– Оставь меня в покое! – заорал Хик-Хик, не вставая. – С сегодняшнего дня я буду справлять нужду один. Хрусть, хрусть. И снова, чуть ближе – хрусть. Одной рукой он раздвинул кусты. Но увидел там не Кривого. Черный влажный нос. Два черных глаза. Треугольная мохнатая морда. Медведь. Хик-Хик пустился наутек, поддергивая рукой штаны и испуская пронзительные крики. Его преследовал ревущий медведь. Человек в полуспущенных штанах не может убежать от медведя. Бедняга обернулся и увидел свою смерть: сейчас зверь навалится на него, острые когти порвут черное пальто и вонзятся в тело. Хик-Хик съежился, пытаясь закрыть голову и шею руками, как делал это во время побоев в полицейском участке. Ему послышалось, как Касиан смеется над ним из глубин ада. Пока несчастный прятал голову, точно страус, ожидая неминуемой гибели, до него донесся какой-то запах, который перекрывал даже тяжелый медвежий дух. Хик-Хик осторожно приподнял голову над рукавом пальто и одним глазом осмотрел окрестности. Медведь и гриб слились в единый комок торчащих во все стороны конечностей, плоти и рева. Влажные руки и ноги Кривого обхватывали тушу медведя, оба катались по земле под треск ломающихся веток. Хищник пытался укусить гриб за череп, но тот был слишком круглым и широким, и челюсти зверя не могли зацепиться. Противники, не разжимая убийственных объятий, покатились в глубь леса. Хик-Хик потерял их из вида, но следить за их передвижением оказалось нетрудно: схватка слышалась издалека, деревья раскачивались, а в воздухе висело целое облако хвои и щепок, которое поднимали два чудовища – такие могучие и одновременно такие разные. Место борьбы указывал и дикий рев: голоса, вопли и угрозы тоже были оружием. Медведь ревел, а Кривой, обычно хранивший стоическое и безразличное молчание, вторил ему хриплым и глубоким воплем раненого орла. Хик-Хик спрятался за толстым деревом, чей ствол покрывали лишайники и бархатистый мох. Он отважился выйти из своего укрытия, только когда стало тихо, и осторожно двинулся вперед по следу из сломанных веток и примятых кустов. И увидел их. Кривой стоял на своих пяти или шести коленях, обессиленный, – его длинные руки безжизненно обвисли, туловище накренилось. Мертвый медведь лежал перед ним. Повернув голову, Кривой устремил на хозяина взгляд своего единственного глаза. Хик-Хик заглянул вглубь маленького желтого ока, но не увидел там ничего – ни радости победы, ни ожидания благодарности. На лице гриба по-прежнему застыла гримаса обиженного, бесконечно печального ребенка. Кривой был ранен: в тот день на мягкой части его головы отпечатался след четырех когтей. Но медведю не поздоровилось, совсем не поздоровилось. Пальцы гриба, подобно ножницам, разрезали мохнатую шкуру. Но больше всего досталось пасти. Гриб разорвал ее, и сломанные челюсти животного были уродливо распахнуты. Хик-Хик неуверенно приблизился к трупу зверя и потыкал его веткой, как ребенок, впервые прикоснувшийся к морской волне, пока не убедился, что медведь мертв, бесповоротно мертв. В это трудно было поверить: треклятый гриб убил медведя! Хик-Хик посмотрел на Кривого другими глазами, лицо его выражало крайнее удивление. – Товарищ Кривой! – воскликнул он. – Ты спас мне жизнь! И человек, искренне разволновавшись, впервые обнял чудовище, прижав свое тело к его цилиндрическому тулову и не обращая внимания на то, что руки и рукава пальто пачкает жирная слизь, покрывавшая кожу Кривого. Пока тянулась зима, сидя взаперти в пещере, Хик-Хик не понял самого главного, и теперь у него раскрылись глаза. Дело ясное: гигантский гриб находится у него в услужении, охраняет его и даже убивает медведей, когда того требуют обстоятельства. Ему, Хик-Хику, простому