Больше он ничего не сказал, пока его выводили. Джульетта, прищурившись, смотрела ему вслед, и, только когда его вытолкали за дверь кабаре, снова переключила свое внимание на жуткую картину и, со вздохом выйдя вперед, встала на колени рядом с умирающим мужчиной. С такой раной его невозможно было спасти. Из нее все еще хлестала кровь, все увеличивая разлившуюся на полу красную лужу. Кровь впитывалась и в ткань ее платья, но Джульетта едва замечала это. Мужчина пытался что-то сказать, но она не могла расслышать, что. – Вам следовало бы положить конец его страданиям. Уолтер Декстер протолкался сквозь толпу и теперь смотрел на умирающего поверх плеча Джульетты с почти что насмешливым выражением на лице. Он не сдвинулся с места даже тогда, когда официантки начали оттеснять толпу зевак и кричать им, чтобы они разошлись. К досаде Джульетты, никто из Алых не потрудился оттащить Уолтера – у этого малого был такой вид, будто он имеет полное право находиться здесь. В Америке Джульетта встречала множество подобных типов – мужчин, воображвших, будто они вправе делать все, что захотят, поскольку мир устроен так, чтобы давать преимущество таким, как они – цивилизованным людям. Их самоуверенность не знала границ. – Тише, – бросила Джульетта, наклонившись к умирающему и напрягая слух. Если он хочет сказать что-то перед смертью, он заслуживает быть услышанным… – Я уже видел такие вещи – это наркотический психоз. Возможно, он принимал метамфетамин или… – Тише! Джульетта сосредоточилась, истерия вокруг нее немного поутихла и она наконец смогла разобрать звуки, которые издавал умирающий. – Guài. Guài. Guài. Guài? Чувствуя головокружение, Джульетта перебирала в уме все слова, напоминающие то, что произносил этот умирающий мужчина. Единственным словом, которое имело бы хоть какой-нибудь смысл, было… – Чудовище? – спросила она, сжав его плечо. – Ты это хочешь сказать? Мужчина замер, и на секунду его взгляд сделался удивительно ясным. Затем он быстро и неразборчиво пробормотал: – Huo bu. – После этого последнего вздоха, последнего предостережения, его глаза остекленели. Джульетта, потрясенная, протянула руку и опустила его веки. Прежде чем до нее дошел смысл его последних слов, подошла Кэтлин и накрыла его скатертью с одного из столов. Теперь остались видны только его ступни, обутые в те самые поношенные башмаки, на которые пялился Рома. Они разные, вдруг поняла Джульетта. Один башмак, кожаный, был недавно начищен и блестел, а второй, матерчатый, был меньшего размера, совершенно другого цвета и трижды обмотан бечевкой вокруг прохудившегося носка. Странно. – Что он сказал? Уолтер все еще ошивался рядом, похоже, не понимая, что ему пора уходить, и не замечая, что Джульетта уставилась в пространство невидящим взглядом, гадая, каким образом Роме удалось приурочить свой визит к этой смерти. – Беды имеют свойство обрушиваться скопом, – перевела она, наконец придя в себя. Уолтер Декстер непонимающе смотрел на нее, пытаясь взять в толк, почему умирающему вздумалось произнести такую сложную фразу. Он не понимал китайцев с их любовью к поговоркам. Он уже открывал рот, наверняка затем, чтобы толкнуть еще одну бессмысленную речь касательно своих обширных познаний о наркотиках и наркоманах и поразглагольствовать об опасностях приобретения продукта у ненадежных поставщиков, но Джульетта подняла палец, делая ему знак замолчать. Она была твердо уверена – эти предсмертные слова не были произнесены наркоманом, принявшим слишком много зелья. Это было предостережение человека, который увидел то, чего ему не следовало видеть. – Позвольте мне уточнить. В вашем языке есть более подходящий перевод его слов, – сказала она. – Пришла беда – отворяй ворота. * * * Под самой крышей дома Белых цветов с