Он почувствовал прилив сил. На мгновение ему даже показалось, что всё наконец стало на свои места, и теперь он обрёл самого себя. «Чёрт возьми, но как же… как понять, мои это желания и мысли или его? Мой ли это выбор?» Джон достал из кармана серебряную монету. Большой палец его руки распрямился, и блестящий диск с тихим звоном взмыл вверх. Раз, ещё раз, и ещё. Одинокая фигура Джона медленно растворялась во вновь сгустившемся тумане, пока не исчезла совсем, став его неотъемлемой частью. Его тенью. Жбан Артём Кельманов Кумекаешь, барин, отчего меня прозвали Васька Говорун? Это ведь оттого, что я правду всегда говорю, не утаивая. Так и тебе как на духу расскажу — вот как было всё, так и расскажу. Сенька, сынишка мой, в деревню его из лесу привёл. Денёк тогда выдался тёплый, солнечный. Я, помню, топор натачивал… А то как же, барин, — конечно, из лесу! Из вот этого самого! Да мы потом на то место ходили, где он его встретил. Яма там в две сажени, земля вся выжжена и дерево сгорело, дуб старый. Словом, я натачивал топор. Тут слышу — Сенька народ по избам кличет: «Эгей, полюбуйтесь, я лешего привёл!» Я топор-то прихватил, да и вышел навстречу. Все вышли на лешего посмотреть. И ты бы его видел, барин! Батюшки-светы, я дотоле этаких страшных не встречал — руки-ноги железные, пузо блестит, голова — что твоё ведро. Глазищи круглые, светятся. И Сенька мой, белобрысый, рядом бежит, улыбается, сам тому лешему чуть выше колена. Какой же тот оказался здоровенный! Мы-то все едва до плеча ему доставали, а кое-кто и того был ниже, разве Никодим только одного почти роста, да батя его, но с ними-то мы пообвыклись, да и всё ж таки они лешему тоже уступали. Да, ещё у него шишка на лбу была, красная, а на шишке буквами слово написано. Буквы те чудные, вроде бы наши, а вроде и не совсем. А слово — совсем уж непонятное, «вклвыкл». Гадали, что же оно значит — кто-то что-то клевал или выклевал? Прохор, мельник, сказал, что это — заклятье ведьмино, что избавляться от лешего надо, гнать подобру-поздорову, а то худа не оберёмся. Впрочем, это он после уже сказал, когда решали, что с ним делать, а сперва-то все молчали, страшно было. Тряслись все, да виду не показывали. И леший тоже молчал, глазищами токмо водил туда-сюда. Тут Сенька молвил: — Ну вы чего! Он же хороший, добрый, его Андроном звать. Говорит, что людям он друг и помощник. Прохор осмелел первый: — Где ж это видано, — говорит, — чтобы леший в деревню приходил, да ещё и людям помогал? Соврал он тебе, сила нечистая, вестимо, погубить всех нас задумал. Тогда сразу все загомонили, спорить начали. Я Сеньку стал расспрашивать, где, мол, он лешего встретил. Он мне тут и про лес, и про яму поведал. Сказал, что сперва испугался, да опосля как-то с лешим подружился, а тот вместе с ним в деревню и пришёл. Прохор тогда как раз про заклятье сказал и что избавляться надобно. Железный всё молчал, а тут вдруг молвил: — Не надо от меня избавляться, я вам пригожусь! — голос был точь в точь, как если бы колокол вдруг по-людски заговорил. Каждое слово — «Бом! Бом!» От неожиданности все, известное дело, снова оробели. Ещё бы, за спором, пока леший молчал, про него будто и думать забыли, а тут — такое! Ну вот, барин, потом он рассказал нам, что вовсе он не леший, что кличут его Андроном… Вернее сказать, похожее имя было, Андрой или Андрод, да Андрон-то — хоть имя человеческое. Впрочем, он говорил, что таких, как он, всех зовут Андронами, потому мы его Жбаном и прозвали. Он не обиделся, даже, пожалуй, понравилось, что теперь собственным именем наречён. Много таких? Он сказал, что много, но у нас он один был. Всему свой черёд, слушай дальше. Слово за слово, решились мы Жбана у себя оставить, тот обещал во всём нам помогать и от работы не отлынивать. Прохору пообещали за ним присматривать и, ежели что не так будет, прогнать обратно