городскому дебоширу, досталась безраздельная власть над существом, обладавшим чудовищной силой, и оно слепо ему подчинялось. И тут Хик-Хик наконец понял: именно этого и искал с таким усердием Касиан. Управление покорными и разрушительными силами и есть Власть. Власть! Однако Хик-Хик сильно отличался от Касиана. Он верил в Идеал анархистов, а потому Власть сама по себе не являлась его целью. Когда мертвый медведь лежал у его ног, наш герой решил, что гриб может стать отличным борцом за дело революции, и даже рассердился на свою недогадливость: как эта мысль сразу не пришла ему в голову? Небольшой отряд таких товарищей мог помочь пролетариату продвинуться вперед на пути революции гораздо больше, чем тысячи речей. Природа бок о бок с Идеалом – как раз то, что нужно. Это пробудит рабочие массы всего мира: от Лиссабона до Шанхая. Вдохновленный этой идеей, Хик-Хик направился к тому месту, где однажды ночью появился Кривой. Тогда он стоял рядом с тремя грибами, которые по-прежнему возвышались на горном склоне. Слабые лучи солнца пробивались сквозь ветки деревьев и озаряли стоявшие навытяжку грибы. Что именно произошло той ночью? Бедняга точно не помнил, ибо был пьян. Хик-Хик напряг память: сначала он вонзил нож в голову гриба, в самую середину. А раз так, это означает, что гриб вылезет из земли, если нанести удар в середину шляпки. Хик-Хик сжал кулак и треснул ближайший гриб по голове. Никакого эффекта. Разочаровавшись, он попытал удачу с остальными двумя. – Ну, давай же, давай! – обращался он к невидимому собеседнику, желая от всего сердца повторения фокуса. Один гриб – это хорошо, но четыре – гораздо лучше. Увы. Напрасно ждал Хик-Хик, что земля задрожит, а грибы зашевелятся и выскочат из земли. Ничего подобного. – Черт! – выругался он. Почему раньше получилось, а теперь – нет? Разумного ответа найти не удавалось, и бедняга разозлился, как мальчишка, у которого отобрали игрушку. Хочу еще три гриба, хочу и все тут! И он изо всех сил стал колотить по шляпке самый маленький гриб. Нанося удар за ударом, он думал о медведе: о нападении медведя, о медвежьей пасти, о том страхе, который он испытал, убегая от медведя. Ему нужны были новые грибы, чтобы защищаться от хищников и раздувать пожар анархистской революции! Ничего не вышло. Бесконечно разочарованный Хик-Хик побрел вниз по склону в сопровождении Кривого, гневно раздувая ноздри, словно бык. Он отошел уже довольно далеко и вдруг услышал у себя за спиной какой-то хруст. Две неуклюжие фигуры, с трудом удерживаясь на ногах, спускались с горы. Их непропорционально большие шляпки, которые они еще не научились держать ровно, мешали удерживать равновесие, словно монстрам не хватало противовеса в нижней части тела. Они то падали и катились вниз, то поднимались, а потом снова падали. Им не удавалось управлять пучками из тысяч корней, из которых состояли их руки и ноги, как некогда Кривому. Из двух ртов вырывались отчаянные вопли, резкие и жалобные, словно пищали гигантские мыши. Инстинкт заставлял их следовать за Хик-Хиком. Когда чудовища приблизились и встали рядом с Кривым перед своим повелителем, послушные его воле, хотя пока еще недостаточно крепкие, тот захлопал в ладоши и расхохотался. На-ка, выкуси! Власть. Вот она. У него в руках. Власть принадлежит ему окончательно и бесповоротно. Хик-Хик хихикал. Это была не радость человека, получившего справедливое вознаграждение, а лукавый смех игрока, которому достались хорошие карты. Он подумал о Касиане, о мерзавце Касиане. Тот пересказывал какую-то легенду, согласно которой Власть скрыта на самой высокой горе, в самой глубокой пещере. Вот почему он долбил стену в пещере на вершине