А сейчас потеряет и второго. Сдерживая волну слез, мне только удается пробормотать: – П-папа видел нас. – Что? – В ее глубоких синих глазах мелькает недоумение. – Дорогая, ты пугаешь меня. – Пожалуйста… – Я задыхаюсь, всхлипываю, захлебываясь. – Пожалуйста, не надо его ненавидеть. Мама хмурится, отступая назад: – Почему я должна ненавидеть твоего отца? Я качаю головой; прядь волос вязнет на мокрых от слез губах. – Нет… не папу, – хриплю я, пытаясь успокоить дыхание и сдержать приступ астмы. – Бранта. На ее лице проступает смятение. Мы обе не моргая смотрим друг на друга, и даже влажный ветер уходящего лета, кажется, затихает. Воздух становится спертым и удушливым, словно он ждет следующего подходящего момента. Все вокруг гудит в ожидании. Мама облизывает губы и делает медленный вдох. – Что может заставить меня ненавидеть Бранта? Она задает этот вопрос так тихо, как будто заранее уверена в том, что придет в ужас, если услышит ответ. Вот только… Мне кажется, она уже знает. Она знает ответ. Он вспыхивает в ее глазах, как костер. Откуда она знает? Мама слегка качает головой. Она поглаживает свой растрепанный пучок волос, как будто ища ручку, которая всегда из него торчит, но только не сегодня. Мама прикусывает губы и смотрит мне через плечо на велосипедиста, проезжающего мимо по тротуару. Время тянется предательски медленно, заставляя мою кожу покалывать от нетерпения. Затем она прислоняет руку ко рту и вздыхает: – Как давно? Кончиками пальцев я откидываю волосы назад и смотрю на трещины в асфальте, надеясь, что одна из них засосет меня внутрь. Кажется, я не в силах ответить. Она повторяет громче: – Как долго ты спишь с ним, Джун? Я зажмуриваю глаза и прерывисто выдыхаю. – Неделю, – признаюсь я, вспыхивая от стыда. Говорить маме о сексе – тяжело, но это? Ее дочь признается в сексуальных отношениях с мужчиной, которого она считает своим сыном. Дрожа всем телом, я мечтаю в этот самый момент просто раствориться. – Неделя, – уточняет она. – Но… это гораздо больше, чем просто секс, – говорю я, поднимая подбородок и осмеливаясь взглянуть на нее. У меня дрожит голос, когда я тихо повторяю: – Это намного больше. Слезы капают на асфальт, исчезая в трещинах, но они не утаскивают меня с собой. Мама все еще зажимает рот рукой, в ее радужках мелькает тягостное разочарование, а в уголках глаз возникают гусиные лапки. Она медленно покачивает головой, впитывая мои слова и грехи. Затем она тяжело вздыхает и поднимается на ноги, смахнув пыль со своих брюк цвета хаки. – Это убьет твоего отца. Я сокрушаюсь, глядя, как она идет к дому. – Мама, пожалуйста… – Поднявшись на ватных ногах, я бегу за ней через парадную дверь, умоляя о прощении. – Пожалуйста, пойми. Пожалуйста… Я люблю его. – Я знаю, что ты любишь его, Джун. – Она проносится по дому, а после, остановившись возле стола, упирается в него руками и наклоняется вперед. – Дело не в этом. Замерев в нескольких шагах от нее, я вытираю катящиеся слезы. – Конечно, дело в этом. Это все. Она оборачивается: – Это не все. Ты полностью осознаешь серьезность этой ситуации? Ты умная девушка, Джун. Подумай. – Моя мать постукивает пальцем по виску. – Долго и серьезно подумай о том, что ты делаешь. – Я думаю. – Я прижимаю руку к груди, сминая ткань платья. – Я думаю сердцем, и это главное. Она разочарованно опускает руки и еще раз тяжело вздыхает. – Ты думаешь, я этого не видела? – говорит она, смотря на мое изумленное лицо. Внутри все трепещет. Что? Я вижу, как заблестели от слез ее глаза. – Ты думаешь, я ничего не замечала? – мягко вторит она. – Я видела, как ты росла с Теодором, и я видела, как ты росла с Брантом. И позволь мне сказать тебе… это было не одно и то же. Я сглатываю, сжимая платье в липкой ладони. – Я видела, как ты смотрела на него, – продолжает она. – С любопытством, когда была маленьким ребенком. С чувством собственничества, когда стала старше. Тебе всегда нужно было быть рядом с ним. А когда ты не была рядом, то говорила о нем. Ты всю жизнь, сама того не понимая, любила Бранта, и я просто молилась, чтобы это чувство не воспламенилось и не сожгло вас обоих. Я смахиваю одиноко катящуюся слезинку, пытаясь восстановить голос. – Ты… ты никогда не говорила ничего подобного. – Потому что он твой приемный брат! – взрывается она, резко поднимая руки. – Наверху у меня в шкафу есть юридический документ, который подтверждает этот факт. Боже мой, Джун… Я думала, у тебя хватит здравого смысла не желать его в таком смысле. – Когда дело касается любви, нет никакого здравого смысла, – возражаю я, смахивая слезы. – Это выходит за пределы смысла. Мама делает паузу и, потирая переносицу, опускает голову. Я упорно продолжаю: – И я не преследовала его. Он не преследовал меня. Это просто… случилось. Потому что так поступает любовь. Она случается. Она подкрадывается к тебе, а потом проникает в тебя. Она отравляет кровь. И как только она попадает внутрь, от нее уже нельзя просто так избавиться. Теперь это часть тебя самого. Пытаться избавиться от нее – это все равно что отрезать себе конечность или вырезать сердце прямо из груди. Она смотрит вверх, сдвинув брови. – Ты же любишь папу, да? – мягко спрашиваю я. – Если ты любишь его, действительно любишь, тогда ты поймешь. – Я снова прижимаю руку к сердцу, делая шаг к ней. – И я надеюсь, что ты понимаешь. Надеюсь, ты точно знаешь, о чем я говорю. Тяжело вздохнув, мама выпрямляется и качает головой. – Конечно, я люблю твоего отца, но это совсем другое. Я влюбилась в правильного человека в правильное время. – Я совершенно не согласна, – возражаю я. – Когда ты находишь того самого человека, не бывает «правильного времени». Есть только «сейчас», потому что это все, что у нас есть. – Глаза туманятся от слез, когда я делаю быстрый вдох и заканчиваю: – Держу пари, Тео бы со мной согласился. Мамины глаза вспыхивают от боли. В них читается предостережение. Но ее несказанные слова повисают в воздухе, когда входная дверь с грохотом распахивается. Я резко оборачиваюсь. Мой отец стоит в дверном проеме. Его вид помятый и потерянный, лицо покраснело, а глаза налились кровью прямо в тон кожи. Он проводит рукой по седеющим волосам и пристально смотрит на меня. Дрожащими губами я шепчу: – Папа. – Ты едешь в Нью-Йорк. Я заказываю тебе билет, – говорит он убитым горем голосом и проносится по коридору, не потрудившись даже закрыть дверь. Меня охватывает паника. – Что?!