– Я позабочусь о том, чтобы остаток жизни ты провел в тюрьме, старый дурной иностранец со слабым мочевым пузырем. Может, у тебя и прямая кишка тоже кривая? Я гарантирую, что тебе наша тюрьма не понравится. Там тесно и душно, много клопов и блох. В туалет там выводят раз в сутки, так что будешь гадить под себя и купаться в том, что ты навалил. А еще тебя будут дуплить по пять раз в день местные носороги. Блин, и ведь упечет же. И эта самая заднепроходная любовь тут распространена даже на воле, не только в каталажках. Девки ищут платежеспособных клиентов по барам и отелям, к ним присоединяются и леди-бои, а остальная молодежь пердолит друг дружку из-за бездуховности так, что аж дым идет. Днем-то ладно, я любому «местному носорогу», если что, пиписку быстро оторву. Но, получается, придется не спать по ночам, пятую точку свою караулить? – Дальнейший разговор только в присутствии консула и адвоката. – Мой голос, прямо скажем, прозвучал не гордо, а довольно плаксиво. Допрос, наконец, закончился, и меня уволокли в «обезьянник», звенящий от кровососущих насекомых, вонючий, разрисованный по стенам всякими извращениями – при помощи пальца, вымазанного в дерьме. Кажется, все. Эта Путри, тощая как мартышка, зверушка с шелковистой кожей, была заброшена в мою жизнь, чтобы та побыстрее закончилась. В душной, тесной и вонючей тюремной клетке. Я же чувствовал задницей, что добром эти встречи не кончатся! А все равно вел себя как дебил-мотылек при виде свечки – лечу, лечу, обнять тебя хочу. И вообще, зачем я здесь? Полгода назад меня выловили из Средиземного моря, неподалеку от Лазурного берега. Утопленного как будто, однако затем ожившего. А потом я удивил господина Чу Чун Шена знанием всего мирового судоремонта, всех китайских династий и умением заглотить полный стакан водки за один прием. Как раз организовывалось судоремонтное предприятие «Чжен Хэ Маритим», оперирующее в восточной части Индийского океана и западной части Тихого, и специализирующееся, в первую очередь, на ремонте судов прямо в море. Названное с намеком, в честь того китайского товарища, которому не мешали бубенцы между ножек и который пересекал океаны до всяких Колумбов и Васек да Гама, не имея никакого желания пограбить, в отличие от европейцев, а лишь для того, чтоб показать хорошие китайские манеры и искусство чаепития. Главным тут было – непосредственно в море, без долгосрочного и дорогостоящего выведения судна из эксплуатации и постановки его в береговой док. У «Чжен Хэ» было немало ремонтных судов и два больших плавучих дока по триста метров длиной. Помимо Китая, конторы в России, Индии, Вьетнаме, на Филиппинах и в Технонезии. Мне предложили возглавить службу безопасности в технонезийском филиале. И уже казалось, что жизнь, пусть и на старости лет, налаживается. Это ж логично, не наладилась в начале, значит, наладится в конце. Должно же хорошему человеку, наконец, повезти. Хотя, с чего я взял, что я хороший и что мне должно под конец повезти? Десять миллиардов таких же «хороших» болтаются, как говно в проруби, всю свою жизнь. И их предки болтались, начиная с неолита, несмотря на изобретение колеса и паруса. И их потомки будут болтаться, если даже появится сортир с нуль-транспортировкой фекалий в другую галактику. Думал, покручусь пяток лет в этой самой Технонезии, в духоте, да не в обиде, поднакоплю деньжат и на пенсию куда-нибудь, в средней полосе России, подальше от разбухающего как Левиафан океана. Пить чай с малиновым вареньем и слушать, как храбро трещат полешки в печурке, отгоняя холод, и глядеть на белый снежок под березками. Как хочется зимы, хрустящего наста под ногами, солнца, играющего на сосульках, хочется увидеть тысячи брызг солнца на тысячах ледышек, хочется похрустеть квашеным огурцом из бочки, естественно употребив перед этим ледяной водочки из запотевшей стопки. Хочется воскресным утром подойти к церкви и почувствовать, как ее золоченные дерзкие луковки тянут мою душу вверх, к небесам, где я пока что не был, а она, возможно, уже побывала… Может, даже