69 Спустя примерно час я решила, что совсем оправилась. Только вот от чего? Тем временем мы устраиваемся на ночлег. — Осторожно! Расчистите площадку пошире. Вы же не хотите спалить весь лес, — подаю я голос. — Похоже, ты пришла в себя, — бормочет Клык и поддает ногой сучья подальше от того места, где Игги разводит костер. Одарив его сердитым взглядом, помогаю Ангелу и Надж строить из больших камней стенку для костровища. Ты, дорогой читатель, может, хочешь меня спросить, почему это слепой парнишка балует со спичками? Потому что он в этом деле спец! Если где надо чего зажечь, взорвать, искру высечь, фитиль подкрутить, зовите Игги. Не промахнетесь! А там судите сами, что это, его дар или ваш риск. Через двадцать минут мы уже экспериментируем с приготовлением пищи на костре. Хоть кулинарную книгу пиши: «Приготовление блюд на костре по-максимуму». — Могло бы быть и хуже, — произносит Газман свой вердикт, снимая зубами с палочки кусок почерневшей колбасы. Надж явно повезло меньше: — Бананы больше не жарим, — мрачно заявляет она и стряхивает в кусты какую-то вязкую кашу. — Еще-е-е, — мурлычу я, сжимая между двух галет горячую шоколадно-зефирную массу. Отправляю в рот здоровенный кусок моего сладкого сэндвича, и по телу разливается несказанное блаженство. — Клево, как летом в походе, — жизнеутверждающе заявляет Газман, но вместо ответного энтузиазма его восторг почему-то вызывает у Клыка только ядовитый сарказм: — Ага! Поприветствуем участников слета беглых мутантов! Втихаря пинаю его ногой, мол, кончай! — Тебе лучше знать! Как скажешь… — скривился Клык и перевернул над огнем свой кусок бекона. Я растянулась у костра, подложив под голову свитер. Пора расслабиться и подумать. Что со мной сегодня в воздухе за приступ случился, я понятия не имела. Но, с другой стороны, все опять вроде бы вошло в норму, так чего психовать? О'кей, не хрен себя обманывать! Колени-то у меня до сих пор так и прыгают. И психовать тоже причины есть, и вполне основательные. Дело в том, что наши ученые мучители там в Школе скрещивают людей и животных. Их рискованные эксперименты заключаются в комбинировании разных типов ДНК. Это явная игра с огнем. Искусственно расщепленная ДНК в определенный момент начинает разлагаться, а вместе с ней разлагается живой организм, он же «продукт эксперимента». Мы сами тысячу раз видели результаты таких «научных экспериментов»: собако-кролик — полная неудача; обезьяна-овца — того не лучше. Опытный образец кото-мыши оказался огромной агрессивной мышью, которая ни зерна не могла есть, ни мяса. В итоге — сдохла от голода. Даже у ирейзеров, хоть они и оказались наиболее удачными образцами, был очень серьезный изъян — продолжительность жизни. Их зародышевая стадия — всего пять недель. Из младенца во взрослого человека они превращаются за четыре года. Еще два года — и они полностью разлагаются. Таким образом, на все про все шесть лет. Но над ними все время работают. Новая усовершенствованная модель, наверное, уже на подходе. А мы? Сколько нам отпущено времени? Насколько мне известно, мы — самые устойчивые и соответственно самые давние рекомбинантные образцы,[9] когда-либо выведенные в Школе. Но «срок нашей годности» тоже может истечь в любой момент. Где гарантия, что этот распад не начался во мне сегодня… — Макс, проснись! — Ангел теребит мою коленку. — Я не сплю. Ангел подползает ко мне и устраивается под боком, а я обнимаю ее и отвожу со лба спутанные белокурые волосы. — Что с тобой, Ангел? На меня устремлены ее большие голубые глаза: — Я знаю их секрет. Из Школы. Про нас. Про то, откуда мы взялись. 