Пиренеев. Люди, подобные Хик-Хику, не верят во всякие сказки, но совпадение показалось ему забавным: у Касиана на том свете кровь вскипела бы в жилах, если бы он узнал, что Власть оказалась в руках его бывшего слуги. Но Хик-Хик, в отличие от хозяина осталя, не искал личной выгоды, Власть была ему необходима для того, чтобы уничтожить всякую Власть, существующую в мире. Идеал! Революция! Отныне для достижения этой цели у него имелся отличный инструмент: рядом с подобным существами бомбы Орсини[1] – хлопушки в ярмарочном балагане. И вот, когда все грибы оказались в сборе, произошло нечто удивительное: воздух наполнился спорами, странной летучей пыльцой. Неведомо откуда возникло целое облако мельчайших частиц, отливавших медью и серебром. Хик-Хик заметил, что споры распространяло тело Кривого. Они отделялись от его кожи, ветерок подхватывал их, и множество частиц попадало на поверхность других грибов и там закреплялось. Хик-Хик не мог понять в точности, что с ними происходит, но сразу заметил, как они изменились: три новых гриба уже не казались новорожденными. Стоило им получить споры Кривого, как они моментально перенимали ловкость движений и сообразительность старшего товарища. Споры попали на них всего несколько секунд назад, и вот они уже стоят перед человеком, такие же ладные и послушные, как первый гриб. И, подобно оку Кривого, их желтые глаза неотрывно следили за Хик-Хиком, словно разум заставлял их не упускать из вида приземистую фигуру в потертом черном пальто, в которой заключался смысл их существования. Однако это касалось двух только что проснувшихся грибов. Но вот к Хик-Хику подошел третий гриб, самый маленький из троицы, который скорее напоминал ощипанного цыпленка, чем чудовищный гриб. Он двигался на ощупь, раскинув руки и вытянув длинные пальцы, то и дело наталкивался на стволы деревьев, падал и поднимался снова. При этом из его рта вырывались жалобные, настойчивые и нестерпимо пронзительные крики, как у котенка, потерявшего мать. Хик-Хик подошел к ущербному грибу. Остальные рядом с ним казались настоящими великанами и превосходили его ростом на целую пядь или даже две, этот же ростом не вышел и едва доходил человеку до пупка. Кожа его, как и у остальных грибов, отливала тремя или четырьмя оттенками, но основным был телесно-оранжевый, матовый. Благодаря невысокому росту гриба Хик-Хик взял руками его шляпку, словно бутерброд, и поднял, чтобы рассмотреть получше. Только тут он понял, в чем дело: гриб был слеп, ничего не видел, вот и вытягивал вперед руки, стараясь найти опору. Сотни крошечных пальчиков вцепились в человека в поисках защиты. Эти странные нежные и неуверенные щупальца придавали ему сходство одновременно с осьминогом и потерявшимся щенком. Хик-Хик рассмотрел его мордочку и понял, в чем дело. Если у других грибов век не было, у этого глаза прикрывала толстая кожа, вот почему он не мог их открыть. Хик-Хик решил применить рискованный прием: откинул голову маленького гриба назад, согнув его тонкую шею. Свободной рукой взял фитиль, от которого обычно закуривал, и прислонил тлеющий кончик к сомкнутым векам. Маленький гриб изогнулся дугой, его жалобные крики разнеслись по всему лесу. Хотя Хик-Хик держал его крепко, чудовище выворачивалось из рук с силой акульего хвоста. Но средство оказалось действенным: монстр поднатужился, и веки его наконец раскрылись с треском разрываемой плоти. Несколько минут оба сохраняли первоначальную позу: человек удерживал гриб за голову, и оба смотрели друг на друга. Глаза монстра наполнились слезами, густыми, точно ртуть. Чудовище не походило на остальных. Нижняя челюсть была длиннее и выдавалась вперед, что делало выражение его