поджениться успею, без особых затей, на дамочке сорок плюс. От нее ничего, по сути, не будет требоваться, разве что не скандалить по утрам и попадать по габаритам в дверной проем. Но обезьянка Путри запрыгнула на мою ветку и сломала ее, потому что та оказалась, вопреки моей наружности, тонкой и сухой. Хрен мне в сумку, с перцем, а не домик с малиной. Но, по-любому, если только я выйду из застенка в живом виде, то, не медля, беру билет на самолет и лечу к чертовой матери. Клянусь своими подгнившими потрохами! Пусть хотя бы охранником в сельском магазине, только не у проклятого экватора, а на шестидесятой параллели, в родных краях. С этой мечтой я задремал из-за истощения всех психических и физических сил. И во сне я гулял по своему телу вместе с какими-то серебристыми бабочками, как будто даже ощущая отдельные клетки, и на пальцах словно катались шарики белковых глобул. Эти клубочки раскручивались, я чувствовал тоненькие вибрации водородных связей и гудение вандерваальсовых, постигал структуру гидроксильных и карбоксильных групп, как «уголки» и «зигзаги». Я осязал пульсации ковалентных связей и клещи ионных, дрожащие бугорки полимерных диполей, зыбкие кольца супрамолекул. Ощущал и пластиковую переборку камеры с ее плотно упакованными в цепочки атомами углерода, и металл решетки с потоками электронов, омывающими кристаллические узлы, колечки ароматических соединений, источаемых ментоловой сигаретой, которой, наверное, дымил кто-то с той стороны решетки. И вонючий «обезьянник» казался мне обителью тайн и чудес. Этот «урок естествознания» закончился, когда меня пнули в бок и рядом появился какой-то полицейский, метр пятьдесят вместе с фуражкой и каблуками. При вставании с деревянного топчана, пропахшего по́том и мочой, заныли все кости, заболели все суставы и зачесалось между лопаток; может, я уже подхватил чесотку. Говорят, к местным клещам добавились трехмиллиметровые твурмы – созданные искусственным путем, но дырявящие кожу и пьющие кровь, как настоящие вампиры. – За тобой пришли, толстый, – пропищал полицейский, – внесли залог. И вообще там все серьезно, мой начальник не смог отказать. Кто бы мог подумать, что у жирного неопрятного мешка вроде тебя имеются такие друзья. И буквально через пару минут я, со свистом вылетев из полицейского участка, оказался внутри роскошного лимузина. Очень крутого, которому не требовался человек в виде водителя, его имитировал биомех в красивом кепи. С мягким шипением дверца отделила меня от наружной духоты, сырости и хора кровососущих насекомых. Я попал туда, где царила сухая освежающая и успокаивающая прохлада. Приятно, но ненавязчиво меня облекала сочащаяся отовсюду музыка – стиль бачата, кстати, всегда мне нравился. Длинноногая девица – такая лакированная, глянцевая и надутая в нужных местах, что я подумал, не кукла ли это тоже, прилепила трансодерм к моей коже в районе сгиба на локте. Гибкий экранчик на нем показывал, как входят в мою кровь успокоительные, анестетики и антигистамины. Аэрозоль из одного флакона успокоил глаза. Прыск из другого охладил и стянул отек на разбитой губе. Еще пару прысков, и мои щеки перестали помнить, какую музыкальную гамму на них сыграл господин начальник. По моей просьбе «кукла» прыснула мне серебристым спреем между лопаток – там тоже стало хорошо и не чесотно. – Какие планы на будущее, господин Кид Иванович Пятницкий? – спросил кто-то из-за спинки кресла в передней части салона. – Линять отсюда, господин N, как можно скорее – такие планы на будущее, – честно признался я неведомому собеседнику. – Подальше от всех местных принцесс, бандитов, полицаев и прочей каки. И работодателя заодно. Как-нибудь без них проживу. – Здесь тяжело, но будущее именно здесь, – сказал пока невидимый собеседник. – Да ну, а я и не знал. Собеседник неожиданно разразился спичем. – Париж парализован интифадой, Лондон до основания заражен самопрограммирующейся вирусной заразой из Портон-Дауна. Симспейс и виртуальная реальность убили Голливуд, в Лос-Анджелесе сто банд