Но даже эти вполне разумные доводы не остановили молодого и упрямого заместителя министра. Пользуясь тем, что в Испании всех поголовно высших чиновников связывают родственные узы, молодой замминистра написал письмо испанскому послу в Париже, который приходился его шурину двоюродным братом, и объяснил ситуацию. А испанский посол по случайному стечению обстоятельств делил любовницу с начальником Огюста Феро де Юбера, командующим Второго военного округа, пиренейского. Посол рассказал генералу о смутной угрозе безопасности обеих держав. Тот, заинтересованный его словами, отнесся к ним, однако, с понятным недоверием и попросил уточнить природу этой опасности. Поскольку посол не смог удовлетворить его любопытство, вся история тут бы и закончилась, но как раз в это время к Феро обратился странный субъект. Это был некий Касиан, абориген Пиренейских гор, который настаивал на личной встрече с ним. Посетитель явился со странной штуковиной, которая оказалась портативной фотокамерой, и еще более удивительной новостью. Когда войсковая лаборатория проявила снимки, Феро посмотрел на них своим единственным глазом и воскликнул: «Mais… ce sont des dragons!»[18] Фотография не могла быть смонтированной. Первые девяносто восемь снимков ничего интересного собой не представляли, но последние два показывали мир столь жуткий, что человеческий мозг просто не мог создать ничего подобного. Более всего ужасала фотография номер девяносто девять: на ней изображались мужчина и женщина, которые, казалось, не имели между собой ничего общего. Одетая в траур дама смотрела в камеру с беспредельной грустью, в то время как ее спутник выглядел откровенным пошляком. За спинами же любовников стеной стояли чудовища, des dragons. Феро долго рассматривал снимки, не в силах оторвать от них глаз. Скудное воображение этого солдафона возбудилось и теперь рисовало классическую картину героического подвига: спасение прекрасной пленницы из драконьих когтей. Какое вознаграждение он получит, если победит? Ранее никто ничего подобного не совершал. Святой Георгий убил дракона, но тот был один, а здесь их целое полчище. Он увенчается славой, а потом – кто знает? – возможно, наградой ему будет Власть, безграничная Власть. И это позволит навести порядок в его несчастной Франции. Надо было внимательно изучить все детали. Гость сообщил Феро, что хочет свести счеты с повелителем драконов, называвшим себя «королем Пиренейских гор», которого люто ненавидит. Касиан поведал Огюсту, как следил за своим врагом день и ночь из укрытия на склоне горы, рассчитывая нанести ему смертельный удар. Однако, по его словам, король Пиренейских гор лишь однажды покинул свое логовище и ему не удалось выстрелить: негодяй справил нужду и тут же скрылся. Однако сразу после этого на склоне появился другой человек. Умирая, он и вручил Касиану эту странную камеру. Феро поверил аборигену: для военных месть – вполне правдоподобное объяснение человеческих поступков. Гость предложил французу свои услуги: он готов быть проводником и укажет французскому войску путь к драконьей горе. В качестве вознаграждения он потребовал одно: чтобы ему дали собственноручно расправиться с королем Пиренейских гор. Феро отправил отчет своему начальнику. Прочитав его, командующий Второго военного округа засомневался. Все это казалось слишком невероятным, с другой стороны, не приходилось сомневаться, что на вершинах Пиреней таится какая-то угроза. К предупреждениям испанского посла прилагался теперь доклад Феро вместе с фотографиями: на одной изображалась пара, на другой – мужчина в окружении невероятных существ, которых, тем не менее, с точностью запечатлело искусство фотографии. Слишком много для простого совпадения. Посомневавшись несколько минут, командующий направил Феро телеграмму с приказом весьма расплывчатого содержания: «Начать мобилизацию». К этой фразе он добавил вторую, достаточно лицемерную, которая снимала с него всякую ответственность: «Если считаете это целесообразным». Да, это было проявлением лицемерия, но командующий прекрасно знал, что не велеть Огюсту Феро готовиться к атаке так же бессмысленно, как запретить рыбе плавать. Прочитав телеграмму, Феро потер руки. Начать мобилизацию? Mais oui, il faut![19] Он сразится с этими фантастическими тварями, используя все доступные ему средства. Вооружившись телеграммой генерального штаба, Огюст