Наверное, Кэт помнит меня беременной. Получается, никто не рассказал ей, что произошло через несколько месяцев после рождения Шарлотты. Внезапно в отделе новостей время словно остановилось и замерло, и все повернули головы в нашу сторону. От ее вопроса у меня из легких уходит воздух, и похоже, никто, включая меня, не в состоянии ответить на него. Ее брови — я совершенно уверена, что это татуаж, — образуют несколько театральную морщину. — О боже, они вызвали вас так рано из-за меня? Снова прошу прощения, вы могли бы для разнообразия провести приятное утро, оставшись дома с семьей. Чтобы сохранить равновесие, держусь за стул ведущего. — Все в порядке, правда, — говорю я и выжимаю улыбку, от которой у меня болит лицо. — Если честно, мне не терпится опять стать корреспондентом, так что я в восторге от того, что вы вернулись. Знаете, я действительно соскучилась по тому, чтобы выйти из студии и начать освещать реальные истории и встречаться с реальными людьми. Выражение ее лица остается нейтральным. Я истолковываю молчание Кэт как способ сказать, что она со мной не согласна или что она мне не верит. — Если вы так жаждете снова выйти в люди, почему бы не взглянуть на убийство, произошедшее ночью? Тело в лесу? — отзывается Кэт. — Неплохая идея, — говорит Тощий инспектор, подходя к ней и улыбаясь, как обезьяна с новым бананом. Мне кажется, что я становлюсь меньше. — Я еще не видела сюжета, — вру я. Наверное, сейчас самое время притвориться больной. Я могу пойти домой, запереться от мира и напиться до поросячьего визга — так, по крайней мере, я разгоню тоску, — но Кэт Джонс продолжает говорить, а вся команда, похоже, ловит каждое ее слово. — По сообщениям новостных агентств, сегодня ночью в местечке под названием Блэкдаун, сонной деревеньке в графстве Суррей, нашли тело женщины. Возможно, ничего особенного, но вы же можете поехать туда и проверить. На самом деле я настаиваю, чтобы мы нашли вам съемочную группу. Уверена, вы не хотите… болтаться тут без дела. Она бросает взгляд на так называемый таксопарк — ту часть отдела новостей, где сидят корреспонденты общего профиля в ожидании сюжетов, которые часто так никогда и не выходят в эфир. Все специальные корреспонденты, освещающие бизнес, медицину, развлечения и преступления, сидят в кабинетах наверху. Их дни обычно заполнены и приносят им удовлетворение, а работа относительно безопасна. Но для скромного корреспондента общего профиля все обстоит совсем не так. Некоторых в свое время ждала многообещающая карьера, но, наверное, они настроили против себя не того человека и с тех пор собирают не пошедшие в эфир истории, как пыль. В отделе новостей много неиспользованного потенциала, но из-за суровых условий медийных профсоюзов не так-то легко добиться успеха. Для бывшего ведущего нет ничего более унизительного, чем сидеть в корреспондентском углу. Я слишком напряженно и долго работала, чтобы взять и исчезнуть. Я собираюсь найти способ снова вернуться в эфир, но не хочу освещать именно эту историю. — А есть что-нибудь еще? — спрашиваю я. Мой голос звучит странно, словно меня придушили. Тощий инспектор пожимает плечами и качает головой. На плечах его плохо сидящего костюма я замечаю легкий след от перхоти, которую он смахнул, и он ловит мой взгляд. Я выдавливаю из себя улыбку, пытаясь нарушить возникшее неловкое молчание. — Тогда, наверное, поеду в Блэкдаун. У всех нас есть трещины, маленькие вмятины и пятнышки, которые жизнь оставляет в наших сердцах и умах, наполняя их страхом и беспокойством и иногда накладывая пластырь хрупкой надежды. Я все время стараюсь как можно лучше скрывать свои уязвимые стороны и предпочитаю многое прятать. Только лжецы ни о чем не сожалеют. По правде говоря, я бы не хотела возвращаться именно в Блэкдаун, хотя сейчас готова была оказаться где угодно. Особенно после последней ночи. Некоторые вещи слишком трудно объяснить, даже самим себе. Убить первую не составило труда. Она сошла с поезда на станции Блэкдаун с таким видом, словно ей не хотелось быть там. Я могла это понять. На самом деле мне тоже не хотелось быть там, но я по крайней мере была одета по погоде, в старый черный свитер. В отличие от нее. Она приехала последним поездом с вокзала Ватерлоо, так что уже было поздно. Но у нее явно были планы на вечер — красная помада на губах, светлые волосы и черная кожаная юбка. Похоже, кожа была натуральной, чего нельзя сказать о самой женщине. Выбранная ею деятельность всегда внушала окружающим мысль о самоотверженности и сострадании — она возглавляла благотворительный фонд для бездомных, — но