правят бал, словно это Гватемала. Оценив рост безвозвратных «токсичных» кредитов, нью-йоркские банки перелетели в Шанхай. От Детройта остались одни руины, как и от большинства промышленных центров Запада. В Берлине и Стокгольме, некогда славящихся велфером, неимущие давно улетели через эвтаназионные центры на небеса, точнее, в смеси с люцерной, древесной щепой и соломой превратились в компост, пригодный для выращивания овощей. Два африканских «человеческих прилива» размыли Европу – можно сказать, пришла ей ответка и за работорговлю, и за жесткач в колониях. Потомки работорговцев изведали силу лучевых ассегаев. Наци-оазисы вроде Бранденбурга отгородились десятиметровыми заборами под электрическим током. А мужик-то склонен то к длинным сентенциям, как профессор, которого гонят из всех универов за приставания к студенткам. Я пару раз встречал таких «ученых» в кабаках, но они были бедные и все норовили хлебнуть на халяву. Мне вот подряд десять сложных слов не произнести, чтоб не запнуться и не прибавить пару слов-паразитов вроде «ну», «э» и какое-нибудь популярное междометие на букву «б». Но этот спич до боли напоминает вещание левого сервака, именуемого «Голос Че», не там ли подвизается мой собеседник? – Если я сейчас слушаю не «голос Че», тогда вы, наверное, реинкарнация Ноама Хомского? Но мужик на меня не особо реагирует – и в самом деле, как смею я прерывать хозяина лимузина, длиной с вагон, и владельца телочки, у которой ноги до потолка. – В общем, бежать вам некуда. На Западе из вас сделают компост. А на вашей родине в очередной раз «оттепель» и «перестройка». Да это я без тебя знаю, открыл Америку через форточку. Оттепельщики удачно приконнектились к народному мозгу, хорошо залили в него – мол, зачем нам «противостояние со всем цивилизованным миром», и, дескать, всю духовность придумали церковники и политруки. Так что, народ русский, незачем осваивать тебе тундру, океаны и космос, поделись на четыре гендера, двадцать сексуальных ориентаций, сотню сект, и осваивай франшизы известных брендов. Конечно, есть надежда, что у меня на родине попузырится и перестанет, но, может, перестройщики опять устроят полный кирдык и тогда «цивилизованный мир» нас отвампирит по полной. – А в будущее, друг мой, может попасть далеко не каждый. 3d-принтеры и наноассемблеры вытесняют продукцию корпораций, производимую массовыми партиями ради захвата рынка. Но радоваться преждевременно, самый дешевый и простой труд оказался куда более устойчивым к новой технологической волне, чем специалисты, владеющие компьютерным дизайном, системным программированием и атомным силовым микроскопом. Вы что, любитель простого и дешевого труда на благо чужого дяди? Да, в курсе я. Все, что ты есть, голова, руки, даже потроха и гениталии, все, что ты делаешь и то, о чем ты думаешь, является для кого-то товаром и источником прибыли. И что толку от таких знаний? «Кто умножает познания, умножает скорбь», – так ведь у старика Екклесиаста. Глянцевая девушка поднесла к моим губам напиток, состоящий из разноцветных пузырьков, – по ощущениям что-то алкалоидное; надеюсь, не стрихнин. – Простите, сколько я вам должен за лекцию, которая, в принципе, мне понравилась, несмотря на длинноты, и, вообще, как вас зовут? Джинн Хоттабыч? – Зовите меня Обличителем. Мне не нравятся имена, больше чем из одного слова. Платону не нужна фамилия, Аристотелю тоже. Пускай каждый носит то имя, которое заслуживает, не ссылаясь на отцов и дедов – Пачкун, Вонючка, Потаскун, Жадина, Гадина. И пока, господин Обжора, вы мне нисколько не должны. Я даже готов уладить с помощью материального вознаграждения ваш конфликт со злыми обезьянами из банды сутенеров, который, кажется, возник из-за одной потаскушки. О вас забудут. Обличитель – вроде какой-то богатый тип, который появляется то там, то сям в странах третьего мира, то в одиночку, то вместе с эскадроном смерти, то толкуя о свободах, то о справедливости. Часто кому-нибудь отрывая руки и ноги за несправедливости и утеснения – и публике такое