собрал в Тарбе все три бригады пиренейского округа, которыми сам командовал. В его распоряжении была без малого тысяча солдат, холеных и отлично снаряженных. И в придачу четыре платформы, на которых под плотными белыми чехлами скрывались какие-то непонятные устройства. Когда офицеры спрашивали своего генерала об этих таинственных предметах, тот отвечал с загадочной улыбкой: «Это штуки имелись в нашем арсенале еще в 1870 году, но тогда генеральный штаб не счел нужным использовать их против пруссаков». На этот раз он собирался пустить их в дело. Отныне драконам предстоит сражаться не с жалкой горсткой несчастных испанских солдатиков, вооруженных чем попало, и их бездарных командиров. Теперь на них обрушится вся мощь французской военной машины. А управлять операцией будет безжалостный мозг талантливого командира, жестокого и уверенного в себе. Солдат поведет на врага Огюст Феро де Юбер, одноглазый вояка с испещренным шрамами лицом. La Bête. XXII Грустный и прискорбный конец пребывания Майлис в недрах Пустой горы В тот день, когда Огюст Феро де Юбер получил приказ отправиться в поход, Майлис доживала в плену в недрах Пустой горы свои последние часы. Несколькими неделями раньше, в ту ночь, когда она упала в объятия Хик-Хика, ей подумалось, что у нее появился неожиданный союзник – любовь. Она сразу поняла, что этот мужчина не такой уж примитивный любовник, каким мог показаться. Под собой она чувствовала прохладный мох, на себе его тело, а в вышине – гранитный свод вершины горы. И фунгусы: дюжины чудовищ заполняли комнату. Монстры громоздились друг на друге, образуя склизкие колонны и не сводя с пары горящих желтых глаз. Разверстые пасти, удивленные физиономии: фунгусы улавливали наслаждение, которое испытывали люди и которое им было недоступно. Майлис понимала, что чудовищам сперва было любопытно, а потом их охватило удивление и досада. Коротыш интересовался процессом больше остальных и в своих попытках постичь человеческое наслаждение и научиться ему подошел к любовникам так близко, что касался их обнаженных тел. Хик-Хик, не переставая делать свое дело, лупил его по выступающей нижней челюсти, словно досужего пса по морде. В промежутке между сношениями Майлис плакала, требуя, чтобы он снова и снова рассказывал ей о гибели Старика и Альбана. Особенно Альбана. И Хик-Хик, вопреки ожиданиям, успокаивал ее, подробно и терпеливо излагая события и не обращая внимания на толпу, которая окружала их ложе. Его рассказ был искренним и правдивым и каждый раз повторялся слово в слово: он не мог ничего сделать, потому что пришел в осталь после того, как случилось непоправимое. Тело старика лежало возле изгороди. Услышав эти слова, Майлис рыдала еще горче. Вытянувшись на матрасе из мха, она прикасалась ладонями к щекам Хик-Хика и просила его продолжать. А Альбан? Нет, Хик-Хик не нашел его тела, но по всему видать: мальчик оказался в утробе Кривого. Скорее всего, он попытался броситься бежать через луг, окружавший осталь. Невозможно удрать от фунгуса, мальчику бы это ни за что не удалось. Напрасно отчаявшаяся Майлис искала хоть искру надежды: мальчик точно не мог спастись? Ни при каких обстоятельствах? Он уверен? Хик-Хик признавал, что в доме произошло нечто странное, но не знал, как именно развивались события, и не хотел питать напрасные иллюзии. Майлис снова плакала, и он снова ею овладевал. Несколько дней они провели взаперти, занимаясь любовью в окружении внимательно за ними наблюдавших монстров, и почти не вставали с постели. Но жить так вечно они не могли. * * * Любовные утехи людей убеждали фунгусов в том, что существуют наслаждения, которые им не постичь никогда. Очевидно, это возмутило их еще больше; некогда возникшее недовольство быстро росло, но до последнего времени они не переступали определенных границ. Теперь же кризис становился все более очевиден: чудовища подчинялись Хик-Хику, только когда им самим того хотелось. Иногда они отказывались исполнить даже такую простейшую просьбу, как принести бутылку винкауда. А далее и того хуже: как-то раз ему протянули пустую бутылку. Всякий бы сообразил, что это дурной знак – конец или начало конца. Однако Хик-Хик возмущаться не стал и лишь покорно уставился на сухое донце, подобно пьяному Гамлету. Майлис заметила перемены гораздо раньше, чем он. Теперь она уже не могла спокойно перемещаться по