70 Разве не хватит нам уже секретов? Сколько можно! Будто мало их выпало на нашу долю! — Что ты такое говоришь, моя хорошая? — мягко спрашиваю я ее. Не глядя на меня, Ангел вертит в пальцах подол рубашки. Одно хорошо — мне удалось избавиться от своих мыслей. Так что хотя бы от собственных страхов я ее оградила. — Я там кое-что слышала. В Школе, — шепчет Ангел. Я еще крепче прижимаю ее к себе. Когда ее уволокли ирейзеры, от меня как будто мою собственную половину оторвали, как будто душу из тела вынули. Теперь она рядом, и все у меня опять на месте, обе мои половины, душа и тело, — снова одно целое. — Ты слышала, что они там говорили или что думали? — То, что думали… Я снова замечаю, какая она усталая. Наверно, нужно отложить этот разговор до завтра. Утро вечера мудренее. — Нет, давай я лучше тебе сейчас все расскажу, — читает Ангел мои мысли. — Понимаешь, я там всякого наслушалась. Я половины даже и не поняла совсем. И вообще, это просто обрывки какие-то, без конца и без начала. И от разных людей… — От Джеба? — у меня опять перехватило горло. — Нет. От него вообще ничего. Я его мыслей совсем читать не могла. Ни од-ной! Он совсем от меня был закрыт, как будто он мертвый был, — она смотрит на меня и все понимает, что я про Джеба думаю. — Так что не бойся. Это другие. Они свои эксперименты надо мной устраивали и все про меня размышляли, и про нашу стаю. Гадали, прилетите вы за мной или нет. — Вот мы и прилетели! — не удерживаюсь я. — Ага, прилетели, — соглашается Ангел. — Ну, в общем, я поняла, что есть еще место, где про нас собрана вся информация. Про наше происхождение… Я так и вскочила. — Что-о-о? Про нашу продолжительность жизни? Или про то, какую ДНК они для нас использовали? Правда, я не очень-то уверена, хочу ли я знать про продолжительность жизни. Ангел кивает. — Давай, давай, колись! — это Игги. Он, похоже, не спал и все это время нас подслушивал. А теперь не выдержал, встрял и разбудил всех своим всегдашним «деликатным» манером. Так что теперь Ангелу приходится продолжать вслух: — У них на каждого из нас заведено дело. Дела эти хранятся в Нью-Йорке. В месте под названием Институт. — Институт? — переспросила я. — Город Нью-Йорк или штат Нью-Йорк? — Не знаю. Я ничего точно не знаю. Думаю только, что место, по-моему, называется Институт. Институт Жизни, или что-то в этом роде. Клык смотрит на меня. Пристально. Мысленно он туда уже отправился. Это совершенно ясно. И к бабке не ходи! — И еще, — голос Ангела, и без того слабый, совсем сошел на шепот, и она уткнулась лицом мне в плечо, — сами знаете, как мы всегда про своих родителей гадаем и про то, из пробирки мы или нет. — Я видела свое имя в старых бумагах Джеба! — упрямо перебивает ее Надж. — Я, правда, видела. — Мы знаем, Надж, — останавливаю я ее. — Никто с тобой не спорит. Послушай спокойно, дай Ангелу договорить. — Надж права, — выпаливает Ангел, — у нас у всех были родители. Мы не из пробирки. Мы родились как самые настоящие дети. У нас тоже были мамы, человеческие мамы… 71 Все молчали. Стояла такая тишина, что если бы у кого-нибудь под ногой сейчас хрустнул сучок, нас бы всех, как током, футов на десять в воздух подбросило. И тут Игги понесло: — И ты со вчерашнего дня про это молчала! Совесть у тебя хоть есть? Думаешь, самая младшая, так тебе все можно! Надо его срочно остановить, а то, не дай Бог, он до белых слонов договорится. — Хватит! — в это единственное слово я вкладываю всю свою твердость. — Все успокойтесь. Пусть, наконец, Ангел все от начала до конца расскажет. А ты, Ангел, не обращай на него внимания. Это он не со зла. — И я ласково провожу рукой по ее кудряшкам. — Рассказывай все подробно, что ты там слышала. — Да я только обрывки… и не очень-то сама понимаю… Вы простите меня, пожалуйста. Мне просто плохо вчера было. Я вообще не знаю, как про это говорить и не плакать… Я сама, кажись, уже опять реву… — Ладно, будет тебе, Ангел. Не надо, — голос Клыка звучит почти что нежно. — Мы здесь, с тобой. Мы все понимаем. Не плачь. Нервы у нас у всех на пределе. Успокаивать надо и Игги, и Надж, и Газа. А уж про Ангела я и не говорю. Так что спасибо тебе, брат! Ты, Клык, — кремень. Мне бы одной без тебя не справиться. Придвигаюсь поближе к Надж. Газзи бессознательно хватается за мой рукав, и я, осторожно высвободившись, обнимаю его за плечи. Так и сидим, он слева, а Ангел справа.