— Я ищу источники слабостей, изъянов. — Их ты тоже не найдешь. Тараза скрыла улыбку. Она узнала, поняла это эксцентричное замечание: способ Одраде подпускать шпильки Верховной Матери. Одраде была очень хороша, когда, нетерпеливая на вид, на самом деле погружалась в поток терпения, не поторапливая время. Когда Тараза не клюнула на эту наживку, Одраде вернулась к своему спокойному ожиданию — легкое дыхание, уравновешенный ум. Терпение втекало в нее без усилия над собой. Орден давным-давно научил ее, как разделять прошлое и настоящее на одновременные потоки. Созерцая все окружающее, она в то же время способна была выхватывать крохи прошлого и жить ими, словно прошлое и настоящее накладывались на один экран. «Работа памяти», — подумала Одраде. Было время, когда Одраде жила так, как и большинство детей: в доме, где были мужчина и женщина — если и не настоящие родители, то растившие ее вполне по-родительски. Все другие дети, которых она тогда знала, жили так же: у них были папы и мамы. Порой один папа работал, далеко от дома. Порой на работу ходила только мама. В случае Одраде, женщина оставалась дома — никакая приходящая нянька не сидела с ребенком в рабочие часы. Много позже она узнала, что родившая ее мать уплатила большую сумму денег, чтобы обеспечить такой уход за своей девочкой, спрятанной у всех на виду подобным образом. — Она спрятала тебя, потому что любила, — объяснила женщина, когда Одраде стала достаточно взрослой, чтобы понимать. — Вот почему ты не должна никогда никому открывать, что мы не твои настоящие родители. Как позже поняла Одраде, любовь не имела с этим ничего общего. Преподобные Матери не действовали из таких земных мотивов. А настоящая мать Одраде принадлежала к Бене Джессерит. Все это открывалось Одраде, согласно исходному плану. Ее имя: Одраде. Дарви — так ее всегда называли равнодушные к ней или рассерженные. Юные приятельницы, естественно, сократили это имя до Дар. Не все, однако, соответствовало первоначальному плану. Одраде припоминала узкую кровать в комнате, которой придавали жизнерадостный вид картинки животных и фантастические пейзажи на пастельно-голубых стенах. Белые шторы трепетали в окошке под мягкими ветерками весны и лета. Одраде помнила, как прыгает на узкой кровати — восхитительно счастливая игра. Много смеха. Руки, ловившие ее посреди прыжка и крепко обнимавшие. Руки мужчины. Круглое лицо с небольшими усиками, которые щекотали ее так, что она начинала хихикать. Кровать стукалась о стену от ее прыжков, и на стене от этого остались вмятины. Одраде берегла эти воспоминания, не желая выбрасывать их в колодец холодной рациональности. Отметина на стене. Отметки смеха и радости. До чего же они малы и как о многом свидетельствуют. Странно, почему в последнее время она все больше и больше стала думать о папе. Не все ее воспоминания были счастливыми. Были времена, когда он бывал печально сердитым, предостерегал маму не слишком вмешиваться. На лице его отражалось много разочарований. Его голос приливал, когда он был в плохом настроении. Тогда мама двигалась тихо, ее глаза наполнялись беспокойством. Одраде ощущала беспокойство и страх и негодовала на мужчину. Женщина знала, как лучше всего с ним поладить. Она целовала его в затылок, поглаживала по щеке и шептала ему на ухо. Эти древние «естественные» чувства заставили немало потрудиться аналитиков-прокторов Бене Джессерит, прежде чем удалось их изгнать из Одраде. Даже сейчас оставался в ней сор прошлого, который надо было из нее вытащить и выбросить. Даже сейчас, знала Одраде, до конца это в ней не истреблено. Наблюдая за тем, с какой тщательностью Тараза изучает биографическое досье, Одраде подумала, не этот ли изъян увидела Верховная Мать. «Им наверняка известно, что я способна на переживания тех ранних времен». Все это было так давно, и все равно она должна была признать, что память о мужчине и женщине покоится в ней, что, возможно, ее никогда не удастся полностью стереть. Особенно память о маме. Преподобная Мать, родившая Одраде, оказалась