– Товарищ следователь, вы спрашиваете не того, – голос шпреха был спокоен, но в нем звенел металл. – Юра, ты знаешь эту женщину? – Да я ее впервые вижу, честное слово! Я вообще не понимаю, что тут происходит, Давид! – Юрка и сам уже чуть не плакал. – А все-таки, вы знаете этого человека? – настойчивый следователь протянул даме стакан с водой. – Н-н-нееет… – замотала она изрядно растрепавшейся прической. И прошептала: – Я очень боюсь клоунов, с детства, думала, что все прошло за двадцать пять лет… ошиблась… я не могу себя контролировать, мне очень стыдно, простите… Странное слово – коулрофобия[57]. Этот страх и по сей день не относят к психозам, но если то, чему мы все были свидетелями, не психоз, то что? Олег Таймень увел Алю и ее мужа к себе в вагончик, следователь при всех извинился перед Юркой и куда-то слился, цирковые по очереди обнимали коверного, пытаясь хоть как-то подбодрить. Давид Вахтангович вышел к зрителям и мягко объяснил им, что у женщины был нервный срыв, что это особенность ее психики, и что сейчас ей гораздо лучше. Народ, кажется, понял. Во всяком случае, веселье пошло своим чередом. Только дальше работали в этот вечер Энвар и дядя Коля – Юрка никак не мог оправиться от шока и на манеж выходить был просто не в состоянии. Лежал пластом у Агеева в вагончике и пил водку. Давид Вахтангович его понял. А Света Павловская после представления сказала мне: – Уф, как хорошо, что Ирка (жена Юры) приболела и в гостинице лежит, как хорошо, что она не присутствовала при этом кошмаре. В течение хотя бы пяти минут видеть, что твоего мужа до истерики боится незнакомая красотка – поседеть же можно от всяких мыслей! Следак тот ведь сразу стойку сделал, решил, видимо, что наш Юрка маньячит в свободное от клоунады время, а Алечка эта психованная – его чудом спасшаяся жертва. Зачем Ирке эти нервы? Олег Таймень потом рассказал Агееву, что, напоив Алю с генералом собственноручно собранным в тайге успокоительным сбором, он посадил обоих в такси и порекомендовал сразу после возвращения из санатория домой обратиться к серьезному специалисту. Оказывается, у красивой этой женщины в детстве была жуткая история, связанная с человеком в клоунском гриме, и Аля сама не знала о силе и глубине поселившегося в ней ужаса, потому что живет с мужем в далеком северном гарнизоне, а там цирков нет в радиусе двух тысяч километров. Поздним вечером, когда Костя, Ковбой, я и Володя Агеев прогуливали Вели и немного пьяненького Юрку вдоль пляжей, Троепольский вдруг спросил: – А вы поняли, почему наш Вахтангович психанул? Да потому, что дурак этот милицейский. Рвение служебное, конечно, штука хорошая, похвально, что гражданин следователь тащит службу, не зная отдыха даже во время отдыха, но есть совершенно очевидный факт: человека в клоунском гриме узнать невозможно. 34. Куда приводят мечты Олег Яковлевич, продолжая пользовать матерей, жен и самих местных чиновников, выяснил у своих пациентов, что недалеко от Сухума есть замечательные природные термальные источники. Там горячая лечебная вода бьет прямо из-под земли и поднимает на ноги даже неходячих – так сказала Олегу пациентка, сама врач-хирург по специальности. Таймень немедленно съездил с инженером Иналом на эти источники, уточнил в курортной поликлинике состав и свойства воды, а вечером пошел к Агееву. Они совещались до глубокой ночи, но в конце концов пришли к консенсусу. Володя решил, что как только закончатся гастроли и передвижка встанет на зимнюю консервацию, он привезет из Москвы свою Анечку. Девочке будет очень полезно принять курс целебных ванн, Агеев возьмет один из накопившихся отпусков и тоже потешит свои растяжения и переломы в теплой водичке. Как же я обрадовалась! Я увижу маленькую Анечку, да и Володя останется с нами еще на какое-то время, не уедет в свою далекую Москву – специфика работы циркового конвейера не позволяла даже примерно загадывать, когда мы увидимся с моим печальным великаном в следующий раз. Быть