— Вот помогу убрать со стола, тогда и поговорим, — ответила Мэри. — Ты, мама, сядь отдохни, — обратилась она к миссис Грант. — Мы с Рокси прекрасно со всем сами справимся. И она зазывно похлопала ладонью по сиденью кресла-качалки. Уставшая женщина поддалась соблазну. Тем более что ей все равно надо было следить за варевом в чайнике. — Не возражаю, а то я с пяти часов на ногах. Только, если уж взялась за уборку, пожалуйста, убедись, все ли убрано, что надо. Закрой дверь в маслобойню. Кошку запусти в подвал. И просей муку. А уж гречку я перед сном сама переберу. И, опустившись в качалку, миссис Грант принялась вязать. Даже во время отдыха она не давала покоя рукам. Том, балансируя на двух ножках стула, откинулся к стене и начал сосредоточенно ковырять в зубах острием перочинного ножика. Дик тряпкой втирал в свои высохшие башмаки топленое сало, то и дело зачерпывая его из маленькой баночки и периодически проверяя, достаточное ли его количество он нанес на кожу для водостойкости. Гарри уселся за маленький столик и с важным видом стал проверять счета. Эта кухня была местом сбора семьи, пищу же Гранты готовили на другой, которая располагалась в пристройке. Мэри хоть и терпеть не могла убираться, однако сейчас принялась за дело охотно и не только сама выполняла все очень тщательно, но и следила за безалаберной служанкой Рокси, не давая той ни в чем напортачить. Наконец на кухне был наведен идеальный порядок. Мэри окинула ее придирчивым взглядом и улыбнулась, посмотрев на умиленные лица родных, которые неизменно становились такими, когда в их поле зрения попадала «малышка». — Да, папа, у меня есть кое-что на уме, — подтвердила она, садясь на его массивные колени. — Не удивлюсь, если это, к примеру, новая кукла. — Мистер Грант ласково ущипнул дочь за щечку, тут же начав про себя мечтать о том, как было бы славно, если бы персики у него в этом году выросли хоть вполовину такие румяные, а затем принялся гладить Мэри по голове, словно ей было не пятнадцать, а самое большее — лет шесть. — Папа, но ты же знаешь: я уже очень давно не играю в куклы, — ответила Мэри. — Мне хочется сделать свою комнату такой же красивой, как у Джилл. Я, конечно же, справлюсь с этим сама, но, чтобы все вышло, мне нужны кое-какие вещи. Храбро высказав свое пожелание, Мэри приготовилась стойко выдержать натиск против своих планов, и не напрасно. — Не понимаю, дитя мое, что тебе еще надо? — тут же подняла на нее недоумевающий взгляд миссис Грант. — Комната у тебя аккуратная, вся прямо блещет чистотой. И огня тебе в камине сколько душе угодно разводить дозволяется. Лучше и не пожелаешь. — Позвольте мне взять кое-что с чердака, и я объясню, какие у меня планы, — решительно продолжала двигаться к своей цели девочка. — Ты, мама, права: комната у меня чистая и аккуратная. Но в ней скучно и некрасиво. Мне неуютно в ней жить. А ведь я так люблю все прекрасное, — выдохнула она, болезненно морщась при виде огромного башмака, который Дик в этот момент поднес совсем близко к глазам, чтобы проверить качество смазки. — А уж я как люблю! — громогласно захохотал мистер Грант. — Наглядеться прям не могу на свою прекрасную дочку! Она украшает это старое доброе жилище получше дюжины горшков с цветами, — сказал он, переводя взгляд с герани у окна на прелестное юное личико Мэри. — Хотелось бы мне, чтобы здесь и впрямь было столько цветов, — тут же ответила девочка, представив, как это украсило бы унылую комнату. — Мама считает, от них будет много грязи, но я обещаю сама за ними ухаживать. Тебе понравится, папа. — Тогда я привезу тебе несколько штук, как поеду на рынок. Скажешь точно, какие именно тебе хочется, чтобы я купил, и мы устроим где-нибудь здесь славную клумбу, — охотно вызвался мистер Грант, совершенно, впрочем, не