⁂ Белый конь парил над Киликией. Добыча, думала Афина. Ловец. Все мы сегодня добыча, завтра – ловец, и снова добыча. Надо помнить об этом, если рассчитываешь жить вечно или хотя бы дольше, чем того хотят окружающие. Не так ли, Пегас? Эписодий третий Имя и ненависть 1 Бурный поток Я оглянулся. Позади нас ехали еще три колесницы с возничими и моими братьями. Следом тащилась повозка со всем, что нужно для жертвоприношения. Амфоры с вином, ячменная мука, мед, священные ритоны[28]. И, разумеется, три черных барашка с позолоченными рогами. Мы с отцом ехали первыми! Впереди братьев, амфор, баранов. Папа правил лошадьми, а я держался за борт и глазел по сторонам. Ездить на колеснице я обожал. Жаль, нечасто доводилось. Ничего, подрасту, буду сам лошадьми править! И ездить, сколько захочу. Ну, когда других занятий нет. А то посохом огреют. Дедушка остался во дворце. Я помнил, как отец сказал ему: «Не к лицу тебе, Сизиф, сын Эола, приносить погребальные жертвы самому себе!» Дедушка согласился. Даже присматривать за нами, остолопами, не стал, как грозился. Решил, что папа справится. И правильно! У меня самый лучший папа! Главк Эфирский с чем угодно справится. С войной, с миром, с конями. Вон как лошади у него идут: ровно и в охотку. Ни погонять, ни придерживать не надо. Зря, что ли, папу «Лошадником» прозвали? Папу прозвали, а меня так прямо и назвали при рождении: Лошадник[29]. Наши кони – лучшие! Папа все колесничные состязания выиграл, отсюда до Спарты. Вот вырасту – и тоже буду выигрывать! Ай! Колесницу тряхнуло на ухабе. Я удержался, не упал, только язык прикусил. Лошади у нас замечательные, а дороги – не очень. Морщась, я погладил свою новую фибулу с крылатым конем. Такого в колесницу не запряжешь. Это у Солнечного Гелиоса колесница волшебная, потому что он – бог. В такой можно и по небу летать. А в обычной не очень-то полетаешь, даже в самой лучшей. Перевернется вверх колесами, грохнешься на землю. Как же на крылатом коне ездить? – Папа, а на лошадях по-другому ездить можно? Отец усмехнулся: – По-другому? Быстрее, что ли? – Ну, не на колеснице. – Тебе на колеснице не нравится? – Нравится! Очень! Просто интересно. В Лехейской гавани, что по левую руку от нас, было тесно от торговых кораблей. Они толклись там, как чужеземцы, прибывшие на них, толкутся на рынке – том, что выше над портом. Приезжие звали наш город не Эфирой, а Коринфом. Местные торговцы с них за это три шкуры драли. Но приезжие все равно говорили: «Коринф». Вот дураки! Колесница Гелиоса катилась к закату. Золото вокруг нее, как и вчера, мешалось с пурпуром. Сегодня пурпур выглядел тревожно. Он больше напоминал пламя пожара, чем дедушкин любимый хитон. От солнца по морю протянулась огненная дорожка: надвое рассекла гавань, уперлась в стоящие у причала корабли. Того и гляди, загорятся! От блеска и мельтешения у меня перед глазами поплыли радужные круги. Я поскорее отвернулся. Вторую нашу гавань, Кенхрейскую, что по другую сторону Истма[30], отсюда видно не было. Ее заслоняли скалы, каменные чудовища с клочковатой шерстью – зарослями каллистемона и олеандра. – Можно и без колесницы, – я уж думал, папа не ответит. – Как фракийцы. Еще куреты… – А как они ездят? – Верхом. На спине у лошади. Я уставился на спины коней, гнедого и вороного. В косых лучах солнца их шкуры лоснились, играли масляными бликами, когда под ними перекатывались тугие мускулы. Посередине спины у обоих коней имелись небольшие прогибы. Я указал на них отцу: – Вон туда надо садиться? – Верно. Соображаешь! Папа подмигнул с одобрением: – Шкуру набрось или попону, а потом садись. Иначе конский пот ноги до костей разъест. Только имей в виду: удержаться у коня на спине – дело непростое. Раз, и свалился[31]. Колесница удобнее: и для поездок, и для войны, и для состязаний. – Но фракийцы ж ездят? – Ездят. – А я могу попробовать?! Отец смерил меня взглядом: – Лучше не надо. Мал ты еще, Гиппоной. Он задумался, что-то прикидывая. – На следующий год попробуешь. Если не передумаешь. Всего лишь год! Целый год… – Я? Передумаю? Ни за что! – Значит, договорились. – А на колеснице когда можно будет? – Да хоть сейчас! Держи. Отец протянул мне вожжи, подвинулся, уступая место. Не веря своему счастью, я что было сил уцепился за крепкие кожаные ремни. Держать равновесие и одновременно править упряжкой оказалось не так-то просто. Отец стоял рядом, готов в любой миг прийти на помощь, но пока не вмешивался. Помню, он любил повторять: «Каждый должен сам набить свои шишки». Колесницу качнуло. Я невольно натянул вожжи, ловя опору – и кони сбавили шаг. Я хотел хлестнуть их вожжами по спинам, как это делал папа. Не больно, просто чтобы шли быстрей. Хлестнуть не получилось, но лошади оказались умные: сами выровняли шаг, пошли как прежде. И в поворот вписались! Я только чуть-чуть потянул, а они уже повернули. Получается! Я – возничий! Мне и в голову не пришло, что коням просто некуда деваться с дороги. Вот они и шли себе, цокали копытами: правь ими, не правь… За поворотом отец забрал у меня вожжи. – Понравилось? – Ага! Еще как! Я покосился на свою новенькую фибулу. На спине, значит? Верхом? – Пап, а кони с крыльями взаправду бывают? – С крыльями? – Ага! Вот такие. Я повернулся боком, чтобы ему хорошо было видно мою находку. Ткнул в нее пальцем. Запоздало пришел испуг. Вдруг папа заберет фибулу?! Он Эфирой правит, тут все его. Если ты что нашел, надо басилею отдать, да? А я не отдал, присвоил… Отец коснулся серебряного коня пальцем. Отвел руку. Ф-фух, не забрал! Ну да, я же его сын. Мне, наверное, можно находить и не отдавать. И братьям тоже можно. А остальным нельзя. – Это Пегас, – сказал Главк Эфирский. – Бурный Поток[32].