подземным коридорам и галереям. Прежде фунгусы к ней не прикасались, словно, подобно летучим мышам, обладали шестым чувством и ловко избегали столкновения с ней. Но с некоторых пор в атмосфере Пустой горы витало раздражение; монстры толкали ее, иногда довольно-таки грубо, словно говоря: «Посторонись». Пару раз тычки были так сильны, что она падала. Майлис добровольно покинула город и ушла в Пустую гору, чтобы спасти сограждан, но теперь, после гибели Альбана, ее отважный поступок терял всякий смысл. К тому же со временем стало ясно, что Хик-Хик теряет власть над чудовищами, и это еще больше заставляло ее сомневаться в правильности принятого решения. Раньше этот человек сдерживал монстров и не давал им уничтожить живущих в долине людей. Но если теперь он не способен ими управлять, какой смысл ей оставаться в плену? Однажды ночью, когда они занимались любовью, Майлис воспользовалась тем, что ее губы оказались у самого уха Хик-Хика, и шепнула ему несколько слов. От удивления он перестал двигать бедрами. «Нет, нет, не останавливайся», – громко сказала она. Ей хотелось поделиться с ним планом побега, пока внимание фунгусов занято наслаждением, которое испытывали любовники. И план ее был весьма остроумен. Через огромное окно, которое по приказу Майлис фунгусы прорубили в стене, они могли убежать и спуститься в долину. В одиночку ей никогда бы не удалось этого сделать, потому что скала под окном была почти отвесной и гладкой: не за что уцепиться, некуда поставить ногу. Если же беглецов станет двое, они совьют веревки и помогут друг другу при спуске. Надо лишь выиграть время, забаррикадировав дверь. Майлис заранее попросила Хик-Хика, чтобы он отправил фунгусов в Велью и те притащили разную мебель. В итоге монстры доставили пару больших шкафов, вполне подходящих для этой цели. Любовники поставят их прямо за дверью. Долго удерживать чудовищ подобное заграждение не сможет, да этого и не требовалось: главное – выиграть несколько минут, чтобы преодолеть отвесную скалу. Дальше можно скатиться по склону и убежать в долину. Однако Майлис не приняла во внимание один важный момент: каким видел свое будущее Хик-Хик. Бежать? Отлично! Но куда? Весь мир был против него. Кроме того, покинув гору, он лишался единственного дара, преподнесенного ему судьбой, – фунгусов. Правда, сейчас чудовища уже не скрывали своего презрения и частенько огрызались, не желая более сдерживать свое недовольство, а это означало, что на самом деле его власть над ними всегда была иллюзорной. Но есть ли в мире что-либо более мощное и привлекательное, чем иллюзии? Хик-Хик не отказывался от плана побега, но и не торопился с согласием. Ему надо было все обдумать. Возможно, несколько ночей, проведенных в объятиях Майлис, и ее уговоры помогут его убедить. И все же не сомнения Хик-Хика стали причиной раздоров между любовниками. Их отдаление друг от друга, завершившееся взаимным охлаждением и окончательным разрывом, произошло даже не из-за фунгусов. Причина краха была трагична и одновременно проста и сводилась к азбучной истине: ни одна страсть не выдерживает трений, которые вызывает злейший враг любви – совместное проживание. Как для Майлис, так и для Хик-Хика первая проведенная вместе ночь стала вершиной их романа. После того, как они отдались своей страсти, казалось очевидным, что отныне они будут спать вместе в комнате под сводом горы – светлой, просторной и хорошо проветриваемой. К тому же оттуда открывался путь для побега. Однако в первое же утро, наставшее после ночи любви, всего несколько часов спустя Майлис принялась устанавливать свои порядки. До этого дня они обращались друг к другу на «вы». Хик-Хик навсегда запомнил тот миг, когда Майлис впервые сказала ему «ты». Тогда он сплюнул на пол жевательный табак. – Пожалуйста, не делай этого больше, – попросила она. Хик-Хик извинился: ему пришлось испачкать пол, потому что под рукой не оказалось плевательницы. Точнее сказать, ни одной из тех трех, которые стояли в разных углах комнаты. Майлис с улыбкой объяснила, что плевательниц больше нет: она приказала фунгусам вынести их вон. Все три. Бедняга растерянно спросил, куда же ему плевать, если нет подходящего места, и в ответ услышал: – Не плюй – да и дело с концом. Вскоре комната преобразилась. На большом столе, сделанном из огромного пня, появились букеты цветов, собранных фунгусами на