мордочки грозным и одновременно детским. Когда человек сделал несколько шагов, гриб засеменил за ним следом, как собачка, которая видит только хозяина и никого больше. Из-за маленького роста Хик-Хик стал называть его «Коротыш». Через некоторое время борец за Идеал собрал свой отряд и самым высокопарным тоном, на который был способен, обратился к грибам с такими словами: – Товарищи, позвольте мне разъяснить вам основные положения теории классовой борьбы. За последние сто миллионов лет Пиренеям не приходилось наблюдать столь дикой картины. Хик-Хик стоял на камне, словно оратор на трибуне посреди людной площади, и, размахивая руками, громогласно рассуждал о капиталистическом обществе и социальной несправедливости. Три гриба внимательно слушали его, замерев в неподвижности, четвертый же не мог стоять спокойно – Коротыш оказался непоседой. Пока большие грибы пожирали Хик-Хика своими желтыми глазами, он в беспричинном возбуждении сновал туда-сюда, словно спаниель, или карабкался на скалистые уступы. Бесенок цеплялся за зеленые завесы плюща, соскальзывал по ним и падал, свернувшись в клубок корней-конечностей, которыми до конца не умел управлять. Поначалу Хик-Хик не обращал на него внимания: у него были другие слушатели, и это его радовало. Потом ему захотелось выпить: он вытащил зубами пробку из бутыли и продолжил рассказ о плутократии, управлявшей миром, делая время от времени глоток винкауда. Так продолжалось, пока винные пары не ударили ему в голову. Неожиданно оратор замолчал и направил на Коротыша мутный взгляд остекленевших от хмеля глаз. Он старается повысить интеллектуальный уровень безмозглых грибов, рассуждая на тему чрезвычайной важности и описывая Идеал анархистов, а чем занимается этот дурак Коротыш? Досаждает ему, точно осенняя муха с огромным количеством ног вместо крыльев. – Сказал же тебе: стой смирно! – в ярости взревел Хик-Хик, которому вино ударило в голову. – А ты меня достаешь. Он подошел к маленькому чудовищу, схватил его за пучки корней, служившие ногами, и, держа головой вниз, точно куренка, потащил по склону. Хик-Хик был так пьян, что сам не знал точно, зачем это делает, но в итоге очутился у расселины. Это была длинная и темная трещина в земле, казавшаяся очень глубокой. Хик-Хик заглянул в яму – внутри было черным-черно, словно в угольном месторождении, – и бросил Коротыша в бездонную пропасть. Затем оратор вернулся назад, рассуждая на ходу о Бакунине и прихлебывая из бутылки. Коротыш полетел вниз – острые уступы скал ранили его тело и голову. Для любого человека такое падение означало бы верную гибель, но стены расселины примыкали друг к другу, а Коротыш обладал тысячью гибких и длинных пальцев. Пролетев добрых пятьдесят метров, он сумел зацепиться за скалы, растопырив конечности. Гриб завис в пустоте, словно паук в паутине: руки его держались за одну стену, а ноги – за другую. Он посмотрел вверх и увидел кусок облачного неба продолговатой формы. Небо было серым, но все же не таким мрачным, как стены, между которых с трудом удерживался Коротыш. Скалы были шершавыми, темными и влажными, пальцы-корни скользили по ним, словно расселина желала его проглотить. Он посмотрел вниз: дна видно не было, только зловещая тьма, угольная чернота. Дюжина корешков-пальцев вцепились в небольшой, выступавший вперед камень, который в какой-то момент отломился и полетел вниз, но удара не послышалось, словно расселина доходила до самого центра земли. У Коротыша не было ни сердца, ни легких, ни печени, ни селезенки, и все-таки он уставал. Прошло всего несколько часов с тех пор, как по воле Хик-Хика он отделился от земли. Жизнь маленького гриба была недолгой и исполненной