нравится. Хотя этот борец за справедливость и свободу должен, по идее, начать с себя и своих коллег по владению большим баблом. – Я давно не верю в фей, зубных, ручных и так далее, и даже в Деда Мороза. Что чисто конкретно вам от меня нужно, господин Обличитель-Расчленитель? – Только одно. Остаться здесь, никаких попыток побега, ничему не удивляться и идти смело вперед. А если попробуете удрать, то вряд ли доберетесь до аэропорта. Ну, наконец, добрались до сути. – Тогда вы меня пришьете? Бжик, и мозги на асфальте. И голова, которой бы корону, мячом футбольным стала солдафону. Вальтер Скотт прямо про меня писал. – Нет, конечно, не я. – Он даже засмеялся и было что-то механическое в его смехе. – Это они вас тогда. И не думайте, что этих шоколадных малышей не хватит на вас. Гигантов-китов били примерно такие же коротышки на утлых вельботах. И, пожалуйста, верьте в себя, господин Пятницкий, в вас много чего заложено. – Мне как будто приказали мочиться против ветра. – Это лучше, чем делать под себя. Так что вас ждет много интересного. – Обычно, после таких слов, сообщают об увольнении. – Возможно, и вы уволите кое-кого власть имущего в этом мире и продырявите несколько очень больших денежных мешков. А теперь до свиданья, Кид, так сказать, Иванович. – И что, вы даже не подвезете меня? – Нет, это не входит в стоимость услуг. Не пожалейте пару тысяч рупий на е-бус, чтобы не встретиться снова с бойкими ребятами, готовыми понаделать в вас дырок, не предусмотренных природой. В следующий раз они могут оказаться порасторопнее. Длинноногая куколка приложила к моим губам свой пальчик с ногтем-экраном, на котором как раз мелькал восклицательный знак. Типа об этой встрече помалкивай. Или случатся неприятности, по сравнению с которыми сегодняшняя заморочка будет казаться детским утренником. – Э, постойте, мистер Обличитель, откуда вы вообще обо мне узнали? Что я Кид Иванович Пятницкий и что я обоссался в полицейском участке? Откуда такая нечеловеческая проницательность? Вы что, ангел? Надеюсь не тот, который немножко свалился с небес и которого кое-где у нас порой зовут сатаной. Я вам не Фауст и не Маргарита! Но я был уже снаружи, в сырой мгле, которая и поглотила мои вопросы. А последнее, что я услышал от таинственного господина Обличителя, было: «Мы еще увидимся». Кстати, о том, что я обоссался, можно было догадаться и по состоянию моих элегантных брюк Версаче. Вру, конечно, какой там Версаче, обычный контрафакт, как и все тут, в Технонезии. Четырнадцать лет назад. Сельва Флория Инвайя любила чащу после дождя. Сельва из темного сырого ада превращалась во дворец богини плодородия, которую зовут почти аналогично – Флора. С лесного полога еще падала толстыми струями накопившаяся вода, но длинные руки солнца, пробившись сквозь крону, превращали ее в жидкий свет. Казалось, вода, не долетая до земли, становится крыльями бабочек, которые радужными бликами разлетаются под тенистыми сводами леса. Брильянтовыми ожерельями светилиcь капли, что застыли на паутинах, сотканных пауками-золотопрядами. Мелкие птицы живыми огоньками подлетали к цветам, чтобы напиться воды, застывшей в гибких объятиях пестрых лепестков. Стрекот птиц и крики животных, даже вопли капуцинов не казались назойливыми, а создавали чудесную симфонию жизни, недолговечный подарок вечности. Но приобщение к радости бытия оказалось на этот раз недолгим. Невозмутимый Монтальво, слушая очередную меренгу, льющуюся в его слуховые каналы из встроенных в височные кости динамиков, показал пальцем наверх. Он прав – разорванная солнцем и разлетевшаяся облачность обнажила чистое небо, упорно смотревшее на поверхность сквозь кроны деревьев. С подъемом группы на перевал растительность становилась все реже. Сквозь дыры голого неба на них пялились из космоса выпуклые глаза хищников. Надо торопиться, хотя с утра не было ни минуты отдыха. После неудачной морской операции, когда погибла половина отряда, они бегут уже третью неделю. В юкатанских карстовых провалах можно было легко укрыться, но в