– Тут ничего нет. Злясь, Роман Монтеков продолжал свои поиски, ощупывая щели между досками настила. – Заткнись. Продолжай искать. Они так ничего и не нашли, но солнце стояло еще высоко, и его лучи отражались от волн, тихо плещущихся у самого края деревянного настила, слепя глаза. Мутные желто-зеленые воды реки были у Ромы за спиной, так что он успешно избегал слепящих отблесков, однако он не мог так же легко избавиться от назойливого голоса, бубнящего у него за спиной. – Рома, Рома-а. Рома… – Ну, что тебе, мудак? Что там? Роме совсем не улыбалось возвращаться домой, так и не найдя чего-нибудь такого, что можно будет предъявить его отцу. Он содрогнулся от этой мысли, представив нескрываемое разочарование, которым будет наполнено каждое слово его отца. – Ты же справишься с этим, не так ли? – спросил сегодня утром отец, хлопнув Рому по плечу. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что этим жестом он хотел подбодрить сына, но в действительности удар его ладони был так силен, что на плече у Ромы, наверное, до сих пор виден красный след. – Не подведи меня на этот раз, сын, – прошептал его отец. Он всегда использовал это слово. Сын. Как будто оно что-то значило. Как будто место Ромы не занимал теперь Дмитрий Воронин; конечно, господин Монтеков не называл его сыном, но всячески выделял его – а ему, Роме, поручал только те дела, заниматься которыми Дмитрию бывало недосуг. И нынешнее поручение отец дал ему отнюдь не потому, что так уж ему доверял. А потому, что теперь их головной болью была не только Алая банда: иностранцы пытались выдавить Белые цветы с их законного места главного противника Алых, потому что коммунисты не оставляли попыток вербовать себе сторонников в их рядах. Пока Рома корячился здесь, ища зацепки, господин Монтеков и Дмитрий вели дела с политиками и давали отпор непрестанным поползновениям англичан, американцев и французов, которые жаждали урвать себе кусок этого сладкого пирога – Поднебесной – и особенно рвались завладеть расположенным у моря Шанхааем. Когда его отец в последний раз посылал сына на территорию Алой банды, как сделал это минувшей ночью, когда повел себя с ним как с настоящим наследником, который должен изучить врага? И дело не в том, что господин Монтеков хотел уберечь его от кровной вражды – те времена давно прошли. Просто его отец не доверял ему, не доверял совсем. И дал ему это поручение как последний шанс доказать свою ценность. Из задумчивости его вывел стон, прозвучавший за его спиной. – Знаешь, что, – рявкнул он, повернувшись и заслонив глаза от солнца, отражающегося в реке, – ты сам вызвался пойти сюда. Маршал Сео только ухмыльнулся в ответ, довольный тем, что ему наконец удалось привлечь внимание Ромы. Вместо того чтобы съязвить, он сунул руки в карманы своих аккуратно отглаженных брюк и небрежно сменил тему, перейдя при этом с русского на быстрый корейский. Рома сумел уловить несколько слов: «крови», «неприятно» и «полиция», – но все остальное осталось непонятным из-за того, что в детстве он слишком часто прогуливал уроки. – Марш, тебе придется сменить язык, – перебил он. – Сегодня мой мозг не может настроиться на перевод. Но Маршал продолжал в том же духе. При этом он неистово жестикулировал, размахивая руками так же быстро, как и говорил, склеивая слова и слоги, пока Рома окончательно не перестал понимать, продолжает ли он болтать на своем родном языке или несет какую-то тарабарщину, чтобы выразить досаду. – Суть этой его речи сводится к тому, что тут воняет рыбой, – сказал третий участник их группы, Веня – Венедикт Монтеков, – и голос его прозвучал тихо и устало, – но тебе лучше не знать, с чем он сравнивает эту вонь. Венедикт приходился Роме двоюродным братом и был последним членом их дружеского трио в Белых цветах. Обычно светловолосого Венедикта можно было увидеть рядом с черноволосым Маршалом, когда они вместе думали над тем, как помочь Роме выполнить очередное поручение его отца. Сейчас он осматривал штабель ящиков, такой же высокий, как и он сам, и был так сосредоточен, что стоял неподвижно, двигались только его глаза. Рома сложил руки на груди. – Хорошо, что тут пахнет рыбой, а не разлагающимися мертвецами. Его кузен фыркнул – но больше ничего. В этом был весь Венедикт. Казалось, в нем все время кипит еле сдерживаемый гнев из-за каких-то обид, но этот гнев никогда не вырывался наружу. Те, кто работал на улицах, называли его разбавленной версией самого Ромы, с чем Венедикт не спорил только потому, что эта параллель с Ромой, пусть даже несколько уничижительная, помогала ему чувствовать себя более важной фигурой. Те, кто хорошо его знал, говаривали, что у него два мозга и два сердца. Он всегда злился, но неизменно подавлял эту злость – и походил на гранату с небольшим зарядом, в которую он сразу же вставлял чеку, едва лишь кто-то