страданий. Сначала какой-то тип разбудил его и прижег ему веки, а некоторое время спустя бросил в пропасть. Пытаясь удержаться между скалами, цепляясь за влажные стены, Коротыш подумал, что краткие часы сознательной жизни принесли ему гораздо больше боли, чем все его бесконечно долгое растительное существование. Он чувствовал, как кончики пальцев, сплетенные из нежных еще волокон, рвутся один за другим, как канаты корабля, натянутые слишком туго. У Коротыша не было нервов, и физической боли он не знал. Но все равно страдал. Наступали сумерки, небо потемнело. Маленький гриб провел в таком положении час, а может быть, пять или даже шесть часов и наконец не выдержал – слишком много крошечных пальцев сломалось, и он полетел вниз, увлекаемый собственным весом. И вдруг во время полета в кромешной мгле сработал инстинкт самосохранения: Коротыш метнул вверх свой фиолетовый язык, словно выплюнув его изо рта. По чистой случайности кончик шестиметрового языка обмотался вокруг острого камня, похожего на рог, торчавший из скалистой стены. Коротыш не знал, сколько времени он провисел на собственном языке. Он посмотрел вверх. Небо теперь казалось маленьким незначительным пятнышком где-то очень высоко. Мысли путались. Струение воды по стенам сливалось в чуть слышный шелест, словно тысячи муравьев перешептывались между собой. Сама расселина говорила ему: «Не держись, падай». Но отчаяние и усталость не сломили волю Коротыша: его подвели веки, которыми он обладал в отличие от других грибов. В какой-то миг веки стали смыкаться, тело обмякло, а язык соскальзывал с поверхности скалы. И тут несчастный уловил какой-то шорох. Кто-то спешил ему на выручку. Это был Кривой. Коротыш почувствовал его присутствие там, наверху, на высоте нескольких десятков метров. В сумерках маленький гриб различал его голову или, по крайней мере, единственный желтый глаз, который поблескивал в темноте, высматривая товарища. Коротыш пригляделся повнимательнее и увидел, что грибы переплели свои конечности и образовали подобие каната. На его конце, спускавшемся в расселину, головой вниз висел Кривой. Это была попытка добраться до младшего брата, но усилий трех грибов оказалось недостаточно, хотя они изо всех сил вытягивали конечности. Коротыш собрался и по собственному языку, словно по канату, полез вверх к выступу скалы, на который тот был намотан. Оказавшись у выступа, маленький гриб вытянул вверх самую длинную из своих многочисленных рук и заставил корешки на ее конце расти вверх, все выше и выше, а потом из этих корешков-пальцев навстречу Кривому стали вытягиваться новые и новые отростки. Но и этого оказалось недостаточно. Кривой тоже вытягивал, как мог, свою самую длинную руку, но их пальцы все равно разделяло несколько сантиметров. И тут на кончике пальца Коротыша появился новый отросток, тоненький, как рог улитки, и потянулся вверх. И вот, когда ему уже казалось, что сил больше нет, он почувствовал, как Кривой обхватил это нежное щупальце и рывком потянул к небу. Коротыш преодолел первые десятки метров, и остальные грибы подняли его на поверхность. Выбираясь из расселины, он чувствовал, как тысячи пальцев ласково гладят его маленькое тело. На землю уже давно спустилась ночь, когда Кривой и остальные грибы вошли в кауну. Все тело Коротыша покрывали ссадины, царапины, трещины и шрамы, но он разбрызгивал вокруг себя споры счастья и, казалось, светился изнутри особым восторженным и немеркнущим светом: грибы спасли ему жизнь. Итог первого дня его жизни в отрыве от корней был таков: судьба отдала его во власть сумасшедшего пьяницы, который поджег ему веки и бросил в страшную яму. Но самое главное, важнее всего прочего, заключалось в