понимая, что Мэри мечтает украсить цветами дом, а не сад возле него. — Если мама разрешит мне переделать мою комнату, я буду так рада, что в благодарность обещаю выполнять все-все свои домашние обязанности и никогда от них не увиливать! — воскликнула Мэри, целуя отца в щеку и устремив на мать взгляд, полный такой мольбы, что добрая женщина капитулировала. — Можешь взять, что понравится, из голубого сундука, — махнула рукой она. — Там много бабушкиных вещей. С той поры как ее не стало, над ними основательно поработала моль, но и чужим их раздать у меня рука не поднимается. Бери, если тебе что-то подойдет из них, и пользуйся. Только, чур, о своем обещании не позабудь, — сочла своим долгом напомнить мама, усмотрев в плане девочки и выгоду для себя, и пользу для воспитания дочери. — Конечно же не забуду! — с пылом заверила ее Мэри. — Завтра с утра и возьмусь за переделку. Так что уже вечером вы сами увидите, как у нас может быть прекрасно в доме. — И лицо девочки засияло радостью, словно на кухне внезапно расцвел яркий цветок. Утром ненастного дня, который обернулся для Джека и Джилл уже известными нам происшествиями, Мэри рьяно взялась за дело. Поверх скучных белых шторок были повешены хоть и несколько выцветшие после многих стирок, но еще сохранившие красный цвет три портьеры, которые тут же придали комнате уютный вид. Красное с белыми звездами одеяло покрыло кровать. На стол легла яркая скатерть. Моль в ней проела несколько дырок, которые наша хитроумная любительница прекрасного закамуфлировала картинками и тетрадками. Она вынесла из комнаты маленькую железную печку, и теперь по бокам от топки камина сияли начищенные до блеска две металлические подставки для дров, а перед очагом раскинулся большой уютный половичок — последнее, что незадолго до своей смерти связала бабушка. Бронзовые подсвечники, некогда столь ею любимые, поселились на комоде перед зеркалом, верх которого теперь был красиво задрапирован муслином от белой юбки, повязанным красной атласной ленточкой, а тремя завершающими штрихами здесь стали перламутровая раковина, в которой поблескивали все украшения Мэри, красивый флакончик из-под духов и чистенькая салфетка, прикрывшая подушечку для иголок. Стены, пока для них не нашлось ничего лучше, Мэри оживила тремя старомодными картинками с чердака. Одна из них воплощала щемяще-скорбную сцену: очень высокая леди рыдала на чьей-то могиле в ивовой роще, в то время как рядом с ней стояли два маленьких мальчика с лицами херувимов, облаченные в бриджи и кургузые фраки с короткими квадратными фалдами. Вторая картинка своей выразительностью и мрачностью могла бы посоперничать с погребальным костром, ибо на ней извергался Везувий. Неаполитанский залив бурлил, как котел с кипятком. С красного неба ливнем сыпались камни, и не просто сыпались, а достигали цели, о чем свидетельствовало несколько неподвижных тел, плашмя упавших на берегу. Третье художественное произведение контрастировало с двумя предыдущими несомненным оптимизмом: на нем дети, все как один с широкими, будто приклеенными к лицам улыбками, танцевали и прыгали вокруг Майского столба. [40] Этим мальчикам и девочкам ныне, верно, исполнилось бы не меньше ста лет, и оставалось лишь умиляться, что они за такое количество времени не утомились от веселья, а букетики в их руках не увяли. «А теперь я всех позову к себе в комнату и объясню, что такое красиво, — с довольным видом оглядела результат своих трудов Мэри. — Как же мне хорошо будет проводить здесь время, особенно в такие вот ненастные дни». Погода по-прежнему была пасмурная и дождливая. Близилось время ужина, комнату стали окутывать сумерки, и, чтобы она выглядела более нарядной и уютной, Мэри зажгла в подсвечниках свечи. Стало действительно очень здорово. Вот