После того злополучного вечера наше общение складывалось странно. Он не говорил, почему на самом деле попросил меня уйти, а я все так же его чуть-чуть за это ненавидела. По крайней мере, пыталась. Но бо́льшую часть времени я просто грустила. Раньше у нас с Ро не было друг от друга секретов. Мы ссорились, но никогда не обижали друг друга специально. Это заставляло меня задумываться: вдруг в нашей дружбе произошли необратимые изменения и теперь мы медленно становимся чужими? Прошло несколько дней, и наступила суббота. Мы с Ро сидели в «Росас» – пекарне Мэл – и набивали животы кексами «Красный бархат». «Росас» в переводе с тагальского означает «роза», но посетители постоянно думали, что это имя хозяйки, и называли так Мэл. Передо мной лежали временно забытый учебник по матанализу и стопка бумажек, наглядно демонстрировавших мои неудачные попытки высчитать значения переменных. Когда Роуэн предложил мне помочь, я так обрадовалась возможности провести время вместе, что сразу же согласилась, однако от его «помощи» не было особой пользы. Он разбирался в матанализе немногим лучше меня. Из подсобки до нас доносился голос Мэл, дававшей наставления женщине, которой следующие несколько месяцев предстояло вести дела в пекарне, пока Мэл будет проходить курс лечения. – Мне так нравится ее акцент, – прошептала я Роуэну, что-то листавшему на телефоне – вероятно, результаты теннисных матчей, поскольку Уимблдон был в самом разгаре. Он не ответил. Я пнула его ногу под столом и повторила то, что только что сказала. Эта женщина – Беверли – говорила с чопорным британским акцентом, но иногда вдруг начинала растягивать слова, как это делают на Среднем Западе. Я слышала, как она рассказывала Мэл, что родилась в Брайтоне, но потом переехала в Огайо и прожила там уже больше пятнадцати лет. В Винчестер редко заезжали чужаки, и такое событие каждый раз воспринималось с энтузиазмом. – Хмм, – неопределенно промычал Роуэн. Я встала, подошла к его стороне стола и наклонилась, притворяясь, что хочу достать салфетку, хотя на самом деле мне хотелось посмотреть, что он так внимательно изучает. Если там было что-то мерзкое, я собиралась зарядить ему ногой в лицо. Увидев логотип больницы, где Мэл должна была начать лечение в следующий понедельник, я застыла на месте. Роуэн наконец заметил меня и тут же выключил телефон, прошипев: – Не лезь, пожалуйста. Я ощутила укол боли из-за того, что его первой реакцией было от меня закрыться. Вечер, когда Мэл поставили диагноз, повторялся еще раз. – Почему ты заставил меня уйти? – спросила я, все так же нависая над ним. – Почему в тот вечер ты захотел, чтобы я ушла? – Я тебе уже говорил, – пробормотал он. – Это было семейное дело. – Там была Наоми. – Она мамина подруга. Маме явно было комфортно говорить при ней. Его слова подразумевали, что я пришла в дом Мэл в качестве подруги Ро, и других причин находиться там у меня не было. Я побелела от злости. – Ты что, блин, издеваешься надо мной? Он пожал плечами. Я обернулась. В проеме двери виднелся кусочек зеленой рубашки Мэл. Я задумалась: а что, если в словах Ро была доля правды? Что, если тем вечером именно Мэл хотела, чтобы я ушла? Тогда почему она не сказала мне этого сама? Раньше я была свято уверена, что мое место – рядом с Коэнами. Но теперь, благодаря Роуэну, я начинала ставить под сомнение каждое свое убеждение. Например, откуда мне было знать, что Мэл действительно относилась ко мне так, как я думала? Разве она хоть раз говорила, что я заменяю ей дочь, которой у нее никогда не было? Голос в моей голове возразил, что ей было необязательно произносить это вслух. Она всегда относилась ко мне с огромной любовью, всегда включала меня в семейные планы – с того самого дня, когда много лет назад она в первый раз увидела семилетнюю девочку, одиноко стоявшую напротив теннисного клуба, потому что папа все никак за ней не приезжал. «Возможно, она просто тебя пожалела». Это было вполне вероятно. Я фактически росла без матери и ходила в теннисной форме, которая из белой стала розовой, потому что папа ничего не знал о том, как ставить стирку. Им стало меня жалко – вот самое логичное объяснение тому, что семья Коэн тогда меня приняла. Но правда ли это было так? Я повернулась к Роуэну. – Ты такой кретин. Сам знаешь об этом? – Мне все равно, – проговорил Роуэн, вставая. – Я еду на тренировку. Тебя подвезти или как? – Спасибо, я пройдусь пешком. Он закатил глаза. – Поехали со мной. – Я же сказала: спасибо, я пройдусь пешком. – Ладно, – сказал он и с гордым видом пошел к двери. Почти добравшись до цели, он остановился. Мы оба знали, что мой дом находится на другом конце города и пешком туда идти часа полтора. – Ты сейчас серьезно? – осведомился он, раздраженно вскидывая руки. Я ничего не сказала и снова села на свое место за нашим столиком, спиной к нему. Пару секунд спустя я услышала, как хлопнула входная дверь. – Что тут происходит? – поинтересовалась Мэл, снова появляясь за прилавком. – Ничего. Просто Ро ведет себя как идиот. Сможешь подвезти меня до дома, когда освободишься? В смысле, если тебе несложно. Мэл начала протирать прилавок, но, услышав эти слова, нахмурилась и подняла на меня взгляд. – Конечно, мне несложно. К чему вообще такой вопрос? «Ро ведет себя так, как будто его от меня тошнит», – едва не слетело у меня с языка, но я не хотела отдавать Роуэна на растерзание Мэл. Поэтому я просто пожала плечами и промолчала. – Я