Они придут, — убеждает он сам себя. — Леврам — человек слова. До сих пор Леврам выполнял все свои обещания, за исключением одной детали: он все еще одинок. Одиночество немного печалит покойника. В тот день, когда он напомнил Левраму, тот ответил: — Не беспокойся из-за этого. Одиночество тебе подходит. Так у тебя будет больше времени для твоего любимого занятия… А я тебе помогу… Я буду рассказывать тебе об одном очень необычном человеке, и тебе захочется с ним познакомиться… быть может, однажды вы и познакомитесь… Вспоминая эти слова, покойник садится за стол, берет перо и продолжает делать единственное, чем он занимается после смерти — помимо еды и сна — на этой пустой ферме. Он пишет. Шах и мат 1 Я помню, что с этой секунды события начали происходить с поразительной быстротой. Или, быть может, мой мозг, свидетель всего, что случилось в этой комнате за какие-то несколько часов, — апоплексический удар у мистера Икс, теперь чудесным образом пришедшего в себя; ужасные конвульсии отца Филпоттса, теперь чудесным образом завершившиеся, — мой мозг отмечал перемены с поразительной медленностью: в мозгу ведь есть такие же узлы, как и в пищевом тракте; кажется, я об этом уже писала. Как бы то ни было, я превратилась в свидетельницу абсурдного диалога, в котором Дойл выступал в главной роли, поскольку, хотя вопросы мистера Икс не заставляли себя ждать, он задавал их в своей типичной манере, сплетая мягкую паутину, а вот ответы Дойла меня изумляли полной несхожестью с его привычным обликом. Именно этот новый Дойл — столь непохожий на знакомого мне молодого офтальмолога — заставил меня замереть на месте, замолчать и ни во что не вмешиваться. Дойл переменился настолько, что даже лицо показалось мне иным, как будто кот из сказки, автора которой я не помню, вдруг начисто стерся, оставив в неприкосновенности только свою улыбку. Первое, что он сделал (никогда не забуду), — это легко подпрыгнул, скинул плащ, сложил вдвое и бросил на постель, позаботившись, чтобы не испачкать ткань в крови мистера Икс, на которую я взирала в свете тусклой лампы. Проделав это, Дойл пригладил усы и начал говорить. Но не с привычным мне наивным юношеским пылом. Наоборот, нового Дойла отличала поразительная зрелость и уверенность в себе. В общем, за несколько секунд доктор каким-то образом успел набрать пять лет медицинского опыта, в первую очередь — хирургического. Теперь он больше всего напоминал мне хирурга в момент операции: рациональный, сосредоточенный на своих руках и пальцах. И привычный к крови. — Мой дорогой мистер Икс, мой дорогой мистер Икс… Когда же вы перестанете меня удивлять? Ну поведайте мне, откройте какой-нибудь трюк… Как вам удалось изобразить агонию? Я опытный врач, я все проверил. Клянусь Юпитером, ваш пульс, ваше дыхание, температура тела!.. Вы что, играете в театре? — Управлять телом гораздо проще, чем управлять рассудком, — ответил тихий голосок из кресла. — А вы должны были поверить, что ваш яд оказался действенным. — Но как вы узнали, что я пытался вас отравить? — Это очевидно: когда вы увидели в комнате отца Филпоттса; хотя я, конечно, не поверил, что яд будет в шампанском: так могли бы отравиться и пастор, и мисс Мак-Кари, а три смерти навели бы на серьезные подозрения, поэтому я решил попросить у вас стакан воды, и это сработало… — Стакан воды, из которого вы, получается, не пили, хотя он наполовину пуст! — Мистер Игрек, я не большой любитель мышьяка. Дойл слушал мистера Икс с нескрываемым удовольствием и в это же время что-то искал в кармане плаща. Вот он вытащил пару кожаных перчаток изумительного качества — из тех, что продают лишь в специальных лондонских магазинах; надев такие, начинаешь верить, что счастье зависит только от комфорта твоих рук. Перчатки были цвета голубиного крыла. Дойл сложил их на постели рядышком, как близнецов. — Ну и последнее. Как вы узнали, что Филпоттс — очередная жертва? — Элементарно. — Ах, ну что за выражение!.. Вы прямо кичитесь своими сверхъестественными способностями!.. — А вы не задумывались, мистер Игрек, что ваши способности, возможно, ниже естественных? — Так я судил обо всех остальных, вот только себя никогда не включал в их число. — Дойл взял левую перчатку и принялся натягивать ее на руку, уделяя внимание каждому пальцу, с медлительностью любовника, которому нужно удовлетворить сразу пять женщин. — Но умоляю, расскажите мне, как вы узнали о Филпоттсе и о том, что мистер Игрек — это я… — Меня уже предупреждали о вас и о вашей группе. — Да, я знаю, что вам известно о нашем маленьком обществе… — Я не могу указать никого конкретно, помимо