только дрова в камине вдруг задымили. Мэри открыла окно, чтобы выветрить гарь, и отправилась звать домашних. Знать бы заранее, какую каверзу сотворит за время ее короткого отсутствия недобро настроенный ветерок! Ворвавшись в окно, он взвихрил драпировку на зеркале, потянул ее на себя и… Когда Мэри с гордостью распахнула дверь перед родителями и братьями, их взорам предстала пылающая комната. Трое братьев отреагировали моментально. Горящий муслин был сброшен с зеркала на пол, и они, хохоча, затоптали пламя. Пожар, можно сказать, кончился, едва начавшись, только вот добрая половина усилий Мэри пропала, а миссис Грант принялась укорять сыновей за урон, нанесенный ее ковру. Мистер Грант заключил дочь в объятия, но, сколько он ни старался утешить ее, ласково повторяя что-то про «славные бабушкины вещички», Мэри долго еще рыдала, не в силах успокоиться. Третьей из наших юных миссионерш, Молли Лу, пришлось труднее всего. Отец ее, мистер Бемис, был так сильно погружен в дела, что, быстро позавтракав, убегал из дома чуть ли не на заре, когда дети его еще спали, и возвращался лишь к пятичасовому чаю. За столом он, как правило, был рассеян и, перекинувшись со своими отпрысками парой фраз, сперва погружался в газету, которую ему непременно требовалось прочесть, затем начинал проверять бухгалтерию, а потом спешил в город на встречу с очередным «очень важным человеком». Вот так и случилось, что Молли и Магни Бу могли видеться со своим родителем только по вечерам, да и то мельком. Впрочем, сам мистер Бемис искренне полагал, что дети его всецело ухожены и окружены заботой пожилой домоправительницы мисс Батшебы Доуз. Эта старая дева и впрямь была энергичной и деятельной пятнадцать лет назад, когда появилась у них. Вот только отец семейства, будучи вечно занят, не замечал, что за прошедшее с той поры время мисс Доуз успела весьма одряхлеть, обленилась, на детей обращала внимание, лишь когда они чем-нибудь заболевали, дом вела спустя рукава, следя лишь за тем, чтобы он не сгорел, и обязанности свои она ограничила трехразовым приготовлением пищи да заботами о нуждах хозяина. В результате Мария Луиза (сокращенно Молли) и Наполеон Бонапарт (сокращенно Бу) после кончины матери оказались предоставлены практически сами себе и были вынуждены жить по собственному усмотрению. Прежде это Молли даже нравилось. Любимый брат был все время при ней: обращалась она с ним, играла и развлекала его так, как сама того хотела и считала нужным, к тому же Молли могла проводить сколько угодно времени со своими животными. Однако последние несколько месяцев она все отчетливей сознавала, что семьи ее подруг живут совсем по-другому, и ее все чаще начинал охватывать стыд за их с Бу полудикое существование. «Папа, конечно, ужасно занят, но мисс Бат-то должна о нас заботиться. Ей ведь за это платят, а она от всех моих просьб увиливает, — частенько теперь размышляла девочка. — Что ей ни скажи, в ответ только охает, за бока хватается, говорит, что у нее все болит, а молодежи, мол, нужно обслуживать себя самой. Только я ведь и так взяла Бу полностью на себя. Хоть вещи его можно выстирать? У него уже не осталось ни одних приличных штанишек. А папе жаловаться бесполезно. Он только ответит: „Ты права, дитя мое. Я займусь этим вопросом“ — и через минуту забудет». В моменты, когда подобное положение дел представлялось Молли совсем уж невыносимым, а рядом не было ни одной из подруг, у которой нашлись бы для нее слова утешения, она уходила в сарай, призывала к себе всех своих кошек, коих было девять, и принималась тихонько им жаловаться. Умные животные научились понимать настроение девочки и, заметив свою юную хозяйку, с удрученным видом сидящую в большой корзине, прибегали ко всем доступным им способам утешения. Те, что