может, только в его следующем отпуске, который будет неизвестно когда. – Тю-ю, тогда и мы остаемся здесь, да, Сашка? Ты не против, шеф? Тут в октябре уже первые мандарины будут, я должен увидеть, как они становятся оранжевыми прямо на ветках, – Витька Ковобой и Якубов, очевидно, еще не все окрестности облазили. Да и зачем им, холостым и свободным, ехать домой – ни у Вити, ни у Саши уже не было в живых родителей. – Пожалуй, и я задержусь, потрачу на здоровье свое горемычное хоть пару неделек за последние десять лет. Мы с партнерами уже два года без отпуска, пусть и ребята мои отдохнут, пока я тут лечиться буду. – Рите Бакиревой тоже явно не хотелось уезжать из чудесного городка, где мы так славно обжились. В общем, пока что подбиралась очень славная компания тех, кто остается на зиму, и тех, кто пробудет еще какое-то время после закрытия сезона: Риточка, Фира Моисеевна, которая на зимний период подменяла администратора Аркашу, Витька и Сашка, Агеев, Олег Таймень (Барский, конечно, не мог платить ему зарплату в отсутствие труппы, Главк никогда не утвердил бы такое штатное расписание, но массажист отлично справлялся и сам, ставя на ноги местных страждущих), шапитмейстер Матвей Иванович, старший униформист Федор Михайлович Лауш, наш мастер Михалыч и мы с Вели. Давид Вахтангович оставался с нами по долгу службы – директор Барский давным-давно каким-то образом оформил приказом Главка работу шпрехшталмейстера только в своей передвижке, и сейчас собирался ненадолго отпустить его в один из стационарных цирков, где заболел шпрех – исключительно на время, пока тот человек будет в больнице. А вот Костя уедет. Я знала это совершенно точно, хотя ни разу нигде ни слова не говорилось о его планах, о том, есть ли у него отпуск, о том, куда он получил разнарядку – артисты труппы уже примерно знали от директора Барского, кому куда ехать после закрытия сезона в передвижке № 13. Юрий Евгеньевич раз в месяц обязательно летал в Главк с отчетами и возвращался с самыми свежими новостями. Сейчас, в октябре, он начал привозить и приказы, в которых значилось, куда потом следует тот или иной номер нашей программы. Чаще всего это были стационарные цирки в крупных городах на юге страны – дирекция умела считать денежки. Но Костя не получил пока назначения, иначе я уже была бы в курсе. Кто-нибудь из наших непременно обмолвился бы. Только это ничего не меняло. Все равно же уедет. Точка. И лучше не думать на эту тему. Ведь пока он здесь, и целый месяц, а то и больше (если сборы не упадут, пусть не упадут, пожалуйста!) будет здесь, это огромный срок – месяц. И я решила, что стану радоваться тому, что имею сейчас. У меня же было много всего: старшие, которые меня любили и учили, море, горы вокруг города, догорающее долгое лето, работа, о которой можно только мечтать, мой верный, веселый толстый Вели, а впереди еще и необыкновенная зимняя жизнь при затихшем шапито… И Костя пока еще здесь, рядом. Ковбой мечтал о мандаринах в зеленой листве, а я почему-то очень хотела увидеть отстраненное, холодное море без людей в нем, пустые пляжи и пальмы под снегом. Должен же тут быть хоть какой-то снег? Что касается мандаринов, то на совершенно не похожих на все, что я видела до Абхазии, на каких-то игрушечных темно-изумрудных деревьях в саду Гунды уже висели крупные сочно-зеленые плоды. Я тайком ходила их трогать и нюхать. Еще я побывала у Троепольского в вагончике. Совершенно случайно, вообще-то я обходила этот красненький вагончик десятой дорогой – мне казалось, что там алтарь, кромлех, священное место. Он же там спит, иногда ест, там его вещи, книги и все такое, как можно туда просто взять и зайти? Да земля немедленно разверзнется и поглотит за такое святотатство (напоминаю: мне не было еще и семнадцати лет)! И тут Костя, идя на репетицию, забыл баночку со специальной присыпкой для тапочек. Их кожаную подошву натирают чем-то вроде талька – тогда кожа не скользит на педалях моноцикла и на поверхности