другом: Кривой спас ему жизнь, а остальные грибы помогли. Хик-Хик уже почти заснул и с трудом разлепил глаза, а потому не заметил, как изменился маленький гриб, какая радость светилась в его глазках, которые сейчас напоминали два золотых солнышка. Человек видел только то, что Коротыш входит в пещеру вместе с остальными. Пару раз пукнул под одеялами и проворчал: – Куда ты, черт возьми, запропастился? – И прежде, чем укутаться поплотнее, добавил: – Завтра нас ждет исторический день: мир станет свидетелем первой главы всемирной революции. А сейчас не мешайте мне спать, чертовы мухоморы. * * * Власть. Теперь у Хик-Хика была цель. О да! Революция. Какую жизнь вел он до сих пор? Болтался туда-сюда между грязными трактирами и публичными домами, а в промежутках оказывался в полицейских участках, где его избивали. «Хи-хик! Хи-хик!» – издевательски верещал он под градом ударов. Бедняга влачил убогое существование: ему оставалось только прятаться или насмехаться над власть имущими. Но теперь в его услужении были четыре товарища. Когда Хик-Хик шагал по узенькой горной тропке в сопровождении могучих грибов, его обуяло чувство, которое ему не доводилось испытывать никогда раньше. Может быть, именно так чувствуют себя властители мира, неприступные, безнаказанные и надменные. Он даже разогнул спину, хотя обычно сутулился. Но чего-то ему не хватало. Оружие. Ему нужно оружие. Он был уверен, что Власть, поставленная на службу Революции, должна найти свое выражение в зажатом в руке прикладе. Хик-Хик вспомнил о великолепном карлистском револьвере – шестизарядном лефоше, который он по глупости бросил в остале Касиана. Впрочем, это дело поправимое. Надо заглянуть туда и забрать оружие. Поэтому наш революционер в сопровождении четырех грибов направился к постоялому двору. Но на последнем повороте тропинки маленький отряд внезапно услышал музыку. И тут Хик-Хик понял, что зима кончилась. С наступлением весны пурпуры возобновляли свои тайные вылазки и останавливались на ночлег в остале Касиана. До него отчетливо доносились хриплые голоса, а также звуки губных гармошек и колесных лир. Он замер в нерешительности с полуоткрытым ртом, разглядывая камушки на тропинке и переминаясь с ноги на ногу. И наконец решил, что присутствие пурпуров не только не было препятствием, но и открывало новые возможности. – Товарищ Кривой, сейчас я войду в дом, а вы пока оставайтесь во дворе. Если этих людей не предупредить заранее, ваш вид может вызвать некоторое идеологическое недопонимание, – объяснил он. – Подождите здесь и не теряйте времени напрасно: начните братский диспут о сути анархического коммунизма. Грибы не собирались вести разговор ни о Кропоткине, ни о Сен-Симоне, но послушались хозяина и остались на краю леса. Несмотря на это, Хик-Хик ощутил их тоску, как будто в воздухе разлилось особенное, неведомое людям нетерпение – ожидание исчезнувшего хозяина было для них невыносимо. Чудовища не могли долго без него обходиться. Надо было поспешить. Осталь в самом деле был полон. Пурпуры пили винкауд, развешивали на веревке мокрые носки и растирали себе ступни, усевшись напротив огня. Первым делом Хик-Хик подумал о Майлис: он видел перед собой насильников, которые жестоко над ней надругались. Он, конечно, тоже не был образцом добродетели, но эти мерзавцы обидели Майлис! Жгучая ненависть вскипела в груди нашего героя, и все-таки он строго сказал себе: «Я служу Идеалу и не могу предать его из-за личных интересов и страстей». Несколько пурпуров играли на своих странных музыкальных инструментах – лирах, внутри которых вращалось колесо, мандолинах, обтянутых кожей, другие сопровождали мелодию звоном коровьих колокольчиков, издававших