в лес. Прохор возразил, что поздно будет, да как-то поверили мы Жбану — хоть и страшный был, а Сеньку не обидел. И пара рук лишняя в хозяйстве сгодится. Да вот ведь в чём загвоздка — никто его к себе брать не захотел. Сызнова спорить начали. Никодим бороду почесал, да и буркнул: — Пусть Васька Жбана у себя поселит, — это про меня-то. — Чей сын-то его привёл? Все согласно закивали. Я, было, попытался воспротивиться, да никто уж слушать не стал — довольны были, что со своих плеч ношу скинули. Зато как Сенька обрадовался — прыгал и скакал вокруг, как тот кузнечик! — Ну пойдём, что ли, — говорю железному, да сам домой направляюсь. Жбан ничего не ответил, а просто следом двинулся. Вдруг по пути молвит: — Господин Васька, — честное слово, так и сказал, — давай я топор наточу. Я ему топор доверить побоялся, ответил, что это уж я сам как-нибудь, да и господином меня нечего величать. Дал метлу ему, пусть бы двор подмёл, Сеньку в дом отправил, а сам с топором пошёл. Иду такой, а сам думаю, что вот ведь свалился на мою голову. Вслед вдруг слышу, опять «Бом! Бом!» — колоколом своим звенит: — Васька, всё готово, двор подмёл! Что дальше делать? Ага, так я ему и поверил! Оборачиваюсь, да челюсть вниз от удивления так и уронил — отродясь такой чистоты во дворе не было, могла бы от чистоты земля сверкать — сверкала бы, а самое главное, что и не слышал я совсем, как он подметал, так, лёгкий ветерок. Говорю ему: — Ты отдохни пока, а я уж пораскину умом, чем тебя занять. Сказал, а сам глазам не верю. Жбан тем временем кивнул, да и встал, как истукан, с метлой в руке — хоть в поле ставь, ворон отгонять. Я его покамест так и оставил, нужно было с топором закончить. Пока точил, Сенька выскочил, а за ним — Фроська, жена моя. На двор подивилась и на Жбана с метлой, а затем и вопрошает: — Скажи, чудище лесное, что ты обыкновенно кушать изволишь? Тот отвечал, что никакой еды ему и не потребно вовсе. Такое вот диво — не ел он, барин, да и, как потом узнали, не спал совсем. Фроська лоб рукавом-то утёрла, обрадовалась, знамо, что нас не слопает. Я тем часом топор наточил, да у Жбана спрашиваю: — Сумеешь ли ты дров нарубить? — Ещё бы, конечно! Даю топор ему — не успел опомниться, как он столько уже нарубил, что останавливать пришлось. Да дровишки, барин, получились ровнёхонькие, одно к одному — чудеса, да и только. Он и в поленницу их мигом сложил. Я тогда водицы из ковша отпил, да Жбана за собой в избу позвал. Он, само собой, согнулся в три погибели, но в избу зашёл. Светит глазами — светло, как днём! Фроська посетовала, что лучина такого света не даёт, — как ведь было бы всё хорошо видно. А я, барин, веришь, полушку нашёл — с полгода как выронил, да и потерял, а тут глядь — она в самом углу, в щёлку угодила, да и застряла там. Подобрал, а то ведь добрый знак был — к удаче, ясно, Жбан объявился. В избе ему тесно было, потому мы его в хлеву и разместили. Мы с Фроськой в тот день полночи не засыпали — имелось, о чём посудачить. А Сенька — тому хорошо спалось, дитё ведь, — лежал себе, потягивался сладко, да улыбался во сне. На новый день просыпаемся, а Жбан уже корову подоил и яйца у кур собрал, стоит под дверью, нас дожидается. Так вот, барин, он у нас жить и стал. Оказалось, в его руках любое дело спорится — мы его к работе и приспособили тогда. И по двору, и по хозяйству — сперва у нас токмо, а потом и по всей деревне, скорости-то ему хватало, шустрый ведь был, каких поискать. В поле хорошо работал, его в поле вообще можно одного было выпускать, да мы всё равно с ним ходили, потому как без дела не привыкли. Детишки в нём души не чаяли, а Жбан играл с ними — в прятки, например. Он же большой, за бочку спрятался — всё равно видать его, а мелюзге весело, хохочут, смехом заливаются. Катал их на загривке, а у него скорость — будь здоров, наперегонки с лошадьми бегал. Детям