отвезу тебя домой, – твердо произнесла Мэл, демонстрируя мне, что никаких «и» или «но» не последует. Когда я кивнула, она развернулась и удалилась на кухню. Мне недавно исполнилось семнадцать, но у меня все еще не было машины, и это постоянно вызывало трудности. Ро умудрился раздобыть недорогой подержанный «форд», хотя в финансовом плане Коэнам приходилось сложнее, чем моим родителям. Поправка: в финансовом плане сложнее приходилось Мэл и ее сыновьям. У доктора Коэна и медсестры, ради которой он бросил Мэл, проблем с деньгами явно не наблюдалось – по крайней мере, если судить по тому, какие шикарные подарки они присылали Люку и Ро на дни рождения и Рождество. Я получила права еще в прошлом году, но мой отец по-прежнему считал, что я «не готова к собственной машине». Видимо, он рассматривал ее как еще один потенциальный источник беспокойства. А у него уже и так были мама и «АйКон» – офтальмологическая клиника, которая принадлежала моим родителям. Я же, наоборот, рассматривала собственную машину как способ избавиться от лишнего беспокойства, потому что мне бы больше не пришлось просить друзей меня подвезти, или добираться на автобусе, или идти пешком. Но папу волновало лишь то, что на машине можно попасть в аварию или нарваться на неприятности, и мне еще предстояло убедить его в обратном. Следующие несколько недель я продолжала спрашивать Роуэна о том вечере. Он сам наверняка описал бы мои действия словом «доставать», но я никак не унималась. Он пошатнул мою картину мира – заставил сомневаться в том, как его семья на самом деле относилась ко мне все эти годы. Я просто не могла принять мысль, что в его словах была хоть доля правды. Мэл ни одним своим поступком не показывала, что относится ко мне как к надоедливой заразе, которой я почувствовала себя из-за Ро. Она находила время поговорить со мной, не отдалялась и ни на что не злилась. Она оставалась такой, какой была всегда: воплощением доброты. За долгие годы я привыкла к тому, как изменчивы и нестабильны многие аспекты моей жизни. Мама всегда оставалась самым большим вопросительным знаком в моей вселенной. В детстве я часами рассматривала фотографии на стенах гостиной комнаты – фотографии, на которых мои родители были молодоженами, путешествующими по Южной Африке, Франции и Великобритании. Я останавливалась перед снимками и задавала им вопросы, хоть и не могла рассчитывать на ответ. Почему эти двое людей казались мне незнакомцами? Почему мама выглядела такой счастливой, жизнерадостной и румяной на ранних фотографиях, но превращалась в беспокойную, изможденную и отстраненную тень на фото, сделанных после моего рождения? Я подходила к поляроидным карточкам из тех времен, когда родители учились в магистратуре, и спрашивала, в какой момент между папиных бровей пролегла привычная мне складка и что вызвало ее появление – и почему теперь, если он отворачивался от мамы хотя бы на мгновение, казалось, что она вот-вот разобьется вдребезги. Я привыкла задаваться тысячами вопросов о своей жизни, а теперь – вдобавок ко всему тому, что я не могла понять, – я не знала, какое место занимаю в семье Коэнов. ТОГДА Теперь я ходила к Коэнам не каждый вечер, а раз в два или три дня, хотя, пока Мэл проходила лечение, мне хотелось все время быть рядом с ней. Мне хотелось знать, когда у нее плохой день. Хотелось быть тем человеком, который смотрит с ней ужастики и красит ей ногти на ногах, чтобы помочь забыть о болезни и тошноте. Мне хотелось, чтобы Мэл знала, насколько она мне дорога. Однажды, когда мне было девять лет, мама весь день лежала в кровати, а я хотела есть и злилась, потому что устала тихо сидеть на одном месте. Так что я начала придумывать поводы зайти в комнату родителей и поговорить с ней. Сначала я сказала, что проголодалась. Потом спросила, можно ли мне фруктовый лед. Затем поинтересовалась, знает ли она, что идет дождь. Когда я зашла в комнату в четвертый раз, ко мне подошел папа, только что вернувшийся с работы, и, не дав ничего сказать, вытащил меня в коридор. Он закрыл дверь, а потом наклонился ко мне. – Мамочка сегодня очень устала. Пусть она немножко отдохнет, хорошо? Он попытался отвести меня на кухню, но я не сдвинулась с места. – Джесси, – со вздохом произнес он. – Можно я пойду ужинать к Роуэну? – спросила я. – Не сегодня. – Почему? Папа вздохнул еще раз – теперь через нос. – Милая, иногда людям надо побыть одним. Я поняла, что он имел в виду – у Коэнов своя семья, а у нас своя. Но его слова также относились и к маме. Бо́льшую часть времени я была ей не нужна или ей не хотелось меня видеть. Стоял вечер пятницы, на вторую неделю после того как Мэл начала лечение, и я вспоминала папины слова, сидя одна в своей комнате, когда вдруг зазвонил телефон. Я потянулась за ним и, увидев имя на экране, вздрогнула от накатившей паники. – Люк, – произнесла я, едва ответив на звонок. – Как она? Мне приехать? – С мамой все хорошо. – Люк сразу понял, о ком я говорю. – Дело не в ней. Я звоню из-за Ро. Я выпрямила спину. – Что случилось с Ро? – Он ушел на тренировку утром и до сих пор не вернулся. Я сказал маме, что он с тобой, чтобы она не волновалась. Но… вы ведь сейчас не вместе? – Нет, – проговорила я, качая головой, как будто Люк мог меня увидеть. Меня охватила тревога. У Роуэна не было привычки исчезать, никому не говоря. Я никак не могла привыкнуть к пропасти, что пролегла между нами – мой лучший друг больше мне не доверял.