходивший на медведя и волка, умеющий править собачьей упряжкой и ночевать в снегу, испугался всерьез. Он знал, что граница нарушена и решение принято. Все уже случилось, и изменить ничего нельзя. Если только… найти охотника и успеть первым. Но это вряд ли. Таня заахала, когда узнала, что квартиранткина сумка пропала, выбежала, не переставая причитать, и вернулась со связкой ключей. Лиля попробовала сказать, что «они сами откроют», но отвязаться не было никакой возможности. Таня резво взбежала на третий этаж, за ней плелись Лиля-размышляющая и Преображенцев-мрачный, распахнула дверь, зажгла свет и пропала в квартире. Лиля должна была убиваться и горевать, но почему-то не убивалась и не горевала, она вошла следом, стянула кухлянку, в которой в любом помещении моментально становилось невыносимо жарко, подождала, надеясь, что Преображенцев из кавалерских и галантных соображений кухлянку у нее перехватит, ничего не дождалась и кое-как приладила ее на вешалку. Преображенцев, как давеча на радиостанции, о чем-то думал и на Лилю не смотрел. А ведь поначалу она ему нравилась, это было совершенно ясно! Сперва нравилась, а потом разонравилась. – Лиля! – позвала из комнаты Таня. – Лиля, глянь вот здесь! Не она? Лиля и Преображенцев одновременно кинулись по узкому коридорчику, вломились в комнату, где было холодно, горел яркий неуютный свет и на кровати, застланной пикейным покрывалом, стояла лакированная вишневая сумка, абсолютно чуждая здесь вещь из другого мира. Таня показывала на сумку широким жестом, как артистки на сцене: «А вот и тетушка приехала!» – Она? Лиля неуверенно пожала плечами, хотя это была совершенно точно ее сумка – а в ней вся жизнь! – и никакой другой она с собой не брала. – Господи, как же ты ее тут забыла-то, а? – Я не забывала. – Лиля подошла, села на пикейное покрывало и стала копаться в сумке. – В том-то все и дело! – А кто же забыл?! Нет, ну надо же! А я думала, и впрямь украли! У нас здесь ведь никто ничего не ворует, некому воровать!.. Хотя в восемьдесят шестом, как сейчас помню, откуда-то цыган принесло, так они у завклубом Котикова мотоцикл увели, он с материка его для сына привез, и еще шестьсот рублей. На мотоцикле до шестнадцатого километра доехали – там дорога кончается – и бросили, а шестьсот рублей… – Все на месте? – спросил Преображенцев и подсунулся так близко, что Лиле пришлось немного податься назад на пикейном покрывале. – Ты смотри, смотри!.. – Я смотрю… Его неожиданная и никчемушная близость – черный свитер, загорелое ухо с дыркой для серьги, щека, подернутая блестящей и светлой, как лед, щетиной, – мешала ей. Интересно, почему щетина светлая, если волосы темные? Так бывает, что ли? Лиле вдруг стало до того неловко, что она выпрямила спину, приняла специальный московский вид – коронный номер! – и слегка отпихнула Олега. – Все на месте, – заявила она своим московским тоном. – Очень хорошо, что нашлась! – и любовно погладила сумку по сияющей лаком самодовольной морде. – Мне ее подарил… близкий человек. – …а те шестьсот рублей так и пропали, – продолжала Таня. – Куда-то они их сбагрили! Между собой попрятали, и поминай как звали! Как они сюда попали тогда, цыгане эти, ума не приложу. В те годы в погранзону въехать… – И она дорогая очень, – перебила ее Лиля, потому что «близкого человека» Преображенцев пропустил мимо ушей, а нужно, чтоб не пропустил! – Стоит три тысячи евро! Таня засмеялась: – Да ну, глупости какие! Что это за сумка такая? Бриллиантовая? Побегу кофейку сварю, а? Или лучше чаю покрепче, с метели-то! А то напугала ты меня – сумку украли! У нас тут сроду ничего не крали! Побегу, и вы приходите, ребята! Она нагнулась, поправила ковер, по коридорчику протопали ее шаги, и стукнула дверь. Олег Преображенцев очень близко взглянул Лиле в глаза: – Точно все на месте? Лиля вдруг как будто очнулась. Специальный московский тон – коронный