Извинившись, я бросаю пустую бутылку пива в мусорное ведро и бреду в старый дом, недавно отремонтированный внутри. Распахивается дверь, ведущая через причудливую кухню и обеденную зону, и на меня сразу же обрушиваются звуки смеха Джун, доносящегося из комнаты снизу. Я направляюсь к дверному проему, затем вниз по лестнице в обставленную комнату, где обнаруживаю Джун и Селесту: они непринужденно болтают с двумя друзьями Кипа. Я останавливаюсь у лестницы, наблюдая за тем, как один из мужчин кладет руку Джун на бедро – жест флирта. На ней джинсовые шорты, но сверху на ней только купальник. И именно туда устремлен его взгляд. Яростное чувство собственничества пробирает меня, несмотря на осознание – Джун взрослая. Она может флиртовать с мужчинами. Джун. Не. Моя. Неужели я ничего не усвоил из предупреждения Кипа? Она слегка покачивается, будто ее пошатывает. И когда она отвечает ему, слова путаются. Черт. Она… пила? Я громко покашливаю, привлекая внимание всех четверых. Они все поворачиваются в мою сторону, и Джун светится при виде меня, не замечая яда, струящегося по моим венам. – Брант! Мой брат… – нараспев говорит она, спотыкаясь, когда я подхожу к ней. – Мой брат здесь, ребята! Он лучший. Джун обнимает меня за шею, чуть не падая. Остальные наблюдают за этой сценой, вероятно, задаваясь вопросом, почему это выглядит так, будто она пытается залезть на своего брата, как на дерево. Я отстраняюсь от нее и приподнимаю ей подбородок указательным пальцем. Глаза блестят, улыбка пьяная. Я начинаю беспокоиться. – Ты пьяна, Джунбаг? При звуке ее прозвища в глазах появляется проблеск осознания. Она вздыхает, затем делает жест пальцами «совсем чуть-чуть». – Немножко. Селеста вклинивается в разговор, подходя к нам с встревоженным выражением лица: – Извини, Брант… это я виновата. Я принесла маленькие бутылочки с ликером. Думала, что мы просто немного расслабимся, но Джун выпила две, и теперь она пьяная… – Господи, – бормочу я, проводя ладонями по лицу. – Кип надерет мне задницу. Друзья Кипа сочувственно мне улыбаются, а затем, проскользнув мимо нас, уходят прочь по лестнице. Селеста сжимает ладони. – Мне очень жаль. Я соберу наши вещи, и мы можем идти. Джун надувает губы: – Я не хочу уходить. Мне весело. – Она бросается к Селесте, упрашивая: – Давай останемся еще немного. Я хочу поплавать. – Селеста, оставишь нас на минутку? – перебиваю я. Она смотрит на меня, теребя косичку, а после кивает, словно извиняясь: – Конечно. Я подожду снаружи. – Спасибо. Когда она поднимается по лестнице и оставляет нас одних, я жду, пока Джун повернется ко мне лицом. Я расстроен тем, что она пила, тогда как Джун вообще почти не пьет, да еще в доме копа. Но больше я расстроен тем, что она только что терлась с незнакомцем вдвое старше ее. Расстроен или ревную? Я игнорирую внутренний голос, жужжащий мне на ухо, и смотрю, как она неуклюже поворачивается, опираясь на подлокотник дивана. Взгляд устремляется в мою сторону, пухлые губы приоткрываются, когда она произносит: – Это был сущий ад – жить с тобой эту неделю. Даже несмотря на то что мы почти не видели друг друга… – Она вздыхает, делая шаг вперед. – Это был ад. Я стискиваю пальцы в напряжении: – Почему? – Ты знаешь почему, Брант. Конечно, знаю почему. Это почти как если бы я взял к себе двух соседей по квартире в прошлую субботу: Джун и почти осязаемое сексуальное напряжение, которое поселилось вместе с ней. Глупая это была идея. Я не совсем уверен, о чем я вообще думал, особенно после того, как сильно старался создать пространство между нами. Джун боролась с трудностями как могла, и я бросился ее спасать. Джун хотела покинуть родительское гнездышко, и я предложил ей безопасное место, чтобы обосноваться. К сожалению, все пошло не по плану, поэтому на этой неделе я специально проводил много часов на работе, чтобы избежать неминуемого взрыва. Ее реакция на ситуацию с Сидни подтвердила мои худшие опасения… Она тоже это чувствует. Это взаимно, а взаимные вещи избегать в десять раз труднее. Но я все еще пытаюсь. Я все еще чертовски стараюсь быть сильным, делать то, что, я считаю, в ее же интересах, чтобы не дать нам сгореть в огне и не утянуть за собой все, что нам дорого. Джун делает еще один шаг вперед, ее взгляд затуманивается не только от алкоголя. Я качаю головой: – Я не буду говорить об этом с тобой сейчас. Не когда ты опьяневшая. – Может быть, стоит. Может быть, придется. – Может быть. Но не сейчас. – Но ты выглядишь расстроенным, а я ненавижу, когда ты расстроен. Ты можешь поговорить со мной. Я стискиваю зубы: – Я расстроен потому, что в одно мгновение ты называешь меня своим братом, напоминая мне о том, насколько это все неправильно, а в следующую минуту ты смотришь на меня так, будто хочешь, чтобы я сорвал с тебя это бикини и переступил черту, после которой возврата не будет. Джун облизывает губы, делая резкий вдох. Потом покусывает губу, изображая невинность, но выглядя при этом как чистый грех. Она пошатываясь подходит ко мне, обводит пальцем мое лицо с долгим, усталым вздохом: – Это нечестно. – Что нечестно? – Твое лицо. Я хмурюсь: – У меня лицо нечестное? – Нет. Вовсе нет. – Почему? – Я чуть не смеюсь, наблюдая, как она продолжает, пошатываясь, идти на меня. Мой взгляд на долю секунды опускается вниз, останавливаясь на ее покачивающейся в такт груди. Чистый грех. Джун подходит ко мне вплотную, ее почти высохшие волосы каскадом рассыпаются по голым плечам – концы еще влажные и щекочут округлости груди. Она глубоко вдыхает. – Нечестно, что твое лицо такое совершенное; это произведение искусства, выставленное напоказ, к которому мне нельзя прикоснуться. Я могу любоваться им только издалека, несмотря на то что его красота манит меня. Несмотря на то что я уверена, оно было создано только для меня. – У нее дрожат ресницы, словно она пьяна не от рома или виски, а от собственных слов. – Нечестно, что эти глаза так смотрят на меня, словно они были созданы, чтобы видеть только меня. Нечестно, что я не могу забыть эти губы и язык, который я мечтаю, чтобы пробовал меня на вкус снова и снова. – Джун прижимает кончики пальцев к губам. И хрипло добавляет: – И не только здесь. От шутливого настроения, витающего в воздухе, не осталось и следа, оно превратилось в пыль, когда на его место пришел дикий голод. Я стискиваю зубы, член напрягается от ее намека. Джун отнимает руку от губ и прижимает к моей груди; взгляд с откровенной похотью блуждает по моему лицу. Она никогда раньше не смотрела на меня так, и я думаю, что это единственная чертова причина, по которой я не втянул нас во что-нибудь преступное. Ее невинность укрощает меня. Ее наивность возвращает меня на землю. Ее нежность хоронит грязные мысли. Но это? Эта девушка способна разбудить спящего зверя.