Твоя сила казалась мне абсолютной. «Мы веледы», — говорила ты, глядя мне в глаза, когда я плакала. «Мы носим огонь в волосах, ветер в сердцах, камень в руке и воду на подошвах. Мы часть этого мира. Никто не может нас сломить». Я растворялась в твоих словах. Я верила тебе. Солнце светило ярче, ягоды были вкуснее, а травы душистее, когда я принадлежала тебе. Все так говорят о своём детстве, но для меня это делала ты. Вяз — сила. К семи годам я умела лечить мелких животных. Наш дом заполнился шумом. Я приносила всех страдающих зверьков, пропадая полдня в лесу в поисках раненых. Один раз принесла раздавленную телегой кошку, пролежавшую на солнце весь день. Я плакала от беспомощности, ты молча указала пальцем на выгребную яму. У нас постоянно жило до двадцати диких созданий. Я чувствовала себя героем сказаний. Хранительницей леса — одним из ликов Матери. Ты не возражала. Помогала советом — странным, но действенным: «Почувствуй лес в своих зубах» — я не понимала, пока однажды не почувствовала. Тогда я лечила бобра. Не все мои подопечные возвращались в лес, кого-то спасти не получалось. Я кинулась на тебя с кулаками, когда узнала, что мы едим рагу из кролика, которого я безуспешно лечила три дня. Кусты розмарина держали меня, пока ты рассказывала про круговорот жизни. Куриная ключица — учение. К тебе приходили все жители деревни. Все, что бы они потом ни говорили. Они боялись тебя и нуждались в тебе. Но боялись больше. У тебя были свои правила, и ты никогда от них не отступала. Ты не брала денег. С тобой расплачивались или товаром, или услугой. Деревенские шептались, что у нас весь подвал забит сокровищами, и мы слишком богаты, чтобы брать их гроши. Я даже пару раз пыталась их откопать. Они не знали, что всё было проще. Ты не понимала, зачем они нужны — эти бесполезные кусочки металла. За это люди не любили тебя ещё больше. Но больше всего на тебя злились за отказы. Ты не привораживала мужчин: «Зачем? — смеялась ты. — Задери юбку, отведи на полянку, и он твой». Не соглашалась помочь, если баба понесла и хотела избавиться от бремени. Не насылала болезни, не варила ядов. «Они такие странные?! — удивлялась ты. — Я могу избавить его двор от парши, а он хочет, чтобы она была у соседа. Почему?» Уговоры на тебя не действовали. Угрозы тоже. Пускать кулаки в дело боялись. Хорошо, когда тебя боятся. Плохо, когда тебя боятся все. Речная галька — стойкость. Первый дух, который пришёл ко мне, был дух воды. Ты смеялась, говорила, что я не твоя дочь, ведь ты больше работала с огнём. Ты и была огнём. В минуты задумчивости маленький язычок пламени бегал у тебя по пальцам. В день самой короткой ночи ты разводила свой костёр вдалеке от всех. И всегда находился тот, кто хотел с тобой перепрыгнуть обнажённым. У тебя всегда были мужчины, но нужны они были только на одну ночь. Иногда это была плата за услуги, иногда по твоему желанию. Ты никогда не приводила их в дом. Дом был только наш. В тот год ты разожгла свой костёр, на который пришёл он. Чужак из народа дорог. Ты провела с ним всю ночь. Он пришёл и на следующий вечер, но ты его прогнала. Дюжину вечеров он приходил и звал тебя. Ты отказывала и удивлялась его настойчивости. А когда он уехал, ты не смеялась целый день. Мне исполнилось десять. Половину просящих ты уже отправляла ко мне. А иногда они хотели, чтобы им помогала именно я. Говорили, у меня глаза как у простых людей. Сын кузнеца пришёл сам, баюкая обожжённую руку. Я уселась к нему на колени, так мне было удобнее, и сплела духов воды и земли. Он хотел выглядеть взрослым и не плакал, хоть и был всего на несколько лет старше меня. Я прижалась к его горячей груди и прислушалась к дыханию. В тот миг во мне что-то треснуло и разбилось, а потом собралось вновь. Вечером у меня заболел живот, и первый раз пошла кровь. Ты гладила меня по голове и поила отваром. «Кто он?» — твой вопрос меня удивил. Я не понимала, о чём ты спрашиваешь. Позже стало ясно. Мы не можем понести, пока у нас не разобьётся сердце. «Мы веледы. У нас ветер в сердцах. Мы не можем принадлежать никому». Я верила тебе. Ты сама нарушила правила. Полынь — честность. Ты была самой красивой из