Она смотрит на него, и я понимаю: что-то в его словах беспокоит ее. – И что это должно означать? – спрашиваю я. – Откуда у тебя эти бумаги? – снова спрашивает Вероника. – Я их нашел. – Где? – Она толкает меня. – Какие-то проблемы? – голос Кравица становится низким. Прежде чем она успевает ответить, они вместе резко поворачивают головы к парковке у главной дороги. – Полиция уже здесь! – кричит кто-то, и кровь ударяет мне в голову. Остальные бросаются к выходам, и звук бегущих шагов по кафельному полу громко отдается в ушах. Мигель и Сильвия быстро исчезают в ближайшем проеме. Кравиц неторопливо спрыгивает с помоста, и я снова смотрю на Веронику. Она все еще стоит там, наблюдая за мной своим ледяным взглядом, совершенно не обращая внимания на то, что все остальные спасаются бегством. – Сойер! – кричит Сильвия. – Идем отсюда! Людей, которых здесь ловят, арестовывают Да, это правда, но Вероника остается на своем месте, словно бросая мне немой вызов. Как будто дает понять, что в состязании по стрессоустойчивости она победит. Правда? Чем дольше она здесь остается, тем сильнее моя кожа вибрирует от этого сладкого порыва. Я хочу принять ее вызов, это адреналиновое испытание. – Сойер! – кричит Мигель. – Идем отсюда! – Наши родители разозлятся, если нас поймают! – Сильвия тянет Мигеля за руку, и ее взгляд устремляется на меня. Мама. Люси. =Я за них отвечаю. Сильвия. Мигель. =Я должен делать то, чего от меня ждут. =Но я не хочу отворачиваться. Черт. Вероника наклоняет голову в мою сторону с понимающей ухмылкой, которой я завидую. Такая же, что растягивает мое лицо всякий раз, когда я стою на краю обрыва, которая появляется, когда сердце бьется так быстро, что, кажется, вот-вот вырвется из груди. Мой кайф. Ее ухмылка – подтверждение: она выиграла этот раунд, и это вызывает уважение. Не знал, что у этой девчонки стальные яйца. Я проигрываю в гляделки Веронике и вылетаю в окно. Одинокий вой сирены – единственное предупреждение от копов, что они уже в пути. Теперь я бегу и очень быстро. Быстрее, чем Сильвия и Мигель. Так быстро, что догоняю их и теперь лидирую на пути вниз. Когда мы оказываемся достаточно далеко, в безопасности густой листвы, я поворачиваюсь и с благоговением смотрю вверх на маячащее серое здание. Два полицейских поднимаются по ступенькам, а затем три фигуры лениво спускаются с кирпичного крыльца на противоположной стороне. У одной из них светлые кудри. Это Вероника, Кравиц и Уиллинг. Все они идут так, словно прогуливались по парку, а не были преследуемы полицией. Вероника, кажется, меньше всех взволнована происходящим. Ни беспокойства. Ни страха. Одно только мужество. =А вот это уже впечатляет. Вероника – Новые жильцы уже переехали сюда? – голос папы доносится из моего мобильника. Уже поздно, и мое зрение затуманилось от усталости. После того, как один из друзей Сойера Сазерленда решил повеселиться и оказался настолько глуп, что поднял тревогу и вызвал полицию, Назарет, Лео и я разъезжали по городу с опущенными окнами и ревущей из них музыкой. Конечно, Назарет есть Назарет, и он увидел бездомного щенка с ошейником, после чего нам пришлось искать хозяев, но это же весело – стать героем на несколько минут. После этого они высадили меня в магазине «Сейв Март», где я работаю помощником менеджера, чтобы помочь закрыть кассу, так как один из сегодняшних сотрудников ушел пораньше с желудочным гриппом. Мы с отцом всегда крутимся ради заработка, и, поскольку папа готовится к тому дню, когда моя болезнь заставит его бросить свою работу и все время заботиться только обо мне, он вкладывает большую часть наших средств в сбережения. Я делаю все, что могу, чтобы добавить денег в эту копилку. Папа за рулем и поэтому говорит со мной по громкой связи, а я сижу за столом в нашей гостиной и роюсь в папках