его протекающими водопроводными трубами и отсыревшими коврами, на деревянной потолочной балке, сидела Алиса Монтекова, прижав подбородок к коленям и прислушиваясь к тому, что говорили на встрече, проходящей внизу. Монтековы жили не в большом и шикарном особняке, который могли бы себе позволить при своем богатстве, нет, они предпочитали обитать в самом сердце Шанхая, не отделяя себя от нищих горемык, собирающих отбросы. Снаружи их жилище ничем не отличалось от других многоквартирных домов, стоящих на этой оживленной улице. Внутри же они перестроили здание так, что теперь оно представляло собой сложную головоломку, состоящую из комнат, офисов и лестниц, которые прибирали не слуги и служанки, а те, кто входил в иерархию Белых цветов. Здесь жили не только Монтековы, но и все прочие Белые цветы, играющие сколько-нибудь значительные роли в организации. Среди тех, кто приходил в этот дом и выходил из него, будь они внутри или снаружи, царила идеальная субординация. Во главе всего стоял господин Монтеков, вторым человеком – во всяком случае, номинально – был его сын Роман, но ниже роли постоянно менялись, определяемые не происхождением, а заслугами. В то время как Алая банда была построена на принципе старшинства родов – все зависело от того, насколько глубоко корни твоей семьи уходили в те минувшие времена, когда империя еще не лежала в руинах, – в рядах Белых цветов все постоянно менялось. Те, кто хотел, могли пробиться наверх, а те, кто оставался внизу, делали это исключительно по собственной воле. Смысл вступления в банду Белых цветов заключался не в том, чтобы достичь власти или богатства, любой ее член мог покинуть ее в любой момент, если ему не нравились приказы, которые отдавали Монтековы. Все дело было в чувстве дружеского плеча – русские эмигранты, стекающиеся в Шанхай, были готовы на все, чтобы вступить в банду Белых цветов, дабы вновь обрести то ощущение братства и духовной близости, которое отняли у них большевики. Но это относится только к мужчинам, подумала Алиса. Русские женщины, которым не повезло, которые не принадлежали к семьям Белых цветов, работали танцовщицами или шли в содержанки. На прошлой неделе Алиса слышала, как какая-то англичанка сетует на то, что семьи, живущие в Иностранном квартале, распадаются из-за красоток из Сибири, у которых нет денег, а есть только милые личики, хорошие фигуры и воля к жизни. Сбежавшие из России эмигрантки были готовы на все, ибо какое значение имеют моральные принципы, если тебе грозит голодная смерть? Алиса вздрогнула. Мужчины, чей разговор она подслушивала, внезапно понизили голоса, почти перейдя на шепот, и это заставило ее вновь переключить все внимание на то, что происходило внизу. – В последнее время политиканы слишком много болтают, – хрипло проговорил кто-то. – Почти наверняка нынешнее массовое помешательство – их рук дело, хотя сейчас трудно сказать, кто именно за этим стоит: коммунисты или Гоминьдан. Многие источники утверждают, что Чжан Готао, хотя лично мне сложно в это поверить. – Да ладно, – насмешливо сказал еще кто-то из сидящих внизу. – Чжан Готао так скверно справляется с ролью генерального секретаря Коммунистической партии, что по его приказу на листовках, сообщающих об их очередном собрании, напечатали не то число. Алиса видела троих мужчин, сидящих напротив ее отца, сквозь мелкую тонкую сетку, которой было затянуто пространство под потолком, и потому не могла разглядеть их лиц, но достаточно было акцента, с которым они говорили по-русски. Это были шпионы-китайцы. – А что нам известно об их методах? Каким образом распространяется это помешательство? Это был голос ее отца, его нельзя было спутать ни с каким другим. Господин Монтеков всегда говорил так повелительно, что казалось, будто