Все начинается с Зака. С тех пор, как я наблюдал за ним в тот вечер в номере отеля, я старался чаще видеть его на сцене. Однако мне приходится делать это с некоторой долей осторожности на случай, если это станет слишком очевидным и кто-нибудь из Chorus сделает нам выговор. Так что, как можно незаметнее, я украдкой посматриваю на него, поражаясь тому, как он неосознанно прикусывает губу, когда темп ускоряется, а вместе с ним и его движения. Его маленькие улыбки публике. Как он убирает влажные пряди волос растопыренными пальцами. И пока я это делаю, у меня в животе скручивается черный комок горечи. Потому что мне сложно не смотреть на него, когда мои глаза ничего, кроме него, не видят и просто хотят вернуться к нему и его магнетическому притяжению. Я пытаюсь представить, как Chorus объявит о наших отношениях. Пытаюсь представить, как мы держимся за руки на каждом концерте. Но я не могу. Затем я переключаю свое внимание на Джона. То, как он намеренно закусывает губу, соблазняя толпу, как его учили. Он заигрывающе улыбается каждой счастливице, которую он замечает на галерке. То, как он раздвигает пальцы, проводя рукой по бедрам, посылая по аудитории рябь заряженного электричества. И горечь усиливается. Потому что он – безвольная марионетка. Затем я смотрю на Энджела. То, как его губы приоткрыты, когда он делает вымученные, изнурительные вдохи – сегодня он не пьян, но выглядит так, будто прошлой ночью он чертовски хорошо провел время. То, как его улыбки напоминают ухмылки, как будто он не может полностью улыбнуться. То, как он сжимает руки в кулаки всякий раз, когда мы прекращаем танцевать, как будто он переполнен напряжением, от которого он не может избавиться. И горечь зашкаливает. Потому что я не думаю, что он в порядке. И я ничего не могу придумать, чтобы этот поезд не сошел с рельсов. Горечь, должно быть, отразилась на моем лице, потому что люди за кулисами обходят меня стороной. Зак пару раз спрашивает меня, все ли в порядке, пока мы переодеваемся и по дороге домой, но я просто натянуто улыбаюсь и говорю, что все хорошо. Я получаю сообщение от мамы и посылаю ей быстрый ответ. После нескольких прыжков туда-сюда я даю себе небольшой перерыв. У меня нет возможности сделать это прямо сейчас. Я напишу ей через двадцать минут или около того, пока она не слишком разволновалась, и скажу, что в моем телефоне разрядился аккумулятор или что-то в этом роде. В отеле, расположенном в оживленном центре Будапешта, Энджел исчезает в своей комнате, Джон уходит в свою, а мы с Заком убегаем в свою. Как только мы остаемся наедине, я чувствую, как горечь начинает немного уходить. Все всегда кажется более управляемым, когда я с ним наедине. Зак сбрасывает обувь и садится на кровать, раскинув руки. – Ты хочешь поговорить об этом? Я пожимаю плечами и забираюсь на кровать рядом с ним, позволяя ему заключить меня в кокон объятий. Его сильные прикосновения частично снимают напряжение с моей спины. Мы долго сидим в тишине, Зак свободной рукой листает телефон, а я вдыхаю аромат его груди, пока ритм моего сердцебиения не замедляется, чтобы биться в такт с его. Обычно в это время мы срывали друг с друга одежду. Но сегодня вечером – во всяком случае, сейчас – я просто хочу тихой близости. Вскоре Зак опускает телефон и проводит пальцами по моим волосам. Я могу так заснуть, с головой на его груди. Но, думаю, нам надо поговорить. – Я волнуюсь из-за всей шумихи с каминг-аутом, – наконец говорю я. – Что, если они не разрешат нам рассказать все людям после концерта в России? Его рука замирает в моих волосах. – Они сказали, что разрешат. – Знаю. Но что, если нет? Зак отстраняется от меня. Он оставляет призрак своего прикосновения на моей коже. Жаль, что я не промолчал и не позволил ему и дальше обнимать меня часами. – Ну, – говорит он, – я не знаю, что мы можем сделать, если они запретят. Я грызу ноготь большого пальца. – Не самый утешительный ответ. Зак улыбается мягко и нежно. – Выслушай меня, хорошо? Ну и что, если они никогда не разрешат нам признаться? Он серьезно только что сказал мне это, не так ли? – Что ты имеешь в виду под «ну и что»? – осторожно спрашиваю я. – Допустим, они не разрешат. Это не значит, что мы потеряем друг друга. Я буду с тобой, несмотря ни на что. Будет знать мир или нет. Я пытаюсь переварить его слова. Откуда это все? – Дело не в этом. Дело в контроле. – Мы и раньше скрывались. – Но это о том, кто мы есть, – отрезаю я. – Это принципиально. – Не думал, что ты так расстроишься из-за принципов, Рубен. Вот что действительно беспокоит тебя? Что ж. Я не думаю, что мне нужна причина, чтобы злиться из-за того, что меня заставляют скрывать свою сексуальность от мира на неопределенный срок. Но я сдаюсь. – Где мы проведем черту? Дело не только в том, что мы говорим в интервью. Что, если люди начнут задаваться вопросом, почему у нас нет девушек, и заставят нас притворяться, что они есть, чтобы развеять слухи? Что, если один из нас заболеет, а другого не пустят к нам в больницу без всей группы, потому что люди будут задавать вопросы? Это на многое повлияет, Зак. – О. Он затихает, его брови нахмурены. Я не могу понять его выражение. Боже мой. Это как тогда, когда Зак признался группе? Он просто идет у всех на поводу? – Ты… не хочешь публичности? – Нет, дело не в этом. Я просто не думал, насколько это важно, если мы не признаемся. – Если ты не хочешь публичности, это другое. Ты же понимаешь это, так? – Да, абсолютно. Просто… забудь. Я не думал обо всем, что ты сейчас назвал. Ты прав. Я изучаю его. – Ты уверен? – Уверен. – Он сжимает мою руку. – Тогда, надеюсь, мы справимся. Кажется, что-то не так. Зак отстранен, и я не могу точно сказать, соглашается ли он со мной, потому что он согласен со мной или потому что знает, что я хочу, чтобы он согласился со мной. В отношении чего-то такого монументального меня беспокоит мысль о том, что он не чувствует, что может выразить свое собственное мнение. Он должен знать, что это единственная область, где он не может просто согласиться со всеми остальными, чтобы сохранить мир и положить этому конец, верно? Нахмурившись, я беру телефон и нахожу поток сообщений от мамы и Джона. Мама: Мама ждет. Почему ты не отвечаешь? Привет? Я вижу, что ты онлайн. Хорошо, теперь оффлайн. Думаю, тебе не нравится мое новое платье, ха-ха! Знаешь, Рубен, мы можем поговорить о чем-то, что не связано с тобой. Может быть, в следующий раз, когда ты захочешь поговорить, я буду слишком занята для тебя! Я чувствую знакомый укол страха в животе, когда вижу их. Мой первый инстинкт – быстро ответить, чтобы успокоить ее, прежде чем она действительно разозлится. Но потом я открываю сообщения от Джона. Джон: Ты смотришь? Энджел стримит один. Он ведет себя странно.