вас, это единственное, о чем я не осведомлен, а что касается вас, я понял, что вы не тот, за кого себя выдаете, с самого первого вашего осмотра… — С «Этюда в багровых тонах» и «Этюда в черных тонах»? — Дойл подмигнул мне все с тем же значением: «Что за человек!» — Но почему же вы стали мне подыгрывать? — Потому что настоящий Дойл, несомненно, жив. Услышав это, доктор широко раскрыл глаза и присвистнул: — Как вы узнали, что я замещаю реальное лицо? — Вы приехали в Портсмут несколько месяцев назад, чтобы устроить здесь свой театр, но вы нуждались в конкретной личности, потому что, когда спектакль завершится, вам пришлось бы уходить и заметать следы, а что подходит для этого лучше, чем реальная личность? — Согласен, но почему бы просто не убить реального Дойла, не утруждаясь лишними хлопотами? — Потому что у Дойла останутся родственники, которые пишут ему письма, знакомые, которые могут неожиданно его навестить, а если от Дойла не будет никаких вестей… — Все верно. Он жив. Но признайте по крайней мере, что какое-то время мне удавалось водить вас за нос. — Напротив, ваша пародия на наивного доктора меня очень смешила. — Потрясающе! — не уставал восхищаться Дойл. — Должен признать, когда я впервые услышал о вас в связи с оксфордским делом, я не придал этим рассказам большого значения: на наш след вышел какой-то душевнобольной! Теперь я вижу, что именно ваше безумие позволило вам выбраться из мира кажимостей и добраться до нас. Какое счастливое совпадение: меня попросили вас осмотреть, когда я как раз искал повод с вами познакомиться! — Случайности, мистер Игрек, суть непонятые закономерности. Хохот Дойла меня напугал. Он как будто все время таил эти громы в себе, а теперь наконец раскрыл клетку. — Но как же я веселился, изобретая вместе с вами теории об убийцах! — Это для меня лестно, но скажите: все ли в порядке с доктором Дойлом? — Да, безусловно. Он живет за городом. Удаленная ферма на северо-востоке, в Кроссинге. Правда, ему недостает физических упражнений. Он занят тем, что пишет о Шерлоке Холмсе. На самом деле именно он выдумал этого героя… хотя и я скромно внес свою лепту… Мне тоже нравится писать. Дойл воспользовался записями, которые я делал, общаясь с вами. Очень жаль, что они так никогда и не будут опубликованы. — Получается, мистер Игрек, вы сами — неудавшийся писатель? Дойл бросил на спинку кресла такой взгляд, что мне стало страшно. — Что ж, я делаю только первые шаги. У Дойла это получается лучше, вот и все. Однако… — А как вы его обработали? Почему он такой спокойный? Этот вопрос вернул Дойлу уверенность в себе. — Слишком много вопросов в обмен на один ваш ответ, мистер Икс. — Мистер Игрек, мои ответы стоят гораздо дороже ваших. — С какой это стати, мой дражайший друг? — С такой стати, что все сказанное вами бесследно исчезнет, если принять во внимание ваши планы на мой счет; напротив, то, что я отвечу вам, представляет для вас большую ценность, поскольку на основании моих ответов вы смогли бы исправить мелкие недосмотры в будущем… — Не стану отрицать, — согласился Дойл, поднимая с постели вторую перчатку. — Хотя «недосмотров» было не так уж и много. И все-таки я вам отвечу. Доктор Дойл пребывает под воздействием красивого и волнующего театра, называемого «театром Актеона». Так его именуют некоторые психиатры. Мы же пользуемся выражением «театр Трансформации». Он оказывает воздействие только на ментальном уровне, заметных перемен во внешности не происходит. «Заметных» — повторю это слово. — И во что же он… трансформировался? — Он считает себя покойником. Поэтому он не страдает, почти не разговаривает, не шумит, не пытается сбежать. Я знаком с женушками, которым такой театр однозначно пошел бы на пользу. И конечно, он продолжает писать, это меня не удивляет: все литераторы желают того же самого — продолжать сочинять после смерти. Voilà[23]. — Так, значит, театр действительно способен контролировать сознание… — Дорогой мистер Икс, театр — это магия реальности. Он способен на все. — Включая и согласие человека самого себя зарезать… — Ну разумеется, в указанном нами месте, в указанный час, как кукла на ниточках. Это называется «театр Сфинкса» или «Вопрос Без Ответа». У нас есть прекрасно натренированные девушки с точными движениями. С этими словами Дойл принялся натягивать правую перчатку; он весело посмотрел на меня, как будто говоря: «Вам нравится? ВАМ НРАВИТСЯ?» В эту минуту я больше ни в чем не сомневалась. Его движения, его мимика, его манеры… Как же я раньше не догадывалась? Я вздрогнула. Дойл, мой обожаемый молодой офтальмолог, — человек театра.