— О боже, я очень извиняюсь. Я не узнала ваш голос. Вы хотели поговорить с… — Да, пожалуйста. — Конечно. Не буду вас отключать. Посмотрим, смогу ли я привлечь его внимание. Слышу щелчок, а потом знакомую музыкальную заставку Новостей на «Би-би-си», которая мне всегда скорее нравилась. Сейчас она меня страшно раздражает. Бросаю взгляд в окно на остальных журналистов, которые еще не расходятся. Некоторые лица мне знакомы, и все, похоже, искренне рады меня видеть, что приятно. Вспоминаю, что несколько человек пожали мне руку, и снова лезу в дамскую сумочку, на этот раз в поисках антибактериальной салфетки, чтобы протереть пальцы. Я уже собираюсь положить трубку — устав от ожидания, — но тут вместо музыки слышу крик в отделе новостей. — Может, кто-нибудь попытается ответить на эти челтовы звонки? Это на самом деле не так тлудно и вляд ли вызовет пеленапляжения мышц, поскольку вы делаете это клайне ледко. Да, кто это? — Тощий инспектор рявкает мне в ухо. Несмотря на должность и апломб, этот человек редко что-либо контролирует. Включая свой дефект речи. Я часто подозревала, что у сотрудников отдела новостей аллергия на его воображаемый авторитет, и хор неотвеченных телефонных звонков на заднем плане подтверждает эту теорию. — Это Анна, — говорю я. — Анна?.. Я подавляю в себе страстное желание закричать. ясно, что амнезия — это заразная болезнь. — Эндрюс, — подсказываю я. — Анна! Мои извинения, сегодня улром здесь тволится что-то немыслимое. Чем могу помочь? Хороший вопрос. Вчера я вела программу, а сегодня мне кажется, что я звоню с рекламным предложением и прошу уделить мне одну-две минуты. — Я сейчас на месте убийства в Блэкдауне… — Это убийство? Не вешайте трубку… — Его голос опять меняется, и я понимаю, что он говорит с кем-то еще. — Я сказал нет неполовозлелому политическому леполтелу, о котором никогда не слышал в Вечелней истолии, это же долбаный главный сюжет. Хорошо, скажи Вестминстерскому редактору на пять минут вынуть свою голову из задницы Даунинг-стрит… Мне плевать, что они делают для других выпусков. Я хочу злелого корреспондента для сводки новостей, так что дайте мне такого. Что вы говорите? До меня не сразу доходит, что он снова обращается ко мне. Я слишком занята тем, что представляю себе, как он скорее физически, чем фигурально, сражается с этой дюймовочкой — Вестминстерской редакторшей. Она его прикончит. — Убийство, которое вы меня послали освещать… — упорно продолжаю я. — Я плосто подумал, что вам лучше быть там, а не здесь, в свете того, что случилось этим утлом. После недавнего заявления полиции я плосмотлел сообщения. Все пишут о том, что это была смелть при невыясненных обстоятельствах … — Это все, что полиция говорит в данный момент, но я знаю, что это не совсем так. — Откуда вы знаете? На этот вопрос трудно ответить. — Просто знаю и все, — произношу я слабым голосом и сама слабею. — Ладно, позвоните мне снова, когда запишете сюжет. Посмотлим, смогу ли я вас куда-нибудь втиснуть. Втиснуть меня? — Это будет большая история, — говорю я, еще не готовая сдаться. — Было бы хорошо пустить это в эфир раньше всех остальных. — Извините, Анна. Последний твит Тлампа может вызвать клизис, и сегодня действительно оживленный новостной день. Мне кажется, это тело в лесу всего лишь локальная новостная истолия, и у меня нет места. Позвоните, если ситуация изменится. Холошо? Мне нужно идти. — Это не… Я не утруждаю себя и не заканчиваю предложение, потому что он уже повесил трубку. На какое-то время погружаюсь в собственные темные мысли. В нашем деле каждый день как Хэллоуин — взрослые ходят в жутких масках, притворяясь теми, кем они не являются. Кто-то стучит в стекло, и я подпрыгиваю. Поднимаю глаза, думая, что у моей машины стоит Ричард, но это Джек в образе