реквизита, который сделан из легкого металла, сцепка лучше. Конечно же, я сидела неподалеку на барьере и старательно перематывала изоленту на больших кольцах – у меня до сих пор отлично получается придумывать поводы быть рядом, еще тогда я хорошо научилась. Якубов, что-то чинивший в блоках под куполом, крикнул сверху: – Лор, будь другом, принеси масленку, тут совсем лебедка забилась пылью, смазать нужно, а масленка у Агеева в ящике. – Ну, если ты все равно идешь в ту сторону, то загляни ко мне, там на кофре стоит зеленая банка, квадратная такая, захвати ее, пожалуйста, – добавил Костя. Ха. Если бы он попросил меня принести пресловутый цветочек аленький, я б тут же стартанула за пять морей. И горе Чудищу, если б оно попыталось тот цветочек не дать – заодно я принесла бы Косте его шкуру. Масленка с машинным маслом нашлась мгновенно, и вот я уже открываю дверь вагончика Троепольского («Стой, сердце, стой!»). Дом очень многое может рассказать о хозяине. Если внимательно смотреть, то дом расскажет даже то, что человек предпочел бы скрыть. Бывают дома, в которые хочется возвращаться опять и опять, несмотря на тесноту, беспорядок, стопки книг повсюду, попадающуюся местами пыль, на детей, собак и кошек, путающихся под ногами, на разномастные чашки, незатейливое угощение – в них тепло и светло, в этих домах, в них ты свой. А бывают дома чистые и приличные, упорядоченные и ухоженные, переступив порог которых ты понимаешь: ты здесь лишний, здесь чужой и чуждый мир, обитатели которого тебя сейчас просто терпят. И пусть хозяева улыбаются и машут, потом ты будешь обходить их жилище по широкой дуге, как Гримпенскую трясину. У Кости царил упорядоченный хаос. В маленьком пространстве вагончика он ухитрился создать целый мир: на полках, которые в два ряда висели по всем стенам, толпились какие-то фигурки – особенно хорош был сиреневый единорог с большими глазами и золотым рогом, смешные разноцветные игрушки, множество книг (торопясь, я разглядела только огромные словари да толстые тома «Ножи мира» и «Оружие мира»). На столике лежала стопка: Юрий Визбор, «Я сердце оставил в синих горах», сонеты Шекспира и двухтомник О. Генри – все они были и в нашей домашней библиотеке, все читаны не один раз, я очень обрадовалась совпадению вкусов. Свободное пространство стен занимали смешные и страшные маски из каких-то явно южных стран, а над кроватью висел большой портрет красивой женщины, нарисованный прозрачной акварелью. Костина жена на рисунке обнимала длинную, похожую на лохматую гусеницу, собаку с короткими ногами и темными стоячими ушами, и смеялась, чуть запрокинув голову. У нее были зеленые глаза и светлые волосы, собранные в длинный хвост. И она выглядела очень счастливой. И очень живой. Место для портрета было выбрано так, чтоб лежащий на кровати мог смотреть на него. Смотреть каждый вечер. Там и светильник был прикреплен, не у изголовья, а у рисунка… Как я взяла с кофра банку, как вышла из вагончика, как отдавала Косте и Сашке принесенное и каким образом оказалась сидящей на берегу моря с Вели на поводке – неизвестно. Но в тот вечер я впервые узнала, что испытывает человек, которому вынесли приговор. Неважно кто – доктора, судьи, какие-нибудь враги, или он сам себе его вынес. Тогда мне казалось, что этот приговор – смертный. Организм отреагировал должным образом и оперативненько собрался откинуть копыта: долго просидев на пляже и окончательно уяснив абсолютное и бесповоротное отсутствие даже одного процента возможности стать для Кости не просто «нашей Лорочкой», я вернулась в цирковой городок, аккуратно закрыла за собой калитку и рухнула без сознания прямо на руки Агееву, который как раз шел меня искать. Очнулась уже в своей кровати, но в каком-то тумане, а к вечеру выдала температуру под сорок. У меня ничего не болело, я ни на что не жаловалась, просто лежала тряпочкой и не могла даже пить. Представление Давид Вахтангович на следующий день отработал без меня, а вечером