этих норах нечего есть и там их отряд был бесполезен. Кроме того, там постоянно возникало странное ощущение удушья, как будто против них применяли газ. Из последних сил надо гнать вперед. Перейдем через гребень, спустимся в долину, густо заросшую лесом и подлеском, тогда и устроим привал. А неподалеку от нее болота с тростниковыми зарослями. Монтальво знает их, как свои пять пальцев. За болотами городок Мерида, с его подпольной, но вполне уютной «лежкой» и своим человеком в полиции, который предупредит, если что, об облаве. Несколько раз по пути они попадали под удары автоматических огневых точек. Ленчо подорвался на мине в пяти шагах от нее. Несколько секунд он неотрывно смотрел на свои оторванные ноги, а потом умер и удивление застыло на его лице. Затем они потеряли двух человек, когда ударный дрон высмотрел их сквозь листву своими инфракрасными камерами. Пако Монтальво нес на себе раненую Чело десять километров, пока она не отошла. Но он нес ее, мертвую, еще два часа, пока Гарсия не встряхнул его и не сказал: «Хватит, Пако, отпусти ее. Чело ушла к ангелам, а мы будем мстить за нее». Их осталось четверо. Монтальво, Гарсия, Лало Престес и она. Флория Инвайя. Ждать темноты нет смысла. Инфракрасные камеры дронов так или иначе разглядят их здесь. Монтальво, который шел впереди, но в пределах видимости, показал жестом – привал. Он мастерски делал обвязки из листьев и веток, которые заткнут за пояс любой самый навороченный камуфляж армейских снайперов. И после недолгого привала они стали похожи на движущиеся кусты, оживленные лесными духами, богиней Флорой и богом Фавном. Вот они достигли гребня и начали спуск. Монтальво ненадолго задержался наверху, наверное, хотел получше обозреть местность, и тут выстрел снайпера сразил его. Лепестковая пуля пролетела по спирали сквозь тело и вынесла наружу разорванное сердце. На лице у мертвого Монтальво не запечатлелось страдания, скорее наоборот. Ведь Чело забрала его к себе. Старый Пако Монтальво был самый опытный в отряде. Жесткий, как все гватемальские товарищи; ведь они воюют уже несколько поколений, со времени геноцида индейцев при президенте Риосе Монтте. Воплощение мести, он помнил все страдания народа майя от эпохи конкисты до наших дней. У нее самой, еще прадед, Хесус Инвайя, был команданте в Революционных силах Колумбии, в ФАРК. Они будут бороться и дальше против тех, кто превращает человека в вещь, которую можно использовать и выбросить. Теперь командование группой взял на себя Лало Престес. Он молодой, но лет десять сформировался как боец. Тогда крестьян Юкатана подсадили на семена корпорации «Медуза», что дают всходы, нечувствительные к вредителям всех видов, поначалу даже бесплатные, но совершенно стерильные. Потом пришел черед платить за новые семена, и снова, и снова, все больше, так каждый год. Да еще стерильные насаждения уничтожили всех «конкурентов» в мире культурных растений; вместо них на полях уже ничего не росло. Кто не мог платить корпорации, тот вылетал в трубу и, превратившись в живую плантацию органов, шел выращивать в себе почки и печень на продажу, а его земельный участок отходил «Медузе». Лало собрал группу, которая положила этому конец. Полиция, армия и наемники «Медузы» пять лет носу не показывали на территории сто на сто километров. Народная Республика Юкатана, так она называлась. Сюда приезжали многие бойцы из Гватемалы и Сан-Сальвадора, и Гондураса, и из Колумбии, как сама Флория, чей и отец и дед были убиты эскадронами смерти, когда воевали за свою землю, которую латифундисты забирали под плантации кофе. Оба были убиты предательски, после лживых перемирий, которые объявляло правительство по совету хитрозадых гринго. Лало Престес даже не увидел, а почувствовал сквозь листву вражескую снайперскую пару и достал ее гранатой из подствольника. Он сказал товарищам, что прикроет их и чтоб они поскорее спускались в долину. Они слышали, как Лало отстреливался наверху, а когда его винтовка смолкла, были уверены, что он погиб. Но спустя несколько километров