в крайнем положении, и, по причинам, теперь отлично понятным Одраде, укрыла дочку в потайное убежище на Гамму. Одраде не таила никаких обид. Это было необходимо, чтобы они обе остались в живых. Проблемы пришли с другой стороны: приемная мать дала Одраде то, что большинство матерей дают своим детям, и чему так не доверяет Орден — Любовь. Когда прибыли Преподобные Матери, приемная мать не стала сражаться, чтобы удержать своего ребенка. Преподобные Матери вошли в сопровождении прокторов: мужчин и женщин. Прошло много времени, прежде чем Одраде осознала все значение этого щемящего момента. В глубине своего сердца женщина знала, что наступит день разлуки. Что это — лишь вопрос времени. И, все равно, по мере того, как дни превращались в годы — почти в шесть стандартных лет — женщина осмеливалась надеяться. Затем прибыли Преподобные Матери со своими дюжими прислужниками. Они лишь выжидали до тех пор, пока не наступит безопасный момент, пока не удостоверятся, что никаким охотникам и шпионам не известно, что Одраде — запланированный Бене Джессерит отпрыск рода Атридесов. Одраде увидела, как Преподобные Матери передают огромную сумму денег. Женщина швырнула эти деньги на пол. Но ни один голос не возвысился, чтобы ее за это укорить. Взрослые участники этой сцены знали, где лежит истинная сила. Вызывая в памяти свои сдерживаемые переживания, Одраде и сейчас видела женщину, как она садится на стул с прямой спинкой возле окна на улицу, как охватывает себя руками и начинает раскачиваться вперед-назад. Ни одного звука она не издает. Преподобные Матери использовали и Голос, и другие продуманные уловки вместе с дымом наркотических трав и сам подавляющий фактор своего присутствия, чтобы заманить Одраде в ждущий граундкар. — Всего лишь ненадолго. Нас послала твоя настоящая мать. Одраде ощутила ложь, но любопытство взяло в ней верх. Моя настоящая мать! Последний раз она увидела женщину — единственную существовавшую у нее мать — раскачивающейся в окне с несчастным выражением на лице, руки вокруг тела. Позже, когда Одраде заговорила о возвращении к этой женщине, ее память-видение стала частью существенного урока Бене Джессерит. — Любовь ведет к несчастью. Любовь — это очень древняя сила, в свое время служившая своим целям, но для сохранения человечества она больше не нужна. Запомни ошибку этой женщины — боль. Одраде предавалась мечтам, пока не достигла почти двадцати лет. Она действительно наконец вернется, когда станет полной Преподобной Матерью. Она вернется и найдет ту любящую и надежную женщину, найдет, хоть она и не знает никаких имен, кроме мама и Сибия. Одраде припомнила смех взрослых приятельниц, называвших эту женщину Сибией. Мама Сибия. Орден, однако, разглядел в ней мечтательность и стал доискиваться до источника. Это тоже было включено в очередной урок. — Мечтания, грезы наяву — это первое пробуждение того, что мы называем одновременным потоком. Это существенный элемент рационального мышления. Так можно очистить свой ум ради лучшего мышления. Одновременный поток. Одраде сосредоточила взгляд на Таразе, сидящей за столом в этой утренней комнате. Травма детства должна быть упрятана в отведенное ей отдаленное местечко-память. Все это было далеко, на Гамму, планете, которую люди Дана перестроили после времен Великого Голода и Рассеяния. Люди Дана — в прежние дни Келадана. Одраде твердо взяла в руки рациональное мышление, опираясь на Иные Памяти, хлынувшие в ее сознание во время Спайсовой Агонии, когда она действительно стала полной Преподобной Матерью. Одновременный поток. Фильтрация сознания… Иные Памяти. Какие же могучие инструменты дал ей Орден. Какие опасные инструменты. Все эти другие жизни таятся прямо за занавесом сознания, инструменты предназначенные для выживания, а не для удовлетворения праздного любопытства. Тараза говорила, считывая возникавший перед ее глазами материал: — Ты слишком много копаешься в своих Иных Памятях. Это высасывает энергию, которую лучше сохранять. Затопленные синевой глаза Верховной Матери впились