тетя Тая Лурье уже привезла знаменитого местного доктора, друга ее мужа. Седовласый доктор протиснулся между Агеевым, Фирой Моисеевной, Олегом Тайменем и Ритой, которые прочно заняли позиции около моей кровати, по очереди отлучаясь только на время работы и репетиций, и приступил к расспросам, но мне нечего было ему сказать. Да и сил совсем не осталось даже на простые ответы, наверное, их сожрал жар. Доктор сделал несколько инъекций, и директор Барский увел его. Уплывая в какое-то серое горячечное марево, я слышала удаляющийся голос Юрия Евгеньевича: – Доктор, сделайте что-нибудь, девочка горит вторые сутки… любые деньги, любые лекарства, доктор, мы все достанем! Сообщить ее матери? Зачем?? Да чем и где она могла заразиться, я вас умоляю? Вчера днем была совершенно здорова же… Ночью Олег Таймень по капельке вливал в мой пересохший рот какую-то жидкость, и мне казалось: именно горькая эта влага, чья-то рука, державшая мое запястье, и горячий собачий язык, что лизал мои щеки и лоб, не дают окончательно провалиться сквозь кровать куда-то вниз – я плавно падала туда все это время. Говорят, под утро начался бред, но я этого не помню. Зато отлично помню и по сей день, как та женщина с портрета вошла и села на пуфик около кровати. Кроме нее, в комнатке почему-то никого больше не было, и я удивилась: как же она смогла их всех разогнать? То, что Костина погибшая жена сидит в полуметре от меня, удивления не вызвало. Она смотрела на меня, грустно улыбаясь, губы не шевелились, но я ясно услышала: – Он много думает о тебе, девочка. И очень хотел бы забрать тебя с собой, но не сможет. У тебя другая судьба, тебя ждут в другом месте. Подожди немного, и все поймешь. А потом как будто выключили свет – я спала без видений и снов почти сутки и проснулась ранним утром с нормальной температурой. На том самом пуфике сидя спала Светка, у открытой двери вагончика дремал Вели – войти, не разбудив его, было невозможно. На столике нежно мерцал здоровенный букет перламутровых бежевых роз, а рядом с ним стоял большеглазый сиреневый единорог. Как, как он узнал про единорога? Дулицкая-Павловская, конечно, была настоящей подругой. Не стала ни радостно вопить, будя всех вокруг, ни расспрашивать, что это было, – просто обняла и поинтересовалась, смогу ли я дотащиться до душевой. Помогла встать, оглядела всю и вытащила из-под кровати весы. Присвистнула – за три дня я лишилась двенадцати килограммов. Зеркало небрежно закрыла собой, сделала вид, что не расслышала просьбы отойти. Ведя меня в душ, несколько натужно балагурила: – Сегодня ночью Агеев сдал Марку дежурство у твоего, так сказать, хм… одра и сразу пошел к Троепольскому. Мы с Велькой как раз с прогулки возвращались, шли мимо Костиного вагончика, тихо было очень. Я расслышала первую фразу, Лор. Вовка спросил: «Что ты ей сказал?» – а потом закрыл за собой дверь. Ой, не так резво, погоди, прислонись вот тут, тебя мотает же… дурочка какая… Сейчас я водичку сделаю потеплее, а ты пока снимай это все, я потом простирну. Олег не дал тебя переодеть, сказал, что нельзя трогать. Господи, одни кости остались, что ж такое-то! Я видела, что она испугана. Наверное, пока я лежала, картина не выглядела такой душераздирающей, зато теперь… К тому же милосердная моя подруга не учла, что в душевой тоже висит отличное большое зеркало. Сейчас оттуда на меня смотрело взъерошенное полупрозрачное существо с большой головой и острыми плечами – тут и я слегка испугалась тоже, расплакалась и все Светке рассказала про портрет, но промолчала о визите мертвой Костиной жены. Подруга точно приняла бы меня за психопатку, а у меня как раз все встало на свои места: Косте я небезразлична, а что он там сможет или не сможет, поглядим. Я была готова ждать. Все-таки она была на восемь лет старше, гораздо опытнее и уже отхлебнула горьковатой женской мудрости. Совсем недавно из-за удивительного, невозможного совпадения Света чуть не отменила собственную свадьбу, едва удержалась