он вышел на них, кровь на ладонях и на плече. Одна пуля прошила его насквозь, не задев органов, и трофейные боты-интрамедики, взятые из крови убитого врага, быстро заштопали его. Он сказал, что двух рейнджеров прикончил своими руками и перебросил товарищам трофейные обоймы для винтовок. Сказал, что враги были практически невидимыми, благодаря камуфляжу из метамерных материалов, и очень быстрыми, благодаря экзоскелетам. Что с ними технозоиды, похожие на игуан или крокодилов, только перемещающиеся на скорости под сто километров в час – причем по сельве. Судя по нашивкам рейнджеров, это – панамериканский спецназ, натасканный в Институте безопасности Западного полушария, что в Джорджии, США, и сейчас действующий под эгидой ООН. А потом Флория заметила на листьях блестки, похожие на иней, это были вражеские глаза, микрокамеры. За отрядом наблюдали. Они предприняли рывок, чтобы выйти к узкой речушке, петляющей в низине, но когда переправились через нее, стало ясно, что рейнджеры – и впереди, и сзади, и по сторонам. И враги стягивают петлю. Но Лало успокоил всех, сказал, что знает, как проскользнуть между врагов и добраться до болот. И вдруг она заметила на лбу у Гарсии красное пятнышко от лазерного прицела. Флория крикнула: «Ложись», но прежде чем звуки вышли из ее горла, красное пятнышко превратилось в багровое, а сам боец упал. Она потом проклинала себя миллион раз, что не сумела спасти самого младшего из отряда. Рейнджеров они не видели, хотя те подобрались совсем близко; лишь отблески, словно несомые ветром листья – все враги были в метамерных «невидимках». Лало Престес завалил нескольких из них, а потом решил прорываться и повел людей через неглубокий овраг, заросший по сторонам мальвовыми кустами, над которыми густо роились бабочки-монархи. Когда показалось, что враги остались позади, что-то бросилось на Лало. Это была ловушка со сжимающейся сетью из мономолекулярных мускулов. Он был спеленат, сдавлен и не мог произнести ни звука. Но Флория знала, Лало Престес хочет, чтобы она шла дальше. Обернувшись один раз, она увидела, как появившийся технозоид прокусывает тело Лало своими титановыми челюстями. Пулеметная очередь заставила ее прильнуть к земле. Она видит, как неподалеку от нее ползет змейка, извиваясь своим изумрудным изящным телом. Флория Инвайя вскакивает и бежит за ней. И останавливается около сенота – глубокого провала в карстовом грунте. По ней уже не стреляют, улюлюкают и глумливо кричат вслед: «Не торопись, chica, отдохни с нами, мы тебя помассируем в разных местах». А она, подбежав к краю сенота и раскрыв руки, как крылья, прыгает вниз. Сейчас все земное закончится. В светлом мире ангелов ее ждет Лало, там больше не будет борьбы за счастье, там они победили… Однако тонкая паутинка паука-кругопряда остановила ее и подбросила вверх. Через мгновение Флория продолжила падение, но следующая паутинка будто снова остановила ее. Паутинки останавливали ее тело, бросая его в небо, но она все равно упала – и зеленая гладь воды сломала ее кости… Рейнджеры достали ее из сенота – им нужно было сфотографировать тело для получения премиальных. Когда они поняли, что она еще жива, то изнасиловали ее, а затем прострелили ей голову и ушли. Эта пуля не убила Флорию, и ее не успели сожрать звери. Через несколько часов ее залитое кровью тело нашли местные индейцы-майя. Деревенский фельдшер, попутно являвшийся знахарем и шаманом, понял, что ее душа цепляется за плоть и не хочет заканчивать свой земной путь. Он отнес Флорию к поющему кресту и стал исцелять от имени змееволосой богини Иш-Чель, первым делом залепив все раны глиной. Он призывал на помощь четырех носителей земли и неба – бакабов, чтобы они помогли ему вернуть душу полумертвой женщины. На пятый день иной мир перестал вытягивать душу Флории из тела, тогда ее отнесли в селение. Она пришла в себя через неделю, а через месяц снова начала ходить. Лицо ее было обезображено шрамами, многие кости черепа имели трещины, правый глаз наполовину выпал из раздробленной глазницы.