пытался выдернуть ее. Маршалу такой самоконтроль был неведом. Он имел взрывной нрав. Наконец-то завершив свою темпераментную речь, он резко опустился на корточки у самой воды. Маршал всегда двигался стремительно, словно куда-то спешил. После того как он оказался замешан в скандале, в котором фигурировали еще один парень и темная кладовка, он научился бить первым и делать это быстро, а на преследующие его толки отвечал широкой улыбкой. Если его крутой нрав и жестокость станут известны, никто не выбьет его из седла, никто не посмеет судить его из опасения, как бы Маршал не приставил к их горлу нож. – Рома. Веня поманил его рукой, и Рома тут же подошел к своему кузену, надеясь, что тот что-то нашел. После вчерашней ночи трупы увезли и поместили в морг местной больницы для хранения, но место преступления и следы крови никто не трогал. Рома, Маршал и Венедикт должны были выяснить, почему пятеро их людей, один Алый и полицейский-англичанин, разодрали себе горло, вот только здесь, в том месте, где эти семеро погибли, не было никаких зацепок, никаких подсказок, а потому казалось, что из попытки расследования ничего не выйдет. – Что у тебя? – спросил Рома. – Ты что-то нашел? Венедикт поднял глаза. – Нет. Рома приуныл. – Мы уже два раза обыскали здесь все, – сказал Венедикт. – Думаю, больше искать нечего – мы ничего не могли пропустить. Что еще они могут сделать, чтобы понять, что вызвало это помешательство, этот массовый психоз? Нет никаких очевидцев, которым можно было бы задать вопросы, никаких улик. Если виновника нет, если такую жуткую вещь жертвы сотворили с собой сами, то как же найти ответы? Маршал, сидящий на корточках у воды, с досадой вздохнул, упершись локтем в колено и положив подбородок на кулак. – А ты не слышал о еще одном таком случае? О том, который вроде бы произошел сегодня ночью? – спросил он, перейдя на китайский. – Ходят кое-какие толки, но ничего определенного я пока не узнал. Невольно скорчив гримасу, Рома ответил: – Это правда. Я был там и все видел сам. – О, отлично! – Маршал вскочил и захлопал в ладоши. – То есть для погибшего это, разумеется, не отлично, а плохо, но в остальном отлично! Давайте вместо этих бесплодных поисков отправимся туда, где это произошло, и будем надеяться, что там мы узнаем больше, чем на этом вонючем… – Это невозможно, – перебил его Рома. – Это случилось на территории Алых. Маршал перестал жестикулировать, и у него вытянулось лицо. А Венедикт посмотрел на своего кузена с любопытством. – А как ты оказался на территории Алых? – спросил он. И, хотя он не добавил: «Не взяв с собой нас», – было ясно, что он имеет это в виду. – Мой отец послал меня туда, чтобы получить ответы у Алых, – ответил Рома. Однако это была всего лишь полуправда. На самом деле господин Монтеков просто приказал сыну выяснить, что известно Алым, и взмахом руки отослал его прочь. Появление в кабаре было целиком инициативой Ромы. Венедикт выгнул бровь. – Ну и как, ты получил ответы? – Нет. – Рома отвел глаза. – Джульетта ничего не знала. Относительную тишину этого прибрежного района внезапно огласил громкий треск – это Веня, удивленно взмахнув рукой, случайно задел штабель ящиков, и верхний свалился на землю и разбился на куски. – Джульетта? – воскликнул Венедикт. – Джульетта вернулась? – подхватил Маршал. Рома молчал, оглядывая берег. У него болела голова, и эта боль усиливалась всякий раз, когда он начинал вспоминать. Ему больно было даже произносить ее имя. Джульетта. Он познакомился с ней именно здесь. Пока мимо торопливо сновали портовые рабочие с торчащими из карманов засаленными платками, которые они время от времени доставали, чтобы вытереть с рук и лиц грязь, они у всех на глазах играли здесь в шарики почти каждый день. Рома заставил себя выкинуть эти картины из головы. Двое его друзей не знали, что именно происходило тогда, но знали – что-то было. Им было известно, что поначалу отец Ромы доверял ему безоглядно, как только можно доверять сыну, но потом вдруг начал смотреть на него с подозрением, как на врага. Рома помнил, как другие пялились на него, как переглядывались, когда господин Монтеков разговаривал, не обращая ни малейшего внимания на то, что одновременно с ним говорит его сын, и вел себя так, будто Ромы тут вообще нет, или как он оскорблял его и отвешивал подзатыльники за любой пустяк. Эту перемену почувствовали все Белые цветы, однако никто так и не отважился заговорить об этом. Это принимали молча, удивлялись, зная, что обсуждать отношения отца и сына нельзя. Сам Рома тоже никогда не упоминал об этом. Ему приходилось мириться с неприязнью отца, поскольку, если бы он начал открытую конфронтацию, все стало бы только хуже. Четыре года он балансировал, словно шел по канату. И, если он не побежит быстрее, чем от него требуют, он не потеряет равновесие, ходя по