на грани отчаяния и теперь, став счастливой женой любящего мужа, была полна сострадания. Она смогла сказать словами то, для чего у меня не было определения: в сердце Кости не могло найтись ни кусочка свободного места, потому что там жила она, ушедшая молодой, любимой и безупречной. Совершенной. Все живые проигрывают ей всухую. Точка. Именно так я и думала, сидя на берегу, но теперь-то кое-что изменилось… – Ты отлично держалась все эти месяцы. Я уверена, что среди наших только Фира Моисеевна и Агеев в теме, остальные даже не догадываются, что всехняя любимица, хорошая девочка Лорочка чуть не померла от нервной горячки на почве несчастной любви. Потому что за время пути собака могла подрасти. И подросла как-то незаметно, да-с. Настолько подросла, что выбрала лучшего из всех возможных. Кстати, не удивлюсь, если и объект не в курсе, что он – объект. То есть, был не в курсе, пока Вовка к нему не пошел выяснять отношения. Имей в виду: розы и игрушку Костя принес уже после их разговора. Смотрел на тебя от двери, долго там стоял, а ты уже спокойно спала, не металась больше, температура упала как раз. Тут меня снова качнуло в отчаяние. Лучше б я умер вчера, как говорил герой известного анекдота! Будь у меня чуть больше сил, я обязательно попыталась бы побыстрее убраться из цирка, придумав благовидный предлог, и гори оно все огнем! Костя, единственный во всем коллективе ни разу не назвавший меня «деткой», «малышкой», «маленькой» или даже «дочкой» (дочкой – это все больше рабочие нашего шапито так меня называли), теперь, конечно, уверен, что я и есть глупая «детка», да еще и психованная, падающая в обморок из-за мужчины почти вдвое старше себя, любящего свою жену. А жена мне могла просто привидеться в горячке, кстати. Какой позор… Как бы исчезнуть незаметно? Но меня шатало от слабости, очень хотелось пить и просто зверски – есть, потому позорное бегство я решила пока отложить. Не успела Светка, усадив меня на пуфик, перестелить постель, как началось. Мигом набежала толпа, все радовались, тискали меня, тащили бульоны, колбасу, сладости, каши, даже пирог с мясом девушка из номера Риты Бакиревой принесла, здоровенный кусман. Он так благоухал! Я бы, конечно, налопалась с голодухи, но тут на пороге возник наш приходящий цирковой доктор, выгнал всех, велел унести еду и начать с чашки бульона с сухариками. А потом пришел Агеев. Молча сгреб в охапку, посидел так немножко и глухо сказал куда-то мне в макушку: – Никогда больше, слышишь? Никогда! Ни один мужчина не стоит этого. И ни одна женщина. Я запомнила, но, конечно, не поверила моему печальному великану. Юность никогда не соглашается с чужим опытом, особенно с горьким опытом. Костя? На Костю я наткнулась, когда, проснувшись под вечер, попыталась спуститься по трем ступенькам деревянной лестницы из вагончика и добрести до одного укромного местечка рядом с душем – бульон Фиры Моисеевны и бесконечные отвары, которыми поил меня Олег Яковлевич, настоятельно требовали выхода. Костя сидел на ящике около моего вагончика, уже в костюме для работы и в гриме – представление шло как обычно. Без меня. – Опппачки… ну-ка, иди сюда, скелетик. – Я не успела и мяукнуть, как он подхватил все, что от меня осталось, на руки и понес по маршруту. Еще три дня назад я умерла бы от счастья, а сейчас просто прислонила голову к его плечу и почему-то чуть мгновенно не уснула, вместо того чтоб трепетать. Жаль, путь был короток, но и обратно в постель он тоже меня отнес. И носил, неизменно оказываясь у двери, когда я выбиралась из кровати, все три дня, которые понадобились моему организму на восстановление. Несколько раз за день моя голова лежала на его плече, я дремала в течение тех секунд, за которые Костя медленно доходил до душа или туалета. Теперь я знаю, почему так быстро вернулись ко мне силы, дурацкий кукольный румянец и восемь из потерянных двенадцати килограммов. Он делился со мной своей энергией, своим спокойным теплом и еще чем-то, чему