ты совершаешь грех, если твое внимание не сосредоточено целиком на его словах. Один из китайцев прочистил горло и принялся так отчаянно заламывать руки, что Алиса, прищурившись, подалась вперед, чтобы получше рассмотреть его сквозь сетку. – Это из-за чудовища. Алиса чуть было не свалилась с балки, но в последний момент успела упереться в нее руками и с облегчением выдохнула. – Что-что? – О том, откуда берется это помешательство, нам известно только одно, – сказал третий из мужчин. – Все дело в чудовище, которое видели несколько раз. Я и сам его видел, видел его серебряные глаза в реке Хуанпу, они моргали так, что ни один человек не смог бы… – Хватит, хватит, – оборвал его отец Алисы. В его тоне звучало раздражение, он был рассержен тем оборотом, который принял разговор. – Я не желаю слушать эту чушь о каком-то чудовище. Если это все, то я буду с нетерпением ждать нашей следующей встречи. Хмурясь, Алиса побежала по балкам, глядя на уходящих китайцев. Ей уже исполнилось двенадцать лет, но она была мелкой и вечно пряталась в тени, словно дикий грызун. Когда дверь внизу закрылась, она перепрыгнула с одной потолочной балки на другую, пока не распласталась на последней из них прямо над китайцами. – Видно, что он боится, – тихо заметил один из них. Другой цыкнул на него, но слова уже были произнесены и превратились в острые стрелы разрушения, пронзающие комнату. Китайцы плотно запахнули свои куртки и покинули жаркий лабиринт, который представляло собой жилище Монтековых. А Алиса осталась наверху, в своем уголке. Страх. А она-то думала, что ее отцу давно уже неведомо это чувство. Страх – это для тех мужчин, у которых нет пистолетов. И для людей вроде нее, Алисы, маленьких, худых и все время озирающихся по сторонам. Если господин Монтеков боится, то правила начинают меняться. Алиса спрыгнула с потолка и пустилась бежать. Глава три Торопливо выйдя в коридор, Джульетта уже знала, что она опоздала. Отчасти в этом была виновата служанка, которая вовремя не разбудила ее, а отчасти она сама, поскольку не смогла встать на рассвете, как делала каждый день с тех пор, как вернулась в Шанхай. Эти короткие минуты, когда небо начинало светлеть – и до того, как пробуждались остальные домочадцы, – были самыми безмятежными в этом доме. Это было ее любимое время, ибо только, встав рано, она могла, выйдя на балкон, подышать холодным воздухом и насладиться полной тишиной. Могла пройти по дому так, чтобы ей никто не докучал, впорхнуть на кухню, раздобыть у поваров все, чего ей хотелось, и сесть на то место за пустым обеденным столом, куда она пожелает. А если она завтракала достаточно быстро, ей даже удавалось провести немного времени в гостиной, распахнув окна и слушая утреннее пение птиц. В те же дни, когда у нее не получалось встать рано, она была вынуждена, кипя от раздражения, сидеть за завтраком вместе с остальными обитателями дома. Остановившись перед дверью кабинета своего отца, Джульетта тихо выругалась. Сегодня дело было не только в том, чтобы избежать общения с родней, она хотела поприсутствовать на одной из встреч ее отца. Дверь быстро отворилась, и Джульетта сделала шаг назад, пытаясь вести себя как ни в чем не бывало. Да, я определенно опоздала. – Джульетта. – Господин Цай смотрел на нее, хмурясь. – Зачем ты встала в такую рань? Джульетта сложила руки под подбородком – сама невинность. – Я слышала, что к нам прибыл уважаемый гость и подумала, что мне надо выразить ему почтение. Этот самый гость насмешливо поднял бровь. Он был националистом, членом Гоминьдана, однако трудно было определить, насколько он уважаем, поскольку сейчас он был одет в европейский костюм, а не в военную форму Гоминьдана со знаками отличия на воротнике. Алая банда поддерживала дружеские