Пилат: К чему ты мне это рассказываешь? Человек с Голгофы: Я рассказываю это к тому, что исполин, считавший себя непокоренным люцифером, богочеловеком, был вынужден медленно умирать, покинутый всеми. Ниточка за ниточкой обрубалась его связь с внешним миром. Пока спасенные восстанавливали корабль, он утратил способность двигаться, видеть, и просто лежал во мраке, погружаясь в вечность черной дыры. Вы знаете, что в черной дыре время почти останавливается? Какая ирония, ведь его сознание стало яснее, чем когда-либо в жизни. В последние дни его сознание навсегда погрузилось в мавзолей собственного тела, не способное вырваться на свободу. Один раз, когда он еще мог сжимать в пальцах карандаш, Волк Ларсен написал: "Когда не бывает боли, мне совсем хорошо. И я тогда мыслю совсем ясно. Я могу рассуждать о жизни и смерти, как индусский мудрец". Пилат: И что никто не помог ему? Человек с Голгофы: Нет, он просто погрузился в черную дыру. Пилат: Ты действительно пророк. Мне все время кажется, что я, погруженный навечно в черную тьму своего мертвого тела, обречен провести так целую вечность, наедине с самим собой. Мессинг: Но ведь вы не верите в Бога. О какой вечности Вы говорите? Пилат: Ты прав. Ты прав. Наверное, это просто мое малодушие. Кстати, говоря о жизни и смерти. Хочешь посмеяться? Мессинг. С удовольствием. Я слышал, чтобы посмеяться от души, надо иметь возможность прожить хотя бы 2000 лет. Пилат: Да. Дело в том, что не так давно я разговаривал с товарищем Пастернаком. Слышали о таком? Смерти нет…. И все такое. Так вот он пытался заступиться за одного поэта, Мандельштама, который написал про меня паскудное стихотворение. Ничего интересного. Яйца съеденного не стоит. Мессинг: Да, слышал. Пилат. Я позвонил ему и спросил, не знаком ли он, совсем случайно, с товарищем Мандельштамом. Видите ли, он зачем-то вступил в конфликт с нашими писателями из Массолита и попал в опалу. Но дело не в этом. Если бы ты знал, как глубоко они мне безразличны. Дело совсем не в них. Ты будешь смеяться, но товарищ Пастернак мог запросто спасти своего товарища. Это был мой эксперимент. Величайший эксперимент, изобретенный лично мною. Давно, давно. Так давно, что ты даже поверить не сможешь. Мессинг: Я охотно вам верю. Пилат: Я бы реально вытащил бы его, просто из принципа. Мессинг: Как Петр? Вы думаете, он мог бы дать показания и спасти своего учителя? Но разве это имело смысл? Он бы просто обрек себя на гибель, ничего бы не изменилось. Пилат: Какой еще Петр? По-твоему, если ты знаешь, что это бессмысленно и твоего друга уже не спасти, значит можно от него отречься? Так? Ты еще его последователей вспомни. Церковь должна дружить с государством, а не пытаться кого-то спасать. Вот Вы все говорите, Пилат, Пилат. Мессинг: Я ничего не говорил про Пилата. Пилат: Хорошо. Пусть я Пилат, пусть я верховный прокуратор. Но вот я звоню и спрашиваю, есть желание спасти твоего друга? Ведь он же мастер? Ведь он мастер? И что? У тебя две секунды, чтобы решить свою и чужую судьбу. Ты понимаешь? Две-три секунды. И уже ничего не изменить. Ты будешь жить с этим до конца своей жизни. Мессинг: Что он ответил? Пилат: Вместо того чтобы ответить, он предложил мне встретиться, чтобы поговорить о жизни и смерти. Я бросил трубку и хохотал с Берией почти полчаса. О жизни и смерти… Каков, а? Нет ничего хуже трусости. Мессинг: Вы правы, товарищ Сталин. Это действительно очень смешно. Это даже более смешно, чем Вы думаете. Пилат: Ты действительно считаешь, что он смог бы мне что-то сообщить? Что-то важное? Мессинг: Видите ли, именно это он и хотел Вам сообщить. Я открою Вам страшную тайну. Ведь вы интересовались будущим. Товарищ Пастернак был знаком с одним писателем. Его фамилия Булгаков. Говорят, вы имели с ним какую-то странную мистическую связь. Так вот, он написал один роман, в котором изложил судьбу России, а заодно и вашу судьбу тоже. Там же детально описана ваша смерть, от легкого укольчика врачей прямо в сердце. Пилат: Врачи? И все же, значит это они? Мессинг: Именно они. Они и поставят точку в вашем романе. Пилат: Всех к расстрелу…. И этого Булгакова в том числе. Это же заговор. Я просил написать антиевангелие, а не предсказывать… И куда смотрит этот чертов налоговик? Мессинг: К сожалению это очень сложно сделать. Он давно как умер. Кстати, этот Булгаков не обращался, не хотел с вами встретиться? Пилат: Обращался. Конечно, обращался. Совершенно больной человек, мирфиус, хотя и написал пару интересных вещей. Думаете, он тоже хотел мне что-то сообщить? Мессинг: Он хотел вам сообщить, что Вы умрете страшной смертью на день освобождения еврейского народа, праздник "Пурим", в точности так, как это описано в конце романа "Морской волк", который я вам только что изложил. А ваш единственный ученик, бывший налоговик Левий Матвей, будет бегать вокруг оцепления, ждать светового сигнала начальника охраны и писать в своем дневнике словами доктора Живаго "Смерти нет. Столько времени прошло, а смерти нет". Потом он утащит вас в уже занятую пещеру. Пилат: Не понял… Сегодня какое число? Мессинг: Как я уже говорил, товарищ Пастернак общался с товарищем Булгаковым. Булгаков умер. Но Пастернак был еще жив. И хотел вас об этом предупредить. Но вы оказались таким же фаталистом, каким когда-то был Юлий Цезарь. Пилат: Расстрелять, немедленно расстрелять. Мессинг: Кого? Пилат: Всех, и тебя тоже. Преступник! Преступник! Мессинг: Зря кричите. Вы забили про наш уговор? Там в Ершалаиме? Вы забыли, кто настоящий хозяин сна, в котором вы живете? Пилат: Но это ты? Это ты?