нет названия, но оно бесценно. И делился щедро. Никто не обращал на нас с Троепольским внимания. Цирк жил своей жизнью, здесь не принято было лезть с расспросами или делать скоропалительные выводы. Все были рады, что я поправилась (в прямом и переносном смысле), и на четвертый день смогла приступить к работе. Я отсутствовала всего неделю, а людей в зрительном зале стало меньше, в рядах, всегда плотно забитых народом, уже появились свободные места. Дневные представления по субботам и воскресеньям директор Барский приказом отменил – деток тоже поубавилось. Заканчивался теплый октябрь. 35. Где зимуют шапито? Агеев попросил у Барского вторник, присоединил его к выходному – понедельнику и улетел в Москву, чтоб привезти дочку Анечку. Они с Олегом подготовили все для лечения девочки термальными водами: договорились с местными детскими хирургами-ортопедами, неврологами и травматологами, разработали график поездок к источнику, нашли транспорт. Вернее, свою машину дал всемогущий Гурам Гвазава, его все равно ведь возил персональный водитель, могучий чеченец Али. И вообще, нам здорово подфартило: тетя Тая Лурье весьма кстати экстренно собралась к мужу, который тосковал-тосковал в одной очень жаркой стране, да и прилетел за женой, чтоб забрать ее минимум на полгода. Огромная квартира с окнами, выходящими прямо на набережную, оставалась пустовать, и прекрасная подруга моей мамы перед отлетом принесла нам пять комплектов только что сделанных ключей: – Четыре комнаты и здоровенная кухня. Владейте. Это гораздо лучше, чем ставить обогреватели в вагончиках, когда все-таки наступит осень. Зима тут тоже, представьте, бывает, хоть и с плюсовой температурой. Володиной девочке гораздо удобнее будет в теплой квартире с ванной и горячей водой. А то знаю я вас, поселите ребенка в спартанских условиях, оглашенные. Да, и собаку заберите, ему уже тесновато в вагончике. Мы всем коллективом счастливцев немедленно пошли оглядеть неожиданное счастье, и некоторые (Ковбой, я, Якубов), жители провинций, никогда не видевшие потолков под пять метров, обалдели: большая квадратная прихожая, коридор, ведущий к кухне, по которому Рита Бакирева могла бы спокойно прокатиться в своем ренском колесе, пятнадцатиметровая кухня-столовая и четыре раздельных комнаты. Балкон, увитый виноградом, и два окна выходят на море, остальные три – на сквер. А еще большая ванна, газовая колонка и горячая вода постоянно. Ковбой улегся на диван, который стоял в столовой и абсолютно терялся в ее габаритах: – Вот тут жить буду. У меня вся родительская двушка-хрущевка целых двадцать пять метров, а тут одна эта комната – пятнадцать, хоромы! Якубов сказал, что поставит себе раскладушку здесь же, у окна, и обещал всем варить кофе по утрам. Остальные комнаты достались Фире Моисеевне, Володе с дочкой (прилетит – обрадуется, мы же интенсивно искали для них с Анечкой жилье), нам с Вели и Риточке Бакиревой. До цирка от нашего замечательного дома идти каких-то четыреста метров – опять везение, потому что Олегу Тайменю будет удобно ходить к девочке. Володя вернулся из Москвы на следующий день после отъезда тети Таи, и Альгис Путрюс сразу отвез их с дочерью на квартиру, где Фира Моисеевна хлопотала с ужином. Вовка оставил Анечку на ее попечении и примчался в цирк как раз к началу репетиции своего номера – двое суток вне манежа надо было компенсировать усиленной нагрузкой, и он выложился так, что вечернее выступление прошло как по маслу. Всю неделю с маленькой Анечкой днем занимался Олег Яковлевич, начавший сеансы массажа незамедлительно, а вечерами в дом на набережной мчались отработавшие свои номера артистки, сменяя друг друга, чтоб с ребенком все время кто-то был. А потом вообще все прекрасно устроилось: присутствия Фиры Моисеевны как старшего контролера больше не требовалось, зрителей становилось все меньше, и остальные женщины отлично справлялись без своей начальницы, которая теперь все вечера проводила дома с дочкой Агеева.