2 Сан-Франциско, Калифорния Шварцман посмотрела на мигалку припаркованной у тротуара патрульной машины. Между вращающимися вспышками синего ей мерещились бесконечные желтые цветы. Как она ни старалась, у нее не получалось выбросить из головы найденное за дверью. Никакого предупреждающего звонка от консьержа. Звякнул лишь дверной звонок. И все. В глазок Анна увидела пустой коридор. Затем открыла дверь и нашла возле двери огромный букет. Бледно- и ярко-желтые розы, каллы, фрезии, хризантемы. Она сжала кулаки, пытаясь побороть страх. Огни мигалок рисовали на светлом фасаде здания тени и подсвечивали синим цветом нижнюю часть листьев на невысоких дубках, высаженных вдоль бульвара, создавая впечатление подводного мира. Чтобы не окоченеть на зябком ночном воздухе Сан-Франциско, соседи стояли вдоль тротуара в куртках, накинутых прямо поверх пижамы или спортивного костюма. Сбившись небольшими группками и сложив на груди руки, люди смотрели на дом. Они ждали ответов. Это не тот район, где убивают людей. Было видно, что они замерзли и напуганы. Шварцман могла сказать о себе то же самое. Но она не поддастся страху. Она не знала точно, стоит ли за этой смертью Спенсер. Правило судебной медицины номер один: никогда не пытайтесь заранее предугадать результат. Именно это она ценила в своей работе. Никаких коротких путей. Анна вышла из машины, открыла багажник и вынула черный чемоданчик с жесткими стенками. Сосредоточенно прошла по тротуару к зданию, показала удостоверение и переступила порог. Кен Мэйси дежурил у двери. — Добрый вечер, док. Шварцман улыбнулась его добродушному лицу. — Добрый вечер, Кен. Не ожидала увидеть вас сегодня вечером. Она сняла короткие черные ботинки и надела темно-синие «Кроксы», которыми пользовалась, работая в помещении. — Поменялся сменой с Харди. Он купил билеты на «Уорриорз»[1] и теперь ведет на матч всю семью. — Повезло, — сказала она, довольная, что есть минутка переброситься парой слов с коллегой. — Это точно. Шварцман натянула поверх кроксов синие бахилы. — Есть ли новые рестораны, чтобы пополнить мой список? — Пробовали тот ливанский ресторанчик, который я рекомендовал? — спросил он. — «Маззат». Попробовала, — подтвердила она. — Да. Была там. На прошлой неделе. Хотела поблагодарить вас по электронной почте. Я заказала кёфте. Вкуснотища. Кен улыбнулся. — Я тоже обожаю кёфте. И бамию. У Кена имелся бесконечный список лучших заведений этнической кухни в городе, торговавших навынос. — Готова попробовать еще что-нибудь новенькое. — Замечательно, — сказал он. — У меня есть кое-что для вас, когда вы вернетесь. — Отлично. Я уверена, что проголодаюсь. Кстати, она уже заметила одну особенность своей новой жизни в Сан-Франциско: здесь у нее усилился аппетит. В Сиэтле были потрясающие рестораны, но, увы, ей было не до них. Пребывая в вечном стрессе из-за Спенсера и учебы, Анна редко ела вне дома, а еда, которую она выбирала, скорее предназначалась для поддержки организма, а не для удовольствия. И вот теперь, живя в новом городе, Шварцман частично избавилась от этого тяжкого груза, и ее аппетит улучшился. Для нее было обычным делом второй раз поужинать, поздно вернувшись домой с работы. Она взяла чемоданчик и, переключив внимание на здание, перешла в рабочий режим. Обвела взглядом холл, пока еще не зная, куда ей нужно идти. — Понял, — сказал Кен, покачав головой. — Извините. Поднимитесь на лифте на четвертый этаж. Там действительно чисто. Никакой крови. — Спасибо, Кен, — сказала Шварцман и с чемоданчиком в руке шагнула в фойе. Здание, вероятно, было построено в 1940-х годах. Узкий вход, крупная мраморная плитка популярного тогда цвета розовой лососины. Пройдя мимо женщины в пижаме, она вошла в пустой лифт как раз в тот момент, когда двери закрывались. Трясясь и содрогаясь, лифт поплыл вверх. Но Шварцман все равно нравилось ехать в нем. Она не любила ходить по лестницам, особенно на выездных случаях. Квартира жертвы явно была недавно отремонтирована. Повсюду дорогой паркет с широкой доской. Стены оштукатурены под бетон, в котором она узнала «американскую глину». Цвет «зеленый шалфей». На двух самых больших стенах висели две огромные масляные картины. На обеих сцены из сельской жизни. На одной — река и мельница, на другой — старый амбар. Стильный диван из шенилла с шелковыми декоративными подушками в цветочный орнамент. Несмотря на декор, квартира производила жутковатое впечатление. В комнате было слишком светло. Слишком упорядоченно. На столе фотографии в рамках, расставленные под идеальным углом друг к другу. Ничего лишнего. Кто-то обожал порядок во всем. Или хотел, чтобы сложилось именно такое впечатление. Первой ее версией было домашнее убийство. Считалось, что их совершают алкоголики и наркоманы, но идеальный дом был таким же явным признаком дисфункции, как и тот, в котором царил бардак. Под внешней иллюзией совершенства нередко прячется нечто уродливое. В доме Спенсера каждая вещь знала свое место. Вплоть до белой фарфоровой чашки, в которой обитала зубная щетка, когда ею не пользовались. То, как полотенца были вдеты в кольца для полотенец, в какую сторону разворачивался рулон туалетной бумаги. Теперь она никогда не использует кольца для полотенец. На протяжении семи с половиной лет. Кстати, в какую