помоложе, забирались ей на колени и громко мурлыкали до тех пор, пока губы расстроенной Молли не трогала улыбка. Кошки постарше усаживались перед ней, демонстрируя при этом такую мудрость, словно были вовсе не кошками, а шестью воплощениями царя Соломона, готовыми по первой просьбе девочки дать ей совет. Котята же принимались носиться и прыгать вокруг нее, выделывая до того забавные и замысловатые кульбиты, что в результате Молли заходилась от смеха и тоска в душе ее отступала. Действовали ее питомцы не совсем бескорыстно. Им ведь было известно: вновь обретя хорошее настроение, хозяйка не только их нежно погладит, но и непременно угостит чем-нибудь вкусным из обильных запасов мисс Бат, при этом ласково приговаривая: — Что ж, дорогие мои, вы меня убедили: горевать бесполезно. Надо набраться терпения. Глядишь, как-нибудь да и прорвемся. Летом окончательное успокоение для себя она находила в прогулках по реке на лодке, в холодное время — в играх с Бу, отчего все возвращалось в привычную колею. Однако теперь у Молли был план, в который входило не только скрасить жизнь мальчика, но и превратить их запущенный дом в уютный. «Мне, наверное, лучше всего представить себе, будто мой дом — это жилище некоего сиамского аборигена, в чью страну я приехала, чтобы нести людям свет правильной и хорошей жизни. Мисс Бат, разумеется, ничего этого не поймет, а сама я рассказывать ей не стану. Зато работать мне будет весело», — подумала Молли, примеряясь, с чего бы ей начать выполнение своей трудной миссии. Куда ни глянь, все в комнате требовало ее внимания. Если сиамские аборигены дошли до столь безалаберной жизни, самое время было ими заняться. Стол, так и оставшийся после завтрака неубранным, являл собой крайне удручающее зрелище. Скатерть в потеках от кофе. Повсюду крошки и скорлупа от яиц. Посередине — большая тарелка с одиноко скукожившейся сосиской. Остальное в столовой выглядело не лучше. Мебель была покрыта пылью. Камин давно не чищен. Ковер весь в крошках. Можно подумать, будто на нем собирались кормить цыплят, но по какой-то причине те не пришли. В обивке дивана зияла большая дыра, в которой сейчас, как сорока, стремящаяся понадежнее припрятать свое сокровище, сосредоточенно рылся Бу. При взгляде на малыша у Молли словно впервые открылись глаза. И это она-то полагала, что содержит братика в чистоте и аккуратности! Выглядел ее «абориген» кошмарно: кудри спутаны до колтунов, одежда грязна и продрана, на лице и руках слой разноцветной грязи. Сколько же потребуется усилий, чтобы отмыть его и привести хоть в сколько-нибудь сносный вид! При одной мысли об этом у девочки вырвался тяжелый вздох. «Ладно, — решила она немного отсрочить нелегкую эту задачу, — сперва уберу со стола. Вообще для таких вещей мне требуются красивый таз и хорошее полотенце, как у миссис Мино. И я их раздобуду, пусть даже самой придется купить», — твердо проговорила она себе, с такой энергией ставя чашку на чашку, что те едва не лишились ручек. Мисс Бат, вяло бродившая по кухне с обвязанной клетчатым платком головой и табакеркой в руке (нюхательный табак, как она утверждала, остался единственной ее отрадой на склоне лет), была просто поражена, когда Молли потребовала у нее полотенце и кастрюлю с горячей водой. — Вот ведь приспичило, — пробормотала она, едва не выронив от неожиданности табакерку. — Большое дело, посуда немытой в столовой осталась. Да у меня всегда она там стоит, пока время убрать не найдется. Отправлялись бы вы лучше с братцем на горку кататься или еще куда. Нет? — вытаращилась она на упрямо выпятившую губу девочку с тщательно заплетенными косами и в чистом фартуке. — Ну, как знаешь, — продолжала ворчливо мисс Бат. — Ничего, скоро у тебя эта блажь пройдет. А нет, так тем более мне на