отношения с националистами – с Гоминьданом – с тех самых пор, как эта партия была учреждена. В последнее время эта дружба окрепла, что было обусловлено необходимостью бороться с усилением «союзников» Гоминьдана – коммунистов. Джульетта вернулась домой всего неделю назад, но за это время она стала свидетельницей по меньшей мере пяти встреч отца с разными представителями Гоминьдана, которые вели себя нервозно и требовали поддержки Алых. Всякий раз она приходила на эти встречи слишком поздно и потому не заходила в кабинет, чтобы не ставить своего отца в неловкое положение. Вместо этого ей приходилось стоять под дверью в надежде разобрать хотя бы обрывки ведущихся в кабинете бесед. Националисты боялись, это было ясно. Растущая Коммунистическая партия Китая поощряла вступление своих членов в Гоминьдан, чтобы продемонстрировать свое сотрудничество с националистами, однако такое сотрудничество выливалось в растущее усиление коммунистов внутри Гоминьдана, которое начинало угрожать ему. Об этом говорили по всей стране, но особенно в Шанхае, этом средоточии беззакония, где администрации то появлялись, то умирали. – Это очень любезно с твоей стороны, Джульетта, но господину Цяо надо ехать на другую встречу. Господин Цай сделал знак слуге проводить националиста. Господин Цяо вежливо приподнял свою шляпу, и Джульетта натянуто улыбнулась, подавив вздох. – Возможно, следовало бы позволить мне поприсутствовать хотя бы на одной из твоих встреч, Bàba, – сказала она, как только господин Цяо вышел за дверь. – Ты же должен обучать меня. – Я могу учить тебя не спеша, – ответил господин Цай, покачав головой. – Пока тебе лучше не влезать в политические дела. Политика – скучная штука. Но влезать в политические дела было необходимо, особенно сейчас, когда Алая банда тратила столько времени, принимая деятелей Гоминьдана. И особенно после того, как господин Цай и глазом не моргнул, когда Джульетта рассказала ему о появлении наследника банды Белых цветов в их главном кабаре, ответив, что ему уже обо всем доложили и они поговорят об этом утром. – Давай пойдем завтракать, – предложил он. И, положив руку на затылок Джульетты, повел ее перед собой вниз по лестнице, как будто существовала опасность, что она может сбежать. – За завтраком мы можем поговорить и о том, что произошло ночью. – Завтрак – это чудесно, – пробормотала она. Если честно, разговоры, ведущиеся за завтраком, действовали ей на нервы. В утренних трапезах в этом доме было что-то такое, от чего она чувствовала себя не в своей тарелке. Что бы ни обсуждали ее родственники, как бы обыденны ни были темы их бесед – например рост цен на рис, – они не могли не язвить. Все их разговоры куда больше походили для позднего вечера, когда служанки уходили в свои каморки, и на полированные полы дома опускалась тьма. – Джульетта, дорогая, ты хорошо спала? – проворковала одна из ее дальних тетушек, едва она и ее отец приблизились к столу. – Да, Ā yí, – натянуто ответила Джульетта, садясь за стол. – Я очень хорошо спала. – Ты опять подстригла волосы? Да, наверняка. По-моему, прежде они не были такими короткими. Кроме того, что ее родственники отличались докучливостью, их, то приезжающих в дом Цаев, то покидающих его, к тому же было так много, что Джульетта не испытывала особых чувств ни к кому из них. Исключением были только Розалинда и Кэтлин, ее двоюродные сестры и единственные подруги. Все остальные были просто теми, чьи имена и степень родства ей нужно было помнить на тот случай, если когда-нибудь ей что-то понадобится от них. Та тетушка, которая сейчас трещала у нее под ухом, приходилась ей настолько дальней родней, что вряд ли в будущем от нее может быть какой-то толк. Непонятно, почему она вообще завтракает с ними за одним столом.