ветер в лицо, счастьем лучатся и улюлюкают на всю округу. И вроде на вид-то Жбан чудовищем был ужасным, а на деле оказался добрейшей души. А мы что думали? Нам, барин, Жбан, известное дело, тоже нравился, не только детям. Никодима он всякие штуки из дерева выпиливать научил, Фроське вот показал гриб какой-то, который можно в суп добавлять, чтоб тот сытнее становился. А как-то раз он досочку смастерил, а на ней клетки вырезал, камушков раздобыл, чёрных и белых, да забаву нам показал, шашки называется — камушки по клеткам прыг-скок, да других камушков всех перепрыгать должны! Да что ты барин, откуда ж мне знать, что есть такие шашки! И что порочная игра эта — мы тоже не знали. Раз так — всё на исповеди расскажу, вот те крест! Да ведь мы-то в сущности просто забавлялись, а Жбан, тот лишь хотел для нас доброе дело сделать. Прохор разве что его сразу невзлюбил, говорил, что не к добру всё это, да потом, опосля того, как Жбан Ивашку спас, тогда и Прохор переменился. А дело было вот как. Ивашка, старший Прохоров сын, повёз муку в город, а дорога по первости лесом идёт, — так на него волки выскочили, пытался удрать, да лошади тяжело было. Поверишь ли, барин, — Жбан за десять вёрст услыхал, домчался мигом, да волков тех прогнал. За ногу Ивашку, конечно, цапнули, но ведь живой же остался. Прохор тогда горючими слезами обливался, Жбана обнимал как родного, благодарил, да всё молил простить его, на что Жбан ему сказал: «Что же мне было обижаться? Ты ведь хороший мужик, Прохор, просто моего племени доселе не встречал». А тот слёзы утирал и всё спасибо говорил. Полностью к Жбану, ясное дело, было тяжко привыкнуть, потому и нелепости случались. Один раз ночью пошёл я до ветру, увидел, как тот глазами светит, да чуть на месте и не сделал то, из-за чего вышел. Жбан сидел на лавочке, а на коленке у него, свернувшись калачиком, котёнок серенький спал. Жбан своей железной ручищей тому котёнку ласково за ушком почёсывал, а сам на луну смотрел и на звёзды. По дому тосковал. — Скажи на милость, откуда ж ты такой чудной взялся? — спрашиваю его. Он мне тогда поведал, что явился к нам из будущего времени. Как это так? Да очень просто. Вот у нас год одна тысяча пятьсот семьдесят третий от Рождества Христова, а у них — две тысячи сто двадцатый. К нам Жбан по ошибке попал, а вернуться не может, поскольку для того специальная штуковина нужна, какую люди из будущего ему в дорогу дать позабыли. Так что назад ему путь заказан, а рождён был людям помогать, вот потому-то за Сенькой в лесу и увязался. Следующим днём мы Жбана стали расспрашивать, как, мол, у них в будущем — он такого нарассказывал! Простые люди у них как баре живут, а баре — и того лучше, только называются иначе. Мясо могут есть хоть каждый день, а не только лишь по праздникам. Правда есть такие, что совсем не едят. Почему? Да я и сам не понял — не любят или не хотят, чудные они. Живут люди в огромных городах. У них есть телеги, которые сами по дорогам ездят, а есть и такие, которые по небу летают — Жбан сказал, что это очень большие телеги. Какие-то и до луны долетают. Во всём там людям помогают такие вот Андроны, как наш Жбан, потому у людей всего вдоволь, а трудятся они лишь по желанию. Всегда в тепле живут — представляешь, барин?! И зимой печку топить не надо! И молодые они до ста лет! Откуда Андроны берутся? Жбан сказал, что ему сложно нам объяснить. Единственно, я понял, что каких-то Андронов люди делают, а каких-то — сами Андроны. А вместо имён у них цифры — первый Андрон, второй и так далее. Таких небылиц и чудес про будущее время нам Жбан рассказал — поди ж поверь! Никодим послушал его и говорит: — Хорошо вы живёте. Чай, у вас там, наверное, и Страшный Суд уже был, и Господь второй раз явился. А Жбан ему молвит в ответ, что у них всеми признано, что Бога нет на свете, полная победа людского разума.