номер! – три тысячи евро и «близкий человек» были моментально забыты. – Олег, как она сюда попала?! Я ее не забывала, совершенно точно не забывала! Они разом отшатнулись друг от друга и стали оглядываться. Комнатка в полном порядке. Никаких следов… вторжения. – Ключи только у меня и у Тани с Левой, – бормотала Лиля, – или они еще кому-нибудь их давали? Надо спросить! Тут же кто-то жил до меня, правильно? Может, оставил себе ключи! Только зачем, зачем?! Она вновь сунулась в сумку и стала ожесточенно рыться. Преображенцев все оглядывался. – Кошелек здесь, деньги… деньги в нем… – Все? Лиля пожала плечами: – Я не помню, Олег! Там вроде было три тысячи или четыре… – Она потрясла у него перед носом купюрами. – Блокнот, ручки две… Вот записочка от мамы, она мне всегда на дорогу пишет… это что такое?.. А, квитанция, я за телефон платила… Стоп, – вдруг сказала она тихо и твердо, – паспорта нет. Он не стал спрашивать, точно ли, не точно! Он сразу поверил, что паспорта нет. – Ну кому нужен мой паспорт, а? Кредит, что ли, по нему получать? Ипотеку в Анадыре? – Она жалобно говорила еще какие-то жалкие слова и все вытаскивала и складывала на покрывале разные штучки, он молча думал. Наконец все штучки кончились. – Сядь, Олег, – предложила она устало. – Не маячь. На единственном стуле лежали какие-то вещи, и он приткнулся рядом с ней на кровать. – А в шубе у тебя карманов нет? – спросил задумчиво. – Ну, чисто теоретически. – Чисто теоретически у меня не шуба, а кухлянка, и карманов в ней нет. Олег, я совершенно точно пришла на работу с сумкой! Вот с этой самой! Ни паспорт, ни кошелек, ни ключи я из нее не вынимала. – Ты пришла сегодня… сама или тебя привезли? – Алена привезла, – обиделась Лиля. Впрочем, какое ей до него дело?! Нравилась, разонравилась – к ней-то это отношения уж точно не имеет! У нее в Москве любимый человек – это раз! Сама она в ссылке на Крайнем Севере – это два! Паспорт у нее пропал – три! Странные вещи какие-то происходят – четыре!.. – Где ты ее обычно оставляешь? – Алену?! – Сумку. – Не знаю. Где попало. Около стола. Или в соседнем кресле. Или на полу. – К трем приехал я, и мы вместе в фонотеке копались. Потом пошли в эфир. Ты кофе варила… сколько раз? – Два. Совершенно точно. Второй раз перед тем, как игру в детективы объявить. Или сразу после. – К своему столу ты не подходила, тебе нужно было в студию вернуться. То есть верных два часа у него имелось… А то и больше. – У… кого, Олег? – У того, кто взял твою сумку и зачем-то принес ее сюда. – Где взял?! – На «Пурге», где же еще! – То есть ее взял кто-то из наших?! Он промолчал. Это совершенно очевидно и не требует никаких пояснений. Но ему вдруг понравилось слово «наши», за которое зацепилось его диджейское ухо. Так понравилось, что он улыбнулся. С каких пор сотрудники радиостанции в Анадыре стали для московской фифы «нашими»? – Зачем кому-то красть мою сумку? Ну, хорошо, не красть, а брать? А потом возвращать?! Да еще не на место, а приносить ее сюда! И паспорт! Олег, где мой паспорт?! Зачем его забрали?! Преображенцев догадывался – зачем, но говорить не стал. Он не хотел ее пугать. Здесь Чукотка, особая территория. Здесь все не так, как на материке. Здесь сложнее и проще – другие правила, другая система координат. Олег Преображенцев ориентировался в этой системе отлично, но воронка событий, которая закручивалась вокруг Лили, казалась ему зловещей и опасной, как припорошенная снегом полынья в береговом льду. Шагнешь неосторожно – и пропадешь. Никто не спасет. – А может, паспорт тоже где-нибудь припрятали, а? Ну, раз сумку вернули! Может, мы поищем его и найдем? Лиля вскочила и побежала к гардеробу. Зазвонил телефон – остроугольное чудовище красной пластмассы, мутно отражавшееся в полированной тумбочке. У губернатора Романа Андреевича был точно такой же, только желтый и с гербом посередине. Лиля схватила трубку.