За три часа до… Стефания злилась, эта злость таилась в глубоких, словно ущелья, морщинах ее лица, в тяжелых – свинцовые тучи, полные града и молний – мешках под глазами, в тонких, похожих на выцветшие тряпочки, губах и круглом подбородке. Эта злость мешала жить, мешала думать, мешала дышать. Эту злость следовало использовать. В конце концов, он ничем не рискует. – Я думал, ты погибла. – Скажи лучше, что ты мечтал о моей гибели! – Стефания пила кофе, и, чтобы хоть как-то утихомирить гнев, комкала салфетку с монограммой Адетт. – И ты, и она, спелись за моей спиной, сговорились, думали, с рук все сойдет… – Она и сейчас так думает. – А ты? – Я… Я заблуждался. – Серж приложил все усилия, чтобы голос звучал как можно печальнее. Когда-то Стефания попадалась на эту уловку. – Я страшно заблуждался, поверив ей. Она воспользовалась моим доверием, моей любовью, моим именем и состоянием. Не совсем правда, но для Стефании в самый раз, она чересчур тупа и чересчур зла, чтобы разбираться. – Как только деньги закончились… Их было не так много, – рассказывать, что денег не было вообще, Серж не стал, лишняя информация тяготит. Стефания слушала с интересом, даже несчастную салфетку оставила в покое. – Так вот, когда деньги закончились, Ада вышла замуж за богатого. – А ты? – Сочувствия в голосе Стефы не было, скорее злорадство. Впрочем, трудно ожидать другого. – Мне выпала скромная роль брата. – И ты согласился? – Я любил ее. Ее и деньги старика, у которого хватило глупости взять в жены бедную, пострадавшую от ужасов войны, девушку. – И она клялась, что любит. Но… Она снова собирается замуж. Она снова бросает меня, но на сей раз навсегда. – И чего ты хочешь? – Того же, что и ты. Отомстить. – Да? – В глазах Стефании читалось недоверие пополам с… надеждой. Значит, она ненавидит настолько, что готова рискнуть. – Если она умрет, то… – Мы попадем на гильотину. Все-таки, Стефа не так глупа, как ему казалось. Правильно, именно зловещий призрак гильотины его и останавливал. Убить… он готов был убить Адетт тысячу раз, и тысячу раз отступал, кожей ощущая ледяное прикосновение лезвия. Но теперь… С появлением Стефании многое изменилось, нужно действовать быстро, пока Адетт не сообразила. Быстро, может быть даже сегодня. Химера Я тупо пялилась в монитор, пустая трата времени, в голове пустота, на душе гадко, но Ник-Ник шуршал газетой, и приходилось делать вид, будто я очень занята. Слишком занята для разговоров. Обсуждать статью? Господи, какое может быть обсуждение. Ник-Ник принадлежит другому миру, на благодатных подиумах которого пасутся стада стройных манекенщиц, в окружении фотографов, гримеров, парикмахеров и иже с ними. В том мире Аронов – король, вместо скипетра игла, а в качестве державы – голова от манекена. Попросить его, чтобы взял? Он же король, он может, он согласится, ведь обязан мне жизнью, но смысл? Я и красота – разные полюса планеты, это как кислота и щелочь, анод и катод, яд и противоядие. Проще уж жить, как раньше, Ник-Ник уйдет и все возвратится на круги своя. – Оксана. – Да? – О чем ты думаешь? – голос ласковый, как у инквизитора, который уговаривает очередную ведьму одуматься и, отринув Диавола, возвратиться в лоно Матери-Церкви. – Тебе не надоело здесь жить? – А есть варианты? – Я могу купить квартиру. – Надо же, какая щедрость. Деньги некуда девать? – Я перед тобой в долгу. – Ник-Ник сел на кровати и, поддерживая здоровой рукой простреленное плечо, пробурчал: – Если бы не эта дыра, меня бы пристрелили. – Надо же, какая жалость. – Мне упорно хотелось с кем-нибудь поругаться. – Не знаю, как для тебя, но для меня аргумент весомый. Или хочешь, машину подарю? Шубу? Аквариум с рыбками? А вообще, давай так: загадай желание, а я исполню. – Любое? – Любое. – Хорошо, – я почувствовала дикое желание сделать гадость, значит, этот самодовольный чудак полагает, будто сумеет выполнить любое мое желание? Что ж, раз так, пусть получает. И зажмурившись от собственной смелости, я загадала: – Сделай меня красивой! Якут Леля по паспорту звалась Ольгой, Рязиной Ольгой Станиславовной, одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года рождения. В отличие от Революции Олеговны Леля боялась всех и вся: трупа в ванной, милиции, грядущего допроса и неотвратимого, как лавина по весне, разговора с Петроградской, которая – тут и гадать нечего – велит убираться прочь. Все нехитрые мысли крупными буквами отпечатывались на заплаканном