пользу, — добавила она, передвигая пальцем очки с кончика острого своего носа поближе к острым колючим глазам, которые провожали идущую решительным шагом в столовую миссионерку. Реакция мисс Бат лишь раззадорила Молли, и она взялась за работу еще более рьяно, чем собиралась вначале. Час усиленного труда привел к весьма ощутимым изменениям в «сиамской столовой». Со стола было убрано, ковер подметен, в огонь очага подброшена новая порция дров, прореха в обивке дивана временно зашпилена булавками, с тем чтобы после ее зашить. Придирчивая инспекция, конечно, не преминула бы указать начинающей хозяйке на непротертые ножки стульев, на клочья пыли, собравшейся по углам помещения, и на золу возле очага, но ведь мало кто добивается совершенства с первых шагов, а стоит признать, Молли сделала куда больше, чем упустила. Первый бросок порядком ее утомил, и она села немного передохнуть перед следующим, а заодно и определить его направление. Заняться Бу? Немного поодаль невинное дитя упоенно играло с пятнистой собачкой, уже успевшей с Рождества лишиться хвоста, и засохшей сосиской, которой Бу усиленно пытался накормить «голодное животное» с вечно разинутой розовой пастью. «Нет, пожалуй, не стану его сейчас мучить, — глянула девочка на чумазого, но счастливого братишку. — Мытье для него — настоящий кошмар. Лучше сначала пойду приберусь в своей комнате. Тем более мне ведь надо найти для него чистое полотенце и свежую одежду, чтобы переодеть после мытья, если, конечно, я с этим справлюсь и выживу», — содрогнулась она, отчетливо представляя себе, сколь тяжкое испытание ее ожидает. Мыться Бу ненавидел. И в процессе оказывал бурное сопротивление. А к наполненной ванне относился с таким же ужасом, как страдающие морской болезнью — к переходу через Атлантический океан. Молли оставила Бу наслаждаться игрой, а сама поднялась к себе. Огонь в камине за время ее отсутствия догорел и погас. В комнате было довольно зябко. Чтобы согреться, девочка юркнула в кровать под одеяло и решила немного почитать одну из книжек, которые ей подарили на Рождество. Популярный роман Хелен Хант Джексон [41] «Серебряная шахта Нелли» оказался настолько захватывающим, что время с его героями протекло незаметно и девочка вернулась к действительности, лишь услышав звон колокольчика, возвещающий час обеда. Она сбежала по лестнице вниз и — о ужас: от порядка, наведенного ею с утра в столовой, почти ничего не осталось. Это Бу за время ее отсутствия с размахом поиграл там в железную дорогу. Куски угля у него изображали вагоны, а книги — рельсовые пути, по которым, весело напевая, ребенок тащил свои желтые санки, нагруженные игрушечной пятнистой собачкой, вполне настоящим и очень испуганным в данный момент котенком и все той же засохшей сосиской, чье существование в этом мире явно близилось к своему логическому завершению, ибо за неимением другой еды малыш то и дело отхватывал от нее по куску. — Святые угодники! Ну почему это мальчики за любой игрой разводят такой беспорядок и грязь! — скорбно воскликнула Молли, подбирая с пола перья от метелки для уборки пыли, при помощи которой Бу пытался превратить пятнистую собачку в птицу Каркуду. — Нет. Решено. Сразу же после обеда начну его мыть. Это хоть на какое-то время удержит его от новых шалостей. Во время обеда решимость Молли лишь укрепилась. Бу, поглощая еду, столь щедро обмазал себя картофельным пюре, клюквенным соусом и мясной подливой, что стал походить уже не на чумазого юного железнодорожника, а на вождя-аборигена с острова Фиджи [42] в боевой раскраске. — Мисс Бат, пожалуйста, мне нужны два ведра горячей воды и большой ушат, — вежливо, но твердо обратилась Молли к домоправительнице, с аппетитом допивавшей уже четвертую чашку чая. Ела она всегда за общим столом и могла сполна