с документами в поисках дневника Эвелин. Это копия из библиотеки на севере штата Нью-Йорк. Точнее одна из них. Мама услышала о ней и сделала запрос, и работники библиотеки оказались достаточно милы, чтобы прислать ее. Это та самая копия, которую я видела сегодня вечером в руках Сойера Сазерленда, и я понятия не имею, как она оказалась у него. Эти бумаги были надежно спрятаны в сундуке в моей комнате. Никто не знал, что я держу там дневник, даже папа. Я перевернула весь дом в поисках копии, надеясь вопреки всему, что, кроме меня, Сойер – единственный человек в мире, у которого она есть. Эта загадка сводит меня с ума: как Сойер добрался до моей расшифровки дневника Эвелин? – Ви, – говорит папа, – я спросил, закончили ли новые жильцы переезд? – Наверное. – Я запихиваю все бухгалтерские документы по бизнесу отца обратно в ящик стола. Расслабившись на круглом подоконнике и слушая, как мы с папой болтаем, мама смотрит куда-то в глубину ночи. Она спокойна, как будто в мире нет никаких проблем. Жаль, что я не могу почувствовать это хотя бы на тридцать секунд. – Что-то я не вижу, чтобы они тащили еще какие-нибудь коробки, – говорит мама. Мы с папой очень близки. Наши отношения ближе, чем у большинства детей и родителей, судя по разговорам в школе, но мне не хочется говорить ему, что парень, который переехал вниз, смеялся надо мной. Как бы мне ни было неприятно это признавать, но слова его друзей задели меня. И да, папа убьет его за то, что он расстроил меня, и это будет отстойно – навещать папу в тюрьме. – Все газовые квитанции официально сканируются в компьютер и регистрируются, – говорю я. – Спасибо. Папа кажется таким же сонным, как и я. Он проводит много часов в дороге и почти не берет обязательный отпуск, на котором настаивает правительство. На заднем плане я слышу телевизор в спальном отсеке его кабины. Папа рассказывает мне об официанте, который обслуживал его в закусочной на стоянке грузовиков, заставляя меня смеяться. Пока он говорит, проверяю свою школьную электронную почту и нахожу ответ от учителя. До этого я вежливо попросила разрешения сделать свой исследовательский проект самостоятельно. Она ответила коротко, просто и по существу: Нет. Одна из целей этого проекта – научиться работать с другими людьми. Это очень важный навык, который вам понадобится в будущем. Я не согласна. Абсолютно. У меня нет никаких намерений связывать свое будущее с какой-либо коллективной работой. – Ты внесла чек за аренду? – спрашивает папа, выводя меня из меланхолического состояния. – Да. – Ты можешь составить таблицы для наших новых жильцов? Не сегодня, завтра, например, ведь тебе тоже нужно выспаться. Я их уже сделала. Аренда, коммунальные услуги, непредвиденные расходы… – Да, я поняла. – Ты включила сигнализацию? – Да. Дома я в безопасности, пап, и со мной все в порядке. Повисает какое-то волнительное молчание, но меня оно нисколько не смущает. В конце концов папа прочищает горло, и его голос звучит грубее обычного: – Я люблю тебя, орешек. Мое сердце согревается от его слов. – Я тоже тебя люблю. Он вешает трубку, а я устраиваюсь в удобном кресле на колесиках из искусственной кожи и с высокой спинкой. Многие ребята моего возраста скорее всего испугались бы, останься они ночью одни в большом доме. Но с тех пор, как мы переехали сюда – а тогда мне было одиннадцать, – темнота меня не пугает. На самом деле в темноте ночи есть свое утешение. Она похожа на мягкое тяжелое одеяло. На объятия мамы. Я кручусь в кресле, думая, что мне нужно найти кого-то для своего проекта. Кого-то с машиной, с кем будет легко встретиться, и кто охотно будет работать со мной, а еще будет полностью согласен с тем, что я хочу исследовать. Эта тема для меня – весь мир, буквально жизнь и смерть. Мой мобильник вибрирует, и я смотрю на текст.