личике. А Леля, пусть и не красавица в полном смысле слова, но очень даже симпатична. Черты правильные, вот разве нос слегка длинноват, губы тонковаты, а брови чересчур выщипаны, даже не брови, а два прилипших ко лбу мышиных хвостика. Но, наверное, так модно. В моде Эгинеев не разбирался совершенно, просто время от времени замечал, что девочки, девушки и женщины, не зависимо от внешности, особенностей фигуры и возраста, вдруг хором одевались в сверхкороткие юбчонки, или начинали испытывать коллективную любовь к разноцветным колготкам, или брюкам непонятной длины – не штаны и не шорты. Подобные "природные" явления забавляли Якута, но в трогательных мышиных хвостиках на полудетском личике Лели не было ничего забавного. Пора начинать разговор, а то она снова заплачет, уже не от жалости к погибшему Роману, а со страха. – Вас скоро можно будет поздравить с юбилеем, Ольга Станиславовна. – Что? – Испуганный взмах ресниц, розовые пятна на щеках становятся ярче, нижняя губа подозрительно дрожит, меж бровей залегла глубокая складка. – Я смотрю, у вас скоро день рожденья. – Десять дней. – Складка разглаживается, да и губа перестает дрожать. – Двадцать лет, первый юбилей, мои поздравления. – Спасибо. – Где праздновать собираетесь? – В "Маяке", это кафе такое. – Хорошее? – Мне нравилось. – Леля почти успокоилась. – Там, как на самом настоящем маяке, и Рома любит… любил… – Одинокая слезинка скатилась по щеке. Не дожидаясь вопроса, Леля продолжила. – Рома классный был. Что мне теперь делать – ума не приложу. Он меня на работу устроить обещал. – Куда? – К себе, в «л’Этуаль», знаете, сколько там модели получают? – Нет. – Много. – Хлюпнула носом Леля. – «л’Этуаль» – это то же самое, что Шанель во Франции, это даже лучше, потому что конкуренции нет. У Ник-Ника – самые классные модели, если бы Ромка меня устроил в «л’Этуаль», то, считай, карьера сделана. А теперь что? – Не знаю. – Совершенно искренне ответил Эгинеев, который ну совершенно не понимал, о чем идет речь. Кто такая «л’Этуаль» и почему у нее конкуренции нет. Про шанель Якуту слышать доводилось от Верочки, испытывавшей нечто сродни благоговению ко всему французскому. Слова «Шанель», «Диор», «Гуччи» и иже с ними вызывали у Верочки острые приступы зависти ко всем счастливицам, которые могут позволить себе покупать подобные вещи, а не только вздыхать, рассматривая модные журналы. Но «л’Этуаль», про «л’Этуаль» Верочка ничего не говорила. Впрочем, Кэнчээри редко прислушивался к болтовне сестры. Нужно будет спросить. Обязательно нужно будет спросить. – Теперь домой… – завыла Леля. – Старуха вы-ы-ы-гонит, денег не-е-е-ту, а я не хочу домой. Мне Ромка карьеру обещал. Чем я хуже? Скажите, я некрасивая? – Что вы, вы очень привлекательная молодая девушка. – Старая. Я уже старая для модели. Кто меня в двадцать лет возьмет? А я, между прочим, Мисс Очарование была! Первое место Скольской дали, но она – дочка мэра, хоть и уродина, а мне титул Мисс Очарование. А в Москве говорят: засунь этот титул знаешь куда? – Без подробностей. Но девчонку понесло, истерика перешла в фазу неконтролируемого трепа, остановить который не представлялось возможным. Леля, захлебываясь слезами и соплями, рассказывала о своей нелегкой жизни. Впрочем, ничего нового для себя Якут не узнал. Обычная история обычной провинциальной девчонки, которая решила во что бы то ни стало покорить столицу. Леля – единственная дочь довольно состоятельных по меркам провинции родителей, умная и в меру избалованная родительской любовью. Тот конкурс, в котором она получила титул Мисс Очарование, пластиковую корону и плед из верблюжьей шерсти в подарок, перевернул спокойное течение Лелиной жизни. Девушка решила стать моделью. Родители не сопротивлялись, они и вправду считали Лелю самой красивой раскрасавицей во всей России. Родители оплатили два года учебы в местной школе моделей, и Леле даже удалось поучаствовать в показах, которые в основном устраивали местные же модельеры. А после окончания школы – серебряная медаль, между прочим, и слабая попытка родителей убедить, что профессия экономиста ничуть не хуже – наступило время «Х». Леля отправилась в Москву. В модном по меркам города Ихтинска чемодане лежали немногочисленные – гардероб Леля решила обновить за счет поклонников, в скором появлении которых не сомневалась – вещи, косметика, паспорт, диплом об окончании школы моделей с присвоенным Леле званием «модель I класса» и портфолио.