наслаждаться собственной вкусной готовкой, пока та была, так сказать, с пылу с жару, а не остывшей и вновь разогретой, каковой она доставалась большинству слуг, приступавших к трапезе лишь после того, как обслужили хозяев. — Ну и что же ты еще собралась мыть, мисс? — недовольно уставилась на нее пожилая домоправительница. — Бу. Убеждена: ему это крайне необходимо. И Молли, не удержавшись, расхохоталась, потому что именно в этот момент малыш, проведя себе по лицу двумя грязными ладонями, смешал боевую раскраску в какой-то невыразимый цвет, оттенком которого мог восхититься иной живописец. — Мария Луиза Бенис! — строго произнесла мисс Бат. — Ты и пальцем не дотронешься до этого ребенка. Какая горячая ванна в разгаре дня? Да ведь он только что живот набил. К тому же вокруг ходит круп. [43] Не нравится внешний вид твоего братца, так смочи полотенце и, если уж тебе приспичило, оботри его им. Но купать в столь холодный день?! — возмущенно перевела она дух. — Ты же подвергаешь его жизнь опасности. В некоторых вопросах слово мисс Бат считалось законом. Сейчас был как раз тот самый случай. — Ладно. — Взяв брата за руку, Молли увела его из столовой. — Спрошу у отца и все равно устрою ему мытье. Сегодня же вечером. Не желаю, чтобы он выглядел как поросенок. Затолкав Бу в свою комнату, она тщательно раздула огонь в камине и принялась обтирать малыша мокрым полотенцем. Ангельское создание при этом орало и отбивалось, но, несмотря на оказанное сопротивление, девочке удалось-таки вернуть ему вид ребенка, который хоть и отдаленно, но все же больше напоминал теперь дитя из христианского мира, а не с островов Фиджи. «Впрочем, „Врач! исцели Самого Себя“, [44] — смущенно припомнила Молли слова из Евангелия, оглядываясь вокруг. — Ох, несчастная душа моя! Какой же здесь бардак! Как же эти „сиамцы“ умудряются учинить такой хаос?! — Под „сиамцами“ девочка имела в виду уже не Бу, а саму себя. — Сейчас же примусь за уборку, а затем починю одежду, если, конечно, сумею наперсток найти». Она начала по очереди обследовать платяной шкаф, комод, ящики письменного стола, везде обнаруживая столь чудовищный беспорядок, что руки у нее готовы были опуститься. Весьма многочисленный ее гардероб целиком и полностью нуждался в починке. Даже на выходном платье отсутствовали две пуговицы, воскресная шляпка лишилась всех ленточек, кроме одной, а главное, скомканная одежда, обувь, книги и все прочее валялось в комнате вперемешку: чистое с грязным, нужное с мусором, который давно уже следовало отправить в помойку. — Кошмар! — схватилась за голову девочка, извлекая из ящика стола комок из засаленных рюшей, разрозненных перчаток, старых ленточек, обрывков бумаги и шнурков от ботинок. — Что подумала бы обо мне миссис Мино, увидев такое! — Молли тут же вспомнились слова этой достойной леди о характерах девочек, которые она может определить по одному лишь взгляду на состояние верхних ящиков их комодов. — Ну-ка, миссионер, давай разбирайся! — подбодрила себя Молли. — И чтобы у тебя никогда больше не было подобного безобразия. Иначе тебе придется объявить об этом во всеуслышание на заседании Тайного миссионерского общества. Непрестанно стимулируя себя такими вот внутренними монологами, девочка до самых сумерек наводила в комнате порядок, но успех был не очень заметен. На столе теперь высилась гора вещей, которые Молли приготовила, чтобы зашить, но сделать этого не могла, ибо в корзине для рукоделия оказались не швейные принадлежности, а орехи; наперсток же, как после долгих поисков вспомнила девочка, несколько дней назад закатился, упав сквозь дырку в полу, под сарай, когда она там играла с кошками. «Ладно. Пожалуй, с разборкой вещей на сегодня можно закончить, — в итоге решила она. — А завтра одолжу у мисс Бат