в Одраде буравящим взглядом. — Ты, порой, подходишь прямо к самому пределу того, что может вынести плоть. Это может навлечь на тебя преждевременную смерть. — Я осторожна со спайсом. Мать. — Еще бы тебе не быть! Тело способно вынести лишь определенное количество меланжа, лишь определенное количество блужданий в прошлом! — Нашла ты мой изъян? — спросила Одраде. — Гамму! — одно слово, равное целой речи. Одраде поняла, никуда не деться от травмы тех лет на Гамму. Те годы — слабое звено, которое должно удалить с корнем, низвести до разумно допустимого уровня. — Но меня посылают на Ракис, — сказала Одраде. — И смотри, помни об афоризмах умеренности. Помни, кто ты есть! Тараза опять наклонилась к своему дисплею. «Я — Одраде!» — подумала Одраде. В школах Бене Джессерит, где первые имена обычно терялись, списки учащихся составлялись по последнему имени. Подруги и приятельницы переняли обычай употреблять имя, стоявшее в списках. Они рано усвоили эту древнейшую уловку — сопричастность к секрету личного имени раскидывает силки, в которые ловится душевная привязанность человека. Тараза, тремя классами старше Одраде, была назначена «опекать» младшую ученицу — тандем, умышленно созданный учителями. «Опекать» означало некоторое количество руководства младшей, а также то, что при взаимоотношениях равенства некоторые самые необходимые основы закладываемых знаний усваивались лучше. Тараза, имевшая доступ к личному досье подопечной, начала называть младшую Дар. Одраде в ответ на это стала называть Таразу Тар. Два эти имени приобрели некую неразрывную связь — Дар и Тар. Даже после того, как Преподобные Матери их услышали и сделали им выговор, они порой допускали такую ошибку, хотя бы ради собственного удовольствия. Одраде, поглядев теперь на Таразу, сказала: — Дар и Тар. Углы рта Таразы дрогнули в улыбке. — Что есть такого в моем досье, что ты еще не изучила по нескольку раз? — спросила Одраде. Тараза откинулась и подождала, пока ее песье кресло приспособится к ее новой позе. Она положила сцепленные руки на стол и поглядела на младшую. «А ведь на самом деле она и не так уж моложе меня», — подумала Тараза. Однако со школьных времен, Тараза воспринимала Одраде только как принадлежащую младшей возрастной группе, и возрастную пропасть между ними не скрыть никаким проходящим годам. — Осторожнее поначалу, Дар, — сказала Тараза. — Этот проект уже давно миновал начальную стадию, — ответила Одраде. — Но твоя роль в нем начинается только сейчас. А затеяли мы такое, чего раньше никто и не пытался. — Узнаю ли я теперь полностью проект, связанный с этим гхолой? — Нет. Вот и все. Вся видимость высокого доверия и «надобности понимать» отметена единым словом. Но Одраде это понятно. Таков порядок, изначально заведенный еще с первого Дома Соборов Бене Джессерит, претерпевший за тысячелетия только очень незначительные изменения. Подразделения Бене Джессерит разделяются твердыми вертикальными и горизонтальными барьерами на изолированные группы, отсюда, с вершины, тянутся к ним нити единого командования. Обязанности — «предписанные роли» — распределены и исполняются отдельными ячейками. Задействованные в одной ячейке не знают, что делают их современники внутри других параллельных ячеек. «Но я знаю, что в параллельной ячейке находится Преподобная Мать Лусилла, — подумала Одраде. — Это подсказывает логика». Она понимает необходимость такой, скопированной с древнейших тайных революционных обществ, структуры — Бене Джессерит всегда рассматривал себя как постоянных революционеров. Эта революция была заторможена лишь Тираном — Лито II. «Заторможена, но не отменена и не остановлена», — напомнила себе Одраде. — Насчет того, к чему ты приступаешь, — сказала Тараза. — Оповести меня, если ощутишь какую-либо непосредственную опасность для Ордена. Это было одним из тех особенных пожеланий Таразы, смысл которых Одраде схватывала инстинктивно, без слов — а уж потом находила словесное воплощение для этого смысла. Она быстро ответила: — Бездеятельность будет для нас еще хуже.