сторону смотрит рулон туалетной бумаги в ее ванной? Она не помнила. Прогресс. Хейли Уайетт была чем-то занята в дальнем конце гостиной с одним из следователей-криминалистов. Как и она сама, Хейли по-прежнему была в одежде, в которой сидела за ужином. Не желая их прерывать, Шварцман прошла мимо кухни. На столе рядом с разделочной доской из темного дерева, инкрустированной бамбуком, стоял единственный бокал, в нем на два пальца красного вина. Поперек его края лежал тонкий нож, чье лезвие торчало вбок и, казалось, в любой момент могло упасть. Крошки. Возможно, ужин. Вино и сыр с хлебом. Любимое блюдо Шварцман. В короткий коридор выходили три двери. Комнаты были опрятными, чисто женскими и похожими по стилю на гостиную. Никаких признаков второго жильца. Шварцман остановилась у двери в кабинет. Там тоже все на своем месте. Письменный стол с открытой книгой. Между двумя страницами желтая закладка. Ни компьютера, ни бумаг. Идеальный порядок. Даже слишком. Она двинулась дальше. Тело будет в соседней комнате. Мертвецы ее не пугали. Осклизлость кожи, волдыри, чернота разложения — не более чем естественные составляющие смерти. Даже запах утратил резкие нотки и стал вполне сносным. Особенно если тело обнаружили рано, как сейчас. В комнате слабо пахло зажженной свечой. Запах был землистый, с легкой пряной ноткой. Возможно, сандаловая палочка. Когда Шварцман вошла в комнату, возле кровати, глядя на жертву, стоял детектив отдела по расследованию убийств Хэл Харрис. Детективов в Сан-Франциско по-прежнему именовали инспекторами, хотя ей еще не попадался ни один человек, который точно знал бы почему. Даже в большой комнате Хэл занимал значительную часть пространства. Внушительный, ростом шесть футов четыре дюйма и весом более 220 фунтов, он имел безупречную темную кожу, на фоне которой его карие глаза казались зелеными, особенно при ярком свете. Его взгляд был суров, и в целом он производил впечатление человека, с которым лучше не связываться. Но за этим суровым фасадом скрывался другой Хэл — одновременно веселый и чрезвычайно добрый. Она была особенно рада, что этот случай достался ему и Хейли. С момента ее переезда в Сан-Франциско, эти двое раскрыли пару сложных дел. Сочетание ума и решимости. Цветы по-прежнему нервировали Анну, и ей было спокойнее от того, что они здесь. Когда она вошла, Хэл не стал бомбардировать ее вопросами. Наоборот, как обычно, не проронил ни слова. Это была огромная спальня, особенно для квартиры в городе, где квадратные метры продавались по цене, кратной сотням долларов за каждый. Как и в любом другом случае, Шварцман первым делом изучила окружающее пространство. Часто окружающая обстановка придавала телу некий контекст. То, что она увидела здесь, было почти таким же. На стене единственная картина на стандартную тему: поле высокой пшеницы, которую колышет ветер. На журнальном столике в гостиной стояло несколько фотографий в маленьких рамках, но в спальне ни одной не было. Ничего личного. Тело лежало на аккуратно застеленной кровати. Простыню, покрывавшую его на присланном Хэлом фото, уже сняли. Женщина не была голой. На ней было желтое платье с бледным орнаментом. Шварцман вспомнились однотипные наряды от Лилли Пулитцер, которые так обожал Спенсер. Рождество, Пасха и даже Четвертое июля отмечались новым платьем для нее и рубашкой в тон для него. Как будто они были детьми, одетыми богатой домохозяйкой. В ее нынешнем платяном шкафу не было ни единого желтого пятна. Во всем ее доме. Желтое платье жертвы было разложено веером на одеяле и аккуратно расправлено. Золотые балетки. «Тори Берч» — Шварцман увидела на подошвах знакомый логотип. И желтые цветы. Они были не такими, как в букете, который она получила от Спенсера. Там был формальный букет, скорее похожий на свадебный, в то время как этот больше походил на букет полевых цветов: длинные стебли с крошечными цветочками, перевязанные обрывком белой нити, вроде кулинарного шпагата. Совсем другой. Два разных букета желтых цветов. Совпадение. Не все нити вели к Спенсеру. Он лишь хотел, чтобы она так думала. Обуздав свои мысли, Шварцман поставила чемоданчик на пол и извлекла из него свежий защитный комбинезон. Жертву нашли в спальне. Состоятельная, белая, тридцати с небольшим лет. Жившая в охраняемом доме. Шагнув в штанины комбинезона, Анна подняла пластиковую ткань поверх темных брюк. В квартире было тепло. Натянув комбинезон до талии, она расстегнула серую кашемировою кофту, сняла ее, положила в чемоданчик рядом с коробкой перчаток и натянула комбинезон поверх футболки. Она ненавидела ощущение недышащей ткани на руках, но в комнате было слишком жарко. Под синтетической тканью пот тек ручьями, и это отвлекало. Ей же, чтобы полностью сосредоточиться на работе, требовался комфорт. Еще раз убедившись, что чемоданчик открыт, Шварцман мысленно отметила наличие в нем термометра и блокнота, в котором будут записаны первоначальные выводы. — Что нам известно? — спросила она, натягивая перчатки, и шагнула к жертве. — Ее обнаружила сестра, — ответил Хэл. — Приехала в гости из Южной Калифорнии и застала ее вот такой. Шварцман прижала пальцы к коже. На правой стороне руки виднелся синяк. — Тело переместили. — Согласен. Здесь слишком чисто для реального места преступления.