женщин, которых я знала. Так думает каждая дочь, но со мной согласны все, кто тебя видел. Лепесток шиповника — красота. Год спустя он приехал вновь. Поделиться новостями пришла жена мельника, единственная во всём селе, кто тебя не боялся. Наверное, её можно было назвать твоей подругой. Узнав, что кибитки народа дорог встали около деревни, ты сама устремилась к нему. Надев своё лучшее платье, вплела в волосы бубенчики и убежала, радостно звеня. Звенела и когда вернулась, но по твоим рукам волнами переливалось пламя. Ожог от твоей ладони на своём лице я вылечила быстро, но воспоминания остались навсегда. Ты ударила наотмашь, не глядя, когда поджигала в доме всё, на что падал твой взгляд. Только в сарае я узнала причину твоего гнева, но было слишком поздно. Да и смогла бы я тогда что-то изменить? Сомневаюсь. Но чувство вины долгие годы не отпускало меня. Плющ — страсть. Сейчас я понимаю, это была ревность. Но мне до сих пор непонятно, как он смог получить тебя. Завладеть тобой настолько, чтобы ты пошла против своих же правил. Когда выбирала мужчин, тебя не волновало, окольцован твой избранник или холост. Во второй свой визит в наше село он привёз жену и детей. Зачем посчитала его своим? Почему это так ранило тебя? Почему выбрала его, а не меня? Тебя признали виновной, как только нашли его обугленное тело. Только голова была не тронута пламенем. Видимо, ты хотела, чтобы он смотрел на тебя, пока сгорает сам. Вязать тебя пришли всем селом, схватили в собственном дворе. Помню, меня тогда удивило, что особенно старались женщины. С годами я поняла. У меня тоже была своя битва. Трое мужчин против одиннадцатилетней девочки. Справились со мной, только ударив по голове, поэтому я не видела твоего поражения. Как и не видела твоего последнего костра. Кусок верёвки — боль. С годами мне удалось восстановить твой последний день жизни. Что-то я услышала, когда лежала избитая в чужом сарае. Мужичьё приходило ещё раз доказать свою силу и бахвалилось, насилуя дочь после сожжения её матери. Что-то рассказала жена мельника, утащившая меня в лес, когда все напились. Что-то узнала из баек, услышанных мной спустя годы. Я вернулась уже женщиной. Неузнанной прошлась по селу. Отблагодарила спасительницу оберегами для её детей. Благодарить палачей не стала. У них своя ноша, у меня своя. Только сейчас я завязываю свои воспоминания о тебе, мама. Многие твои поступки мне стали понятны лишь теперь, а что-то остаётся загадкой до сих пор. Прошлое делает нас теми, кто мы есть. Наши воспоминания — части нашей души. Я всегда хранила наши секреты. Ты была моим миром. Я прощаю тебя. Твоё предательство было испытанием, которое я смогла преодолеть. Я связываю их сейчас, чтобы помнить и передать. Обломок хрусталя — прощение. Скоро у меня родится дочь. Я сплела эту куклу для неё, связала в ней все воспоминания о тебе, мама. Хочу быть всем миром для своей дочери, но не повторять твоих ошибок. Я подарю ей себя и тебя. Она будет веледой, как и мы. Научится всему, что знаю я. Поймёт, почему не расстаётся с этой куклой с самого рождения. Надеюсь, ты поможешь ей, мама. Расскажешь то, что не смогу я. Защитишь, когда меня не будет рядом. Мы носим огонь в волосах, ветер в сердцах, камень в руке и воду на подошвах. Мы часть этого мира. Ты помнишь, мама? Механическая осень Антон Филипович, Марина Румянцева День завершал свой путь. Осеннее солнце сочными мазками разукрасило небосвод над макушками деревьев. Лес медленно погружался в дрёму, не обращая внимания на приглушённый гул с востока, где никогда не спал город. Хроноко как раз заканчивала сажать последнее дерево на сегодня и уже собиралась возвращаться домой. Нежным движением механических рук она образовала горку земли у ствола молодой берёзки и весело защёлкала шестерёнками в районе груди. Хорошая работа! «С утра соберу тележку с цветами и в город, а ближе к вечеру вновь займусь посадкой деревьев. Ещё не забыть поменять стекло в теплице и смазать маслом сустав колена…» — составляя план на завтра, Хроноко неторопливо брела через луг к небольшому домику у леса. Тихие шаги вспугнули бабочек, притаившихся в траве, и они разноцветными лепестками