В душу вливающим мне благодати, Эти звериные звуки некстати. Люди встречают с укором надменным То, чего не поймут, Что перед добрым или вдохновенным Им тяжело порицанье унять, — Знать и собаке охота рычать? Но, ах! Я чувствую, в противность доброй воле, Довольства грудь моя не источает боле. Но отчего ж поток подобный сякнет вдруг, И жаждою опять томится дух? Я испытал все эти превращенья! Такой пробел есть способ восполнять, Мы неземное станем почитать, Алкать мы станем откровенья, Которого нигде достойней, чище нет Того, что новый дал завет. Возьму я подлинник, раскрою, С правдивым чувством, я взалкал Святой оригинал Перевести мне речию родною. (Он открывает том и готовится.) Написано: «Вначале было слово»[45]. Вот я и стал! Как продолжать мне снова? Могу ли слову я воздать такую честь? Иначе нужно перевесть! Коль верно озарен исход тяжелых дум, То здесь написано: «Вначале был лишь ум». На первой строчке надо тщиться, Чтобы перу не заблудиться! Ум та ли власть, что все, подвигнув, сотворила? Поставлю я: «Была вначале сила». Но в миг, как собралась писать рука моя, Предчувствую, что все не кончу этим я. Вдруг вижу свет! Мне дух глаза открыл! И я пишу: «Вначале подвиг был». Коль хочешь комнату со мной делить, То перестань ты, пудель, выть. Ты лаешь! И мне мешаешь. Такого соседа к себе не приму, Из нас одному Нет места в дому. Хоть гостя гнать я и не сроден[46], Дверь отперта, и ты свободен. Но что я вижу пред собой! Естествен ли исход такой? Тень это? Иль на самом деле? Мой пудель прибывает в теле, Растет, — его не узнаешь, Уж на собаку он не похож! Какой упырь мной в комнату введен! С гиппопотамом сходен он, Глаза горят, ужаснейшая пасть. Не вздумай ты пропасть! Я знаю, братцы, как могуч Над вами Соломонов ключ[47]. Духи[48] (в коридоре) Там один уже попался! Благо, сам ты цел остался! Словно в капкане теперь Адский томится там зверь. Но погодите!