я знала, что она далеко не святая. Скорее грешница, которая старается искупить свои злодеяния. Иногда мы все делаем добро, потому что чувствуем себя плохо. В Блэкдауне не было ни души, как всегда в такое позднее время. Она — единственный сошедший здесь пассажир — пошла по безлюдной маленькой платформе. В этом сонном городишке в будние дни люди рано приходят домой и рано ложатся спать, все во власти хороших манер и приличий среднего класса. Если здесь и случается что-то плохое, люди на удивление быстро вспоминают, что значит забывать. Сам вокзал — включенное в список культурного наследия здание, построенное в 1850 году, как гордо гласит вырезанная из камня надпись над двойными дверями. Живописная и колоритная сельская станция, несмотря на то, что Блэкдаун несколько лет назад разросся до города. Кажется, что вы вернулись назад во времени и вошли в кадр черно-белого фильма. Благодаря своему наследию станция защищена от всех ненужных форм модернизации. На ней нет камер видеонаблюдения, и только один вход и один выход. Я могла бы убить ее там и тогда. Но у нее зазвонил телефон. Она говорила с тем, кто ей позвонил, всю дорогу от платформы до стоянки, так что если бы никто не увидел, кто-то бы услышал. Я наблюдала за тем, как она садится в свою «Ауди ТТ», машину компании, за которую, по ее мнению, могла заплатить благотворительность наряду с другими вещами — дизайнерским пальто, поездкой в Нью-Йорк и прядями в волосах. Я видела старые выписки со счета, сданные в архив ее бухгалтером. Нашла их в головном офисе — ящик стола даже не был заперт. Она регулярно воровала деньги у благотворительного фонда и тратила их на себя, и было бы преступлением позволить ей заниматься этим и дальше. Она проехала короткое расстояние от станции до леса, и мне не пришлось идти за ней далеко. Я видела, как она вышла из своей машины и пересела в другую. Там она заложила свои красивые светлые волосы за уши и набросилась на водителя. Это было нечто большее, чем аперитив, — так она подстегнула свой аппетит, прежде чем поднять юбку вверх и опустить нижнее белье вниз для основного действия. Я заметила, что ей нравится оставаться в одежде, — она отмахивалась от рук, которые пытались помочь ей раздеться. Это не имело значения; самое красивое в ней было по-прежнему на виду: ее ключицы. Я всегда считала ключицы одной из самых эротических частей женского тела, а у нее они были потрясающими. Впадины между плечами и ключицами, где хрупкие кости выступали под белоснежной кожей, были у нее самой изысканной формы. От их вида мне стало больно. Мне также понравились ее туфли, настолько, что я решила взять их себе. Они мне слишком малы, и я не смогу их носить, так что это скорее сувенир. Я увидела, как изменилось ее лицо, когда в нее вошли. Затем закрыла глаза и стала вслушиваться в звуки, которые производят двое, когда знают, что им не следовало бы трахаться друг с другом, но они не могут остановиться. Как животные в лесу, они удовлетворяли базовую потребность, не думая о последствиях. Но последствия есть всегда. Мне понравилось, как потом выглядело лицо женщины: оно блестело от пота, несмотря на холод, бледные щеки порозовели, а идеальный рот открылся и тяжело задышал, точно как у собаки, победившей в шоу. Она достаточно широко разомкнула губы, чтобы взять в рот один маленький предмет. Но наибольшее наслаждение мне доставил взгляд ее хорошеньких голубых глазок прямо перед тем, как я убила ее. Никогда раньше я не видела на ее лице такого выражения — страха, и оно ей очень шло. Словно она уже знала — сейчас случится что-то очень плохое. Он Вторник 07.00 Это очень плохо. Если кто-то когда-то выяснит — подумают на меня, но я более или менее уверен, что никто не знает о нашей маленькой интрижке. Каждый раз, когда сегодня я бросаю взгляд на лежащее в грязи тело, я думаю о том, что прошлым вечером входил в нее. Иногда мне казалось, что я наблюдаю за ее действиями по отношению ко мне словно со стороны, как будто наша связь не была настоящей и интерес этой красивой женщины ко мне — нечто слишком хорошее, чтобы быть правдой. В свете случившегося сейчас я понимаю, что так и было. Она села в мою машину, ни слова не говоря, расстегнула молнию и набросилась на меня. После этого позволила мне делать все, что захочу, чем я и воспользовался, получая наслаждение от тихих звуков, которые издавал ее идеальный рот. Я долгое время представлял себе, что делаю это с ней. До поры до времени она была мне не по зубам — думаю, в глубине души я знал, что однажды все это закончится, — но с того момента, как несколько