разлетелись в стороны от возмутительницы спокойствия. Улыбнувшись и разведя руки в стороны, она закружилась, на миг представив себя героиней одного старого фильма, который очень любила. У входной двери Хроноко остановилась и бросила взгляд в сторону опушки. Покой и гармония. Зыбкая безмятежность тонущего в сумерках леса в этот раз была нерушима. — Сегодня не пришёл, — с печалью произнесла Хроноко и вошла в дом. * * * Комната наполнилась мягким ароматом трав. Сенсоры обоняния улавливали ромашку, душицу, нотки тимьяна и шалфея. Хроноко любила этот запах, он напоминал ей о хозяине, создателе… отце и единственном друге. Последнее время ей нравилось думать именно так. Со дня его смерти прошло уже почти полгода, но каждый вечер Хроноко всё так же неизменно заваривала его любимый чай, цветы и травы для которого собирала в лесу или выращивала в теплице. Просто ставила одинокую чашку на стол и наблюдала за извивающейся струйкой пара, что поднималась от горячего напитка и растворялась в воздухе. «Душа, наверное, похожа на что-то подобное, — размышляла Хроноко. — То странное существо из леса, иногда оно тоже похоже на дым, только чёрный. Быть может, это душа хозяина? Но почему в таком случае он не подходит ближе…» Она развернулась к старому комоду у стены и бережно взяла стоявшую на нём фотокарточку. Хозяин и его супруга. Хроноко она тоже нравилась. Жена хозяина ушла первой, и с тех пор он сильно изменился. Погрузившись в архивы памяти, Хроноко в очередной раз отыскала одну из последних записей с создателем. — Теперь ты уникальна, Хроноко, — улыбнулся он из прошлого. — Я перенастроил твои ограничители, установил новый нейронный блок и… это мой небольшой прощальный подарок тебе. Ты же знаешь… скоро люди покинут это место, и я не исключение. — Знаю, хозяин. Ты рассказывал. В чём состоит моя уникальность? — Ты можешь делать всё, что захочешь, в отличие от других роботов. Ты свободна. Вольна и в созидании, и в разрушении. Теперь у тебя есть выбор. — Могу я сажать деревья и продавать цветы? Как ты раньше? Я умею, я помогала. — Да, у тебя это хорошо получается. — В его глазах стояли слёзы, но, кажется, он был счастлив в тот момент. — А ещё я не хочу жечь тела людей. Мне не нужно будет этого делать? Хозяин слабо улыбнулся и тихо сказал: — Только один раз. * * * — Пожалуйста! Смог над ржавым городом никогда не рассеивался, и солнечные лучи с трудом пробивались сквозь грязно-рыжие облака, почти не касаясь заваленных мусором улиц. Тут и там лежали старая штукатурка и битое стекло, истлевшие тряпки и домашняя утварь. Осевшие двери поскрипывали на петлях, повинуясь порыву ветра. Мостовые были загорожены брошенными, словно вросшими в асфальт автомобилями. Повсюду стояла жуткая вонь. — Пожалуйста, возьмите! Стальная рука Хроноко с зажатым в ней хилым цветочком протянулась к проходящему мимо роботу. В старом ботинке качнулся тонкий стебелёк растения: крупные лопушки листьев да россыпь нежно-голубых цветков с жёлтой серединкой — вот и всё его богатство. Но среди разрухи и запустения он сиял ярче всех сокровищ мира. Жизнь среди смерти. Большие хрустальные глаза Хроноко со всей возможной грустью смотрели вслед очередному железному путнику. Лишённые хозяев и ныне запрограммированные с единственной целью, механические братья Хроноко вызывали в ней эмоциональную реакцию, распознанную системой как «сочувствие». Изо дня в день «ищейки» совершали один и тот же скорбный маршрут: поиск, а затем кремация человеческих останков в поражённом болезнью мире. В мусорном лабиринте улиц ржавый робот безучастно тащил за собой разлагающиеся тела. Тележка подпрыгивала на ухабах, так и норовя перевернуться. «Эмоциональный блок не обнаружен, блок „Самообучение“ отсутствует». По маленькому визионеру в запястье Хроноко всегда бежали одни и те же слова. Каждый день она приходила сюда, на площадь у крематория, в попытке заполнить пустоту красотой и теплом. Пустоту покинутого города и холодную бездну внутри тех, кто остался после. Но тщетно. Врачевание собратьев не двигалось с мёртвой точки. — Пожалуйста, возьмите! Это принесёт вам радость… Сияющий оазис голубых незабудок среди руин и смерти.