сыщика с крайне недовольным выражением на лице. Судя по его лицу, он злится на меня так, как злился в последний раз, когда мы виделись. Я выхожу из машины и улыбаюсь, когда Джек оглядывается через плечо и проверяет, не наблюдают ли за нами. Он всегда страдал легкой паранойей. Он стоит так близко, что я чувствую, как от него пахнет затхлым табаком. Это меня удивляет — я думала, он бросил. — Какого черта ты здесь делаешь? — спрашивает он. — Я на работе. Мне тоже приятно тебя видеть. — С каких это пор «Би-би-си» посылает ведущих освещать вот такие истории? Я регулярно внушаю себе, что мне все равно, что этот человек думает обо мне, но пока не хочу говорить ему, что больше не веду программу. Я никому не хочу это говорить. — Все непросто, — отвечаю я. — С тобой всегда так. Что ты знаешь и почему задала тот последний вопрос после пресс-конференции? — А почему ты на него не ответил? — Не играй со мной в прятки, Анна. У меня не то настроение. — Ты никогда не был жаворонком. — Я серьезно. Почему ты задала тот вопрос? — Значит, это правда? Во рту жертвы что-то было? — Расскажи мне, что, по-твоему, тебе известно. — Ты знаешь, что я не могу. Я всегда защищаю свои источники. Он приближается ко мне еще на шаг; теперь он слишком близко. — Если ты своими действиями поставишь под угрозу это расследование, я отнесусь к тебе так, как к любому постороннему человеку. Это место совершения убийства, а не Даунинг-стрит или премьера фильма с красной ковровой дорожкой. — Значит, это убийство. Его щеки слегка краснеют, когда он понимает, что совершил ошибку. — Умерла женщина, которую мы оба знали, прояви хоть какое-то уважение, — шепчет он. — Женщина, которую мы оба знали? Он так пристально смотрит на меня, словно подумал, что мне, возможно, это уже известно. — Кто? — спрашиваю я. — Не имеет значения. — Кто? — снова спрашиваю я. — Думаю, тебе лучше не освещать эту историю. — Почему? Ты только что сказал, что мы оба ее знали, так что, может быть, тебе не стоит вести следствие. — Я вынужден. — Не сомневаюсь. А теперь убегай, как ты всегда делаешь. Он делает несколько шагов, затем поворачивает назад и подходит так близко, что его лицо оказывается прямо перед моим. — Не надо вести себя как сука каждый раз, когда мы видимся. Тебе это не идет. Его слова меня немного ранят. Больше, чем мне хотелось бы признаться, даже самой себе. Джек уходит, а я надеваю на свое лицо улыбку и не снимаю ее, пока он полностью не скрывается из вида. Затем происходит нечто странное и неожиданное: я плачу. Мне отвратительно, что он все еще способен вывести меня из себя, и я презираю себя за то, что позволяю ему это делать. Припаркованную рядом машину открывают пультом, и этот звук пугает меня. — Извини, что помешал. Ричард открывает багажник и осторожно кладет туда камеру. Я вытираю под глазами тыльной стороной ладони, и влажные кусочки туши оставляют пятна у меня на пальцах. — Ты в порядке? — спрашивает он. Я киваю, и он, к счастью, истолковывает мое молчание как признак того, что я не хочу об этом говорить. — Мы должны что-то смонтировать к обеду? Если да, нам надо продолжить… — Нет, им ничего не надо, пока не будет развития событий, — говорю я. — Понятно. Тогда едем обратно в Лондон? — Пока нет. Здесь есть кое-что еще, я просто знаю это. Хочу переговорить кое с кем в городе с глазу на глаз; твоя камера только напугает их. Я возьму свою машину. По дороге есть симпатичный паб, называется «Белый олень», они подают шикарный завтрак круглые сутки. Давай встретимся там немного позже. — Ладно, — медленно произносит он, словно тянет время, подбирая следующие слова. — Ты ведь сказала, что встречала того сыщика раньше. У вас с ним что-то было? — Почему? Ты ревнуешь? — Я прав? — Пожалуй, ты не ошибся. Джек — мой бывший муж.