сантиметр, крючки для вязания и попрошу у папы денег на новые нитки, пуговицы, иголки, потому что старых мне точно уже не найти. Ох, как же трудно быть аккуратной!» — рухнула вымотанная до предела Молли на коврик рядом с деревянной люлькой, в которой в окружении многочисленных разнокалиберных игрушек раскачивался полный энергии Бу. Улучив мгновение, когда отец, уже покончив с пятичасовым чаем, не успел еще углубиться в газету, Молли сказала: — Папа, пожалуйста! Мне нужен доллар на медные пуговицы и нитки с иголками для починки моей одежды и одежды Бу. В первую очередь, конечно, для Бу, потому что он протер дыру на штанишках, которые сейчас на нем, когда катался по ступенькам у Кемблов, а больше ему надеть нечего. И можно еще я помою его? Это совершенно необходимо, а мисс Бат запрещает мне мыть его и отказывается дать ушат с горячей водой. — Да-да, конечно, дитя мое. Делай что хочешь, только не задерживай меня больше. Видишь ли, мне уже пора. Мистер Бемис положил на стол два доллара вместо одного и, не имея сегодня возможности даже прочесть газету, стремительно унесся прочь, оставшись в полном недоумении относительно домашних проблем, которые в его чрезвычайно занятом мозгу сложились в следующую картину: Бу проглотил за обедом дюжину медных пуговиц, а мисс Бат зачем-то каталась в ушате по чьим-то ступенькам. Обе ситуации выглядели, с его точки зрения, весьма странно, однако на выяснение подробностей у него уже не хватало времени, так как в городе у него была назначена встреча с важным клиентом по фамилии Джексон. Заручившись поддержкой отца, Молли снова попросила у домоправительницы все, что ей требовалось для мытья брата, но на сей раз она настаивала на своем, пока не добилась желаемого, и в результате малышу Бу был обеспечен вечер, который показался бедняге кошмаром. Во-первых, его гораздо раньше обычного отправили наверх, а во-вторых, несмотря на все его бурное сопротивление, мальчика силой усадили в ушат с горячей водой, где скребли до тех пор, пока с него не сошла вся грязь. Молли предусмотрительно заперла дверь в комнату, однако сквозь вопли Бу снаружи до нее все равно доносился возмущенный голос домоправительницы, громко сочувствовавшей «несчастному дитятке» и предрекающей, что «утром ему теперь круп наверняка обеспечен». — Да успокойтесь вы! Ничего с ним не сделается! — кричала ей в ответ Молли. — Он всегда так орет и воет, когда его заставляют мыться. Жаль только, вы этого никогда не делаете. А если бы делали, он давно бы уже привык. Ну ничего. Теперь я займусь им, — добавила она уже со слезами в голосе, потому что протестные конвульсии Бу заставляли ее сильно нервничать. Когда худшее осталось позади, она, отвлекая отмытого малыша конфетами и сказкой, которую сочиняла прямо на ходу, умудрилась почти без скандала расчесать ему кудри, после чего он, облаченный в чистую сорочку со свежепришитой верхней пуговицей и благоухающий, как распустившаяся поутру роза, был препровожден к себе в комнату и уложен в кровать. — Теперь помолись, мой милый, и засыпай под этим красивым красным одеялом, которое я сейчас как следует вокруг тебя подоткну, — напутствовала его сестра. — Не буду молиться, — капризно выпятил губу он. — Хочу сразу спать. Вымотанный мучительной процедурой, он было закрыл глаза, когда Молли сказала: — Тогда ты действительно превратишься в настоящего маленького дикаря, как уже называет тебя миссис Пэк. Ну что же мне с тобой делать? — всплеснула она руками, в душе больше всего желая не воспитывать, а крепко обнять любимого братика. — Нет! Нет! Не хочу в дикаря! — вдруг в ужасе снова открыл глаза Бу, которому очень сильно запал в память разговор девочек с миссис Пэк в день основания Тайного миссионерского общества. — Не хочу, чтобы меня кидали к трокондилам!