месяцев назад начались наши поздние свидания, она позволяла мне делать с ней все. Я не мог взять в толк почему, с ее-то красотой, но через какое-то время перестал размышлять над несоответствием между нами. Она была как наркотик: чем больше я брал от нее, тем больше мне было нужно, чтобы словить кайф. Когда такая женщина захватывает ваше внимание, она редко отдает его обратно. Она приходила и уходила, как прилив, и я знал, что рано или поздно она меня смоет, но я наслаждался нашими отношениями, пока мог. От этих отношений мы оба получали то, что хотели, — секс без обязательств. Наша связь ничего не значила и, наверное, поэтому имела место. Никаких ужинов, никаких свиданий, никаких ненужных осложнений. Она сказала мне, что развелась несколько месяцев назад — он ей изменил. Мужчина явно был дурак, впрочем, я тоже — тешил себя мыслью, что я для нее нечто большее, чем средство для поднятия самооценки. Я был не против, осознавая, что значу для нее только это. У нее была репутация плохого человека с хорошей внешностью; обычно красивым людям сходит с рук гораздо больше, чем всем остальным. В основном. Я думал, что если никто не знает, чем мы занимаемся, никто от этого не пострадает. И ошибся. — Повторяй мое имя, — вот и все, что она произносила во время секса, и я повторял. Рейчел. Рейчел. Рейчел. — Вы в порядке, сэр? На меня пристально смотрит Прийя: наверное, я опять говорил сам с собой. Хуже того: она вроде бы рассматривает царапину на моем лице, которую оставила Рейчел. Никогда не понимал, почему женщины во время секса царапаются, как дикие кошки. Ее ногти всегда выглядели одинаково: длинные, розовые с белыми кончиками, с виду накладные. Я не против отметин на спине — их никто не видит, но прошлым вечером она схватила меня за лицо. Я разглядываю пальцы Рейчел, ногти небрежно подстрижены на скорую руку, и на них написано: ДВУ ЛИЧНАЯ. Затем снова смотрю на Прийю. Моя коллега не сводит глаз с бледного розового шрама на моей щеке, и мне хочется убежать, но я просто отворачиваюсь и бормочу: — Все в порядке. Я извиняюсь и какое-то время сижу в машине, делая вид, что звоню, хотя на самом деле пытаюсь согреться и успокоиться. Повернувшись, осматриваю заднее сиденье и еще раз быстро проверяю пол, но никаких видимых признаков того, что Рейчел была здесь, нет, хотя наверняка повсюду отпечатки ее пальцев. Я уже сбился со счета и не знаю, сколько раз и сколькими способами мы занимались любовью в этой машине. Откровенно говоря, она такая же грязная, как и мы сами. Я вымою ее позже, внутри и снаружи, когда представится подходящий момент. Не знаю, о чем я думал, связываясь с такой женщиной. Я знал, что она — беда, но, возможно, поэтому не мог сказать нет. Наверное, мне было лестно. Всегда было лучше встретиться с Рейчел, чем идти домой — там мне было особо нечего ждать после долгого рабочего дня. Но если бы кто-то обнаружил, я потерял бы все. Дождь не прекращается. Постоянный стук по ветровому стеклу отзывается в моем мозгу барабанной дробью. Голова болит в основании черепа — такую боль можно унять только никотином. Сейчас убил бы за сигарету, но я бросил курить пару лет назад ради ребенка, не желая навязывать невинному существу предпочтения моей несчастной жизни. Бокал хорошего красного также мог бы снять боль, но я больше не пью перед обедом. Взвешиваю свои возможности и понимаю, что у меня их нет — лучше придерживаться плана. В окно стучит Прийя. Сначала я решаю проигнорировать ее, но потом передумываю и выхожу из машины, возвращаясь обратно в холодную и мокрую реальность. — Извините, что побеспокоила, сэр. Вы с кем-то разговаривали? Только с самим собой. — Нет. — Большой босс сказал, что не может вам дозвониться, — говорит она. Если она хотела укорить меня, то преуспела. Я вынимаю мобильный и вижу восемь пропущенных звонков от заместителя начальника полиции. — Ничего нет. Или он неправильно набирает номер, или тут плохая связь, — вру я и сразу же кладу телефон обратно в карман. Я довольно хорошо вру, как самому себе, так и окружающим; у меня большая практика. — Если он снова позвонит, скажите ему, что все под контролем и что я свяжусь с ним позже. — Как раз сейчас мне меньше всего надо, чтобы рьяный начальник, в два раза младше меня, все мне тут испортил. — Хорошо, я передам ему, — отзывается Прийя. Я вижу, как она мысленно вносит этот пункт в невидимый список дел, который всегда составляет в своей голове. Ясно, что она хочет сказать мне что-то еще, и ее лицо озаряется, как игровой автомат, когда она вспоминает, что именно. — Мы думаем, что нашли отпечаток! Что?