канату над головами остальных Белых цветов. – Джульетта вернулась, – тихо подтвердил он. Его кулаки сжались, горло тоже. Он сделал вдох и с трудом выдохнул из-за того, как сдавило грудь. Все те чудовищные рассказы о ней, которые он слышал, все те рассказы, которые внушали ужас жителям, не находящимся под покровительством Алых, – он надеялся, что все это ложь, что это всего лишь пропаганда, ведущаяся, чтобы укрепить в своем желании тех, мечтает напасть на Джульетту Цай. Но сегодня ночью он увидел ее – увидел впервые за последние четыре года. Он посмотрел в глаза Джульетты и понял, что эти рассказы правдивы. Она убийца. Жестокая. Беспощадная. Все это и даже больше, хуже – именно такой она была сейчас. Он оплакивал ее. Не хотел оплакивать, но оплакивал – ему было больно сознавать, что их нежная юность осталась в прошлом, ушла навсегда, что Джульетта, которую он знал, давно умерла. И еще больнее становилось от того, что он понимал – хотя это он нанес ей смертельный удар, все эти четыре года он думал о ней, думал о той Джульетте, чей смех когда-то звенел на этом берегу. Ее призрак преследовал его. Он похоронил Джульетту, как под половицами хоронят труп, довольствуясь призраками минувшего, приходящими во снах. И теперь, когда он увидел ее вновь, у него было такое чувство, будто труп, похороненный под половицами, не только воскрес, но и приставил к его голове пистолет. – Эй, что это? Венедикт оттолкнул ногой кусок разбившегося ящика и подобрал что-то с земли. Приблизив ладонь к глазам, он гадливо вскрикнул и стряхнул с нее что-то, похожее на пыль. Рома опустился на одно колено, сюда же поспешил и Маршал и оба, недоуменно прищурившись, уставились на то, что нашел Венедикт. Прошла минута, прежде чем кто-то из них заговорил. – Это что… дохлые насекомые? – спросил Маршал и почесал подбородок, не понимая, как эти мелкие существа попали в ящик. Они не были похожи ни на одно из тех насекомых, которых им троим доводилось видеть прежде. Да, у каждого из этих существ имелись голова, грудь, брюшко и шесть ног, но они были странными – размером с ноготь ребенка и черными, как смоль. – Марш, проверь остальные ящики, – велел Рома. – Венедикт, дай мне твою сумку. Состроив гримасу, Венедикт протянул ему свою наплечную сумку, с отвращением глядя на то, как Рома подбирает насекомых и кладет их в сумку, к альбомам и карандашам. Но другого выхода не было – Роме надо было сохранить этих тварей для дальнейшего изучения. – Тут ничего нет, – сообщил Маршал, оторвав крышку со второго ящика. Затем сделал то же самое и с остальными. Он потряс каждый ящик, шлепая его по дну, но ни в одном из них не оказалось насекомых. Рома поднял взгляд. – Этот ящик стоял на самом верху, – заметил он. – И до того, как ты опрокинул его, он был открыт, не так ли? Венедикт нахмурился. – Вроде бы да, – ответил он. – Эти насекомые могли заползти в него… Из-за угла вдруг донеслись голоса, говорящие по-китайски, от неожиданности Рома вздрогнул и уронил сумку Венедикта. Повернувшись, он посмотрел в расширившиеся глаза своего кузена, затем взглянул на третьего товарища, который уже встал в боевую стойку. – Алые? – спросил Маршал. – Нам лучше не пытаться это проверить, – бросил Венедикт и с силой толкнул Маршала в спину. Тот зашатался и с тихим плеском свалился в воду. Не успел Рома запротестовать, как его двоюродный брат налетел и на него, и они оба очутились в реке Хуанпу до того, как обладатели веселых голосов завернули за угол и ступили на дощатый тротуар. Над головой Ромы сомкнулась темная вода, пронизанная там и сям пятнами солнечного света. Его сердце громко колотилось, он молотил руками и ногами, не понимая, опускается ли он на дно, или, наоборот, всплывает. И куда обращено его лицо – вверх или вниз? А что, если он так и утонет, так и останется в этой реке, и его тело никогда не найдут? Его лицо задела чья-то рука, и он открыл глаза. Рядом с ним плавал Венедикт, и его короткие, вставшие торчком волосы колыхались в воде. Он прижал палец к губам, затем схватил Рому за предплечье и поплыл, пока они оба не оказались под дощатым настилом причала. Маршал уже был здесь и плавал, дыша в узком зазоре между поверхностью воды и досками. Рома и Венедикт, стараясь дышать как можно тише, прислушались к голосам. Алые болтали о том, как они избили до полусмерти одного из Белых цветов, который смог сбежать только потому, что мимо проходила группа полицейских. Никто из членов банды соперников не остановился и не заметил сумку, которую Рома уронил на настил, – они были слишком возбуждены недавней дракой и тем, что им удалось унизить одного из своих врагов. Какое-то время их голоса звучали громко, затем начали удаляться, они ведь не догадывались, что в воде прямо под их ногами прячутся еще трое Белых цветов. Едва они ушли, Маршал хлопнул Венедикта по голове.