поверхности земли. Правда, выполняя ее приказ, чудовища выдирали растения с корнями и доставляли прямо в таком виде. Она не запрещала Хик-Хику пить винкауд, понимая, что своими запретами ничего не добьется, но то и дело исподволь упрекала за пьянство, и это страшно его раздражало. Бутылки никогда не были для него проблемой: допивая очередную, он просто швырял ее на землю, поэтому повсюду в Пустой горе поблескивали изумрудные осколки: в туннелях и переходах, на поворотах, в огромных сумрачных залах и даже на каменных лестницах. Но в один прекрасный день они начали исчезать. Хик-Хик то и дело замечал какого-нибудь фунгуса, собирающего битое стекло. Нечего было и спрашивать, чей приказ он выполняет. Майлис распоряжалась имуществом своего любовника, желая изменить его поведение и привычки. И это его бесило. Любая дисциплина претила Хик-Хику, он в жизни не подчинялся ненавистному порядку, установленному людьми, никакому порядку. Но где бы этот человек ни оказался, куда бы ни сунулся, всюду его ожидало одно и то же – нормы и контроль за их выполнением, правила, власти и законы, законы, законы… Лишь в Пиренеях обрел он наконец свою собственную территорию. Сначала кауну, а потом и целую гору. И вдруг какая-то баба утверждает, что пить надо меньше, а плеваться нельзя совсем. Незначительные ссоры постепенно переросли в серьезный разлад: не из-за того, что оба повышали друг на друга голос, а из-за того, что ссорились они постоянно. Хик-Хик обожал ее тело, ему нравилось раздевать ее на ложе из мха. Да, Майлис, предающаяся наслаждению, была прекрасна: медово-золотистые волосы разметаны по зеленой постели, длинная тонкая шея сладострастно напряжена. Но проблема заключалась в том, что до встречи с этой женщиной он жил свободной жизнью. А она, видите ли, не разрешает ему держать в комнатах плевательницы. Однажды, в один ужасный день, Майлис поняла, что его поведение не изменится, он так и будет влачить самое свинское существование. Любовь этого человека с прескверным характером скрывалась под целой грудой претензий и недоверия. Несмотря на их отношения, он частенько посматривал на нее враждебно. В эти минуты Майлис чувствовала себя бесконечно одинокой и несчастной, словно душа ее была бумажной фигуркой, а его взгляд – ножницами. Положение становилось безвыходным. Без него ей никогда не выбраться из заключения: с одной стороны, для побега нужны были две пары рук, с другой – она по-прежнему любила мерзавца и не могла бросить его одного в Пустой горе. С этого момента началась череда дней столь же беспросветных, как ночи. Пара ссорилась и ругалась без передышки. Поводом для раздора служили плевательницы, но за ними скрывалась истинная суть конфликта. Две неприкаянные души томились в пустоте черных каменных коридоров, не умея выразить любовь, которую питали друг к другу, или оживить угасающие чувства. А вокруг роились фунгусы, следящие за каждым их шагом своими ослепительно-яркими желтыми глазами. Когда в недрах горы появился фотограф, от любви оставалось жалкое и смутное воспоминание. Больше всего Майлис оскорбляло то, что посторонний человек видит ее поражение. Его глаза говорили, что ее тюрьма – не недра горы, а чудовища – не ее тюремщики: она в плену у своей несчастной любви. Майлис сделала все, что могла, она попросила: «Предупредите французские власти». После того, как фотограф покинул гору, Майлис сделала последнюю попытку открыть Хик-Хику глаза. Она торопила его с побегом, но он вечно был слишком пьян. – Если ты все время в таком состоянии, – укоряла она его, – нам никогда отсюда не выбраться. Увидев бесполезность своих стараний, она решила сменить тактику и напомнила о возможном мятеже фунгусов. – Разве ты не видишь, что они тебя не слушаются? – спросила она однажды. Хик-Хика оскорбляли ее слова: эта женщина ставила под сомнение последнее, что у него оставалось: слабеющую власть над фунгусами. Майлис бросила ему вызов: – Дай своим товарищам какое-нибудь поручение и посмотри, слушаются они тебя или нет. – Потом добавила: – В верхней части горы есть грот, который они вырыли сами. Там они хранят одну вещь, а ты об этом ничего не знаешь. Хочешь узнать, что это? Нет ничего проще: если они тебя слушаются, прикажи им, пусть принесут эту вещь тебе. Этот разговор случился около полудня, к этому времени Хик-Хик успел выпить всего пару бутылок винкауда. Он подозвал