неожиданно грустные звуки. Трое пурпуров потряхивали колпаками, набитыми мелким гравием: тр-р-р, тр-р-р, тр-р-р. Отдаваясь беспредельной грусти, они пели о давно ушедшей жизни, о потерянном мире, по которому тосковали, не задумываясь о том, что – о, парадокс! – этого мира никогда не существовало на свете. Хик-Хик направился к стойке, как раньше, когда разносил посетителям еду и вино, но сейчас у него была иная цель: он искал лефоше. Револьвер так и лежал на своем месте, на бочонке, прикрытый грязной тряпкой, а рядом стояли две картонные коробочки. Хик-Хик приоткрыл одну из них: внутри лежали патроны, уложенные в образцовом порядке: двадцать один маленький цилиндр. Он зарядил револьвер шестью патронами, поднял вверх и выстрелил в потолок. Бр-рум! Головы пурпуров испуганно втянулись в плечи. – Слушайте все, я принес вам благую весть, – начал свою речь Хик-Хик. – Вам еще ничего не известно, но мы стоим на пороге революции. Пурпуры переглянулись. Происходящее имело только одно объяснение: слуга спятил. Однако самый пожилой пурпур был человеком разумным и сразу смекнул, что человек с револьвером в руках опасен, а потому любезно попросил его рассказать о новости поподробнее. Просьба удивила Хик-Хика, который ожидал обычных пьяных криков как в поддержку своих слов, так и в опровержение. Вместо этого перед ним сидела мирная публика, ожидавшая речь. Нет ничего хуже для человека, который не умеет говорить публично, чем оказаться перед публикой, готовой выслушать его слова. Наш оратор попытался кратко изложить свои убеждения, но быстро запутался. Он пустился разглагольствовать о том, что в Барселоне в честь технического прогресса некоторые товарищи называют своих детей Телескопом или Субмариной. От техники, которая освободит людей от необходимости работать, Хик-Хик перешел к религии: Иисус Христос, по его словам, был первым в истории революционером, палестинским пролетарием и, вне всякого сомнения, атеистом. Потом поведал пурпурам о других обитаемых планетах, о мирах, чьи жители тысячи лет прожили в условиях анархического коммунизма. Перешел к описанию иных способов существования, описанных медиумами, подобными Аллану Кардеку[2]. – На самом деле, – рассуждал он, – было бы весьма логично, если бы мировая революция захватила различные сферы: духовную, плотскую и растительную, которым надлежит слиться в единый астрально-космический конгломерат. Если задуматься всерьез, то, возможно, авангардом революции могли стать элементы растительные. В конечном итоге политическую Власть невозможно реформировать, ее можно только разрушить. Понятно? Разумеется, никто ничего не понимал, поскольку даже сам оратор не ведал, что говорит. Огорченный Хик-Хик замолчал и посмотрел на притихшую публику. Однако пурпуры не стали над ним насмехаться, как того следовало ожидать. Их потрясли его уверенность и пыл, хотя все эти утверждения и предложения казались абсурдными. Самым удивительным для них было то, что премудрость зародилась в башке простого слуги, которого использовали вместо салфетки. Нет, пурпуры не стали смеяться над Идеалом, они просто молчали. Старик попросил его уточнить некоторые детали. Предположим, скоро наступит революция. И что конкретно она означает? Как человек деревенский, старый пурпур рассуждал о революции как о погодном явлении. На них дождем посыплются разные блага? Или она снесет на своем пути дома и стада, как река, вышедшая из берегов? – Неужто не понимаете, черт бы вас побрал? – разозлился Хик-Хик и потряс револьвером. – Когда победит революция, все рабочие мира – от Лиссабона и до Шанхая – получат право иметь диваны, мягкие диваны. Это и есть революция. Свобода и диваны для всех!