к себе Коротыша. Но поняв, о чем речь, тот скрылся во мраке коридора, точно рыжая мышка. Хозяин расхохотался: – Ишь, мелюзга паршивая. Потом выбрал в толпе еще какого-то фунгуса: – А ну-ка, иди сюда! Но и тот мигом испарился. Обращение к целой группе чудовищ: «Эй, вы, мокрые курицы, где вы там?» – также не возымело должного эффекта: монстры кинулись врассыпную, уползли по полу и по стенам, словно испугавшись, что Хик-Хик пронюхал об их тайнике. Тогда он вытащил свой лефоше и отправился бродить по темным коридорам, постреливая время от времени в воздух, ругаясь на чем свет стоит и обзывая фунгусов трусливыми и жалкими тварями. – Я не потерплю мелкобуржуазных секретов в моей республике! – орал он. Чудовища больше не подчинялись хозяину, но еще не перечили ему. Сейчас Хик-Хик напоминал старого и потерявшего власть римского императора, у которого тем не менее оставалось достаточно сил, чтобы держать своих подданных в страхе. Он миновал множество коридоров, площадок и мрачных залов, похожих на развалины тысячелетней давности, поднимался и спускался по лестницам и пандусам, раздражаясь все больше и больше, пока наконец случайно не обнаружил Коротыша, спрятавшегося в расселине. Хик-Хик схватил его за шею, вытащил из укрытия и, подняв над землей, заявил: – Я – твой хозяин, и ты отведешь меня туда, куда я прикажу! И маленький монстр подчинился. Хик-Хик стянул его шею ремнем, и Коротыш привел его в грот в верхней части горы, словно собачка на поводке. Они вошли вместе. Там хранились все бутылки из-под винкауда, опустошенные Хик-Хиком со дня начала работ внутри горы: целые батареи из бутылок зеленого стекла, аккуратно сложенные фунгусами. Через отверстия в потолке проникали солнечные лучи, которые отражались в стекле, превращая бутылки в зловонные топазы. Как ни странно, в грот добрались мухи, привлеченные остатками сахара. Майлис преследовала очевидную цель: она хотела, чтобы при виде невероятного скопления пустых бутылок Хик-Хик задумался о своем пристрастии к алкоголю и его последствиях. Чтобы наконец понял, что алкоголь отвлекает его от реальности и, если так будет продолжаться и впредь, фунгусы в конце концов их сожрут, как сожрали Альбана. К несчастью, результат ее действий оказался прямо противоположным. Хик-Хик долго рассматривал этот потайной склад – пустые бутылки, зеленое стекло, – а потом преспокойно сказал Коротышу: – Госпожа Майлис пребывает здесь против своей воли. – Он сделал вид, будто неожиданно потерял память. – Кстати, как она здесь оказалась? Кто ее сюда притащил? В груди Коротыша возникло чувство, которое Хик-Хик отлично знал и которое означало: «ты». Он почесал в затылке: – Неужто правда? Ах, да, конечно. – И добавил: – Выгони ее. Почему он так поступил? Потому что рассердился? Не вынес ограничений своей свободы? А может, предвидел неизбежный мятеж фунгусов и хотел уберечь возлюбленную? Как бы то ни было, Коротыш страшно обрадовался, получив этот приказ. Он молнией вылетел из бутылочного грота и помчался по переходам. Маленький монстр обнаружил Майлис на нижнем этаже Пустой горы, вцепился ей в ногу и принялся толкать. Она ничего не понимала. – Перестань немедленно, – приказала она чудовищу, но Коротыш не слушался. Фунгусы столпились вокруг Майлис и маленького монстра, который не переставал толкать ее тысячью своих корешков. Она погрозила ему указательным пальцем, но все напрасно. Майлис упала на пол: «Ох!» Стоя на коленях, она обнаружила, что все стены облеплены фунгусами, которые смотрели на нее, излучая новое чувство. Несколько раз ей приходилось с ним сталкиваться, когда она ругала Коротыша, но точного его значения она не знала. Теперь оно ей открылось. Она поднялась на ноги, глядя на скопище чудовищ. Наконец-то она поняла: это был смех. Толпа потешалась над ней и ее жалкой судьбой: по приказу любимого ей мужчины ее гонят прочь, вышвыривают во внешний мир, словно мусор. Коротыш смеялся громче всех, радуясь победе, и подталкивал Майлис к выходу. Делал он это не спеша, вкушая сладость мести на глазах множества зрителей. Смех фунгусов был пронзительным, его сопровождали звуки, похожие на скрип несмазанных дверных петель. – Хик-Хик! На помощь! – закричала она. Но Хик-Хик не появился. Коротыш продолжал ее пинать, пока они не оказались снаружи. Там он повалил жертву на землю, обвил длинным языком за щиколотку и поднял вверх.