День четвертый * * * Увидев перед своим подъездом знакомую сине-бронзовую «тойоту», Арина даже не удивилась. Точнее, удивилась, но не столько его появлению, сколько плеснувшей внутри радостной волне. — Ты откуда здесь? — «ты» сорвалось с языка неожиданно для нее самой, но в самом-то деле — а что такого? Эрик только плечом повел и усмехнулся: — Доброе утро, госпожа, карета подана! Что вас удивляет? Кто хочет сделать — ищет возможности, кто не хочет — причины. А уж в наше-то информационное время — тем более. Не так уж много Арин в окрестных домах. Ну и, каюсь, от булочной я немного последил, — он покаянно развел руками. — Грех было бы потерять такую очаровательную девушку. — А ничего, что очаровательная девушка сама — следователь? — неожиданно брякнула Арина. Обычно она старалась о работе не распространяться, отделывалась нейтральным «госслужащая», слишком уж часто бывало, что очередной «претендент», услыхав «страшное» слово, моментально скисал и, как Арина это называла, самоликвидировался. Этот, однако, не только не испугался, а словно бы даже обрадовался: — Правда, что ли, следователь? Так это ж здорово! Значит, не только красивая, но и умная. И вообще… забавно. Вроде как коллеги получаемся. — Ты опер что ли? — Арина недоверчиво оглядела отделанный кожей салон машины: честный опер такую тачку себе точно позволить не мог бы. А нечестный… Ох ты, батюшки, зачем мне это? — Да нет, — он засмеялся. — Какой из меня опер. Я комфорт люблю. Адвокат я. Точнее, пока помощник адвоката, так удобнее. Но перспективы вполне радужные, вплоть до партнерства в компании. Ну как, я достаточно внушаю доверие, чтобы решиться на совместный ужин? Вот прямо сегодня? Разумеется, она согласилась. Но все-таки не на сегодня, а на завтра. Но почему бы и нет? И почему бы не согласиться заодно воспользоваться и «транспортными услугами». — Можешь подвезти меня к юрфаку… коллега, — добавила она с коротким смешком. Коллега! Действительно забавно. * * * Белая коробка кондиционера над тяжелыми шторами казалась чужеродной, почти неуместной. Здание было старым, и все в тесном, не больше собственной Арининой клетушки, кабинете было старым — шторы, узкие «библиотечные» шкафы вместо общепринятых нынче стеллажей, потертая кожаная обивка стульев и угловатого, с жесткими валиками подлокотников дивана, письменный прибор на громоздком мраморном основании. Сегодняшними, кроме кондиционера, были только трубки дневного света под высоким потолком да плоская коробочка закрытого ноутбука возле письменного прибора. Где-то далеко накатывал и стихал многоголосый гул — будущие Аринины коллеги выплескивались после лекций и семинаров из высоченных дубовых дверей с отполированными тысячами ладоней латунными ручками-перекладинами, смеялись, гомонили, их пестрая толпа перетекала к другим аудиториям, скрывалась за ними, смолкала… С тех пор как Арина тут училась, к старому зданию добавилось два новых. Она заходила туда несколько раз, смотрела отчужденно, чувствуя себя в «родных пенатах» не то что посторонней — инопланетянкой. Просторно, красиво, удобно… какое это может иметь отношение ко мне? И светлые стены не шептали обещающе: «Будущие юристы», а звенели одобрительно «Молодеж-ж-жь». Арина помнила, как вдохновляло ее это определение — «будущий юрист». Ничего плохого в новых зданиях юрфака, разумеется, не было, совсем наоборот. Но старое нравилось ей куда больше. Пробившийся между шторами солнечный луч высветил посреди темноватого кабинета как будто стену из беспорядочно пляшущих золотых искр — пылинок. Стена эта прошла по темной столешнице, как граница: с одной стороны Арина, с другой — Морозов. Какой-то словно бы незнакомый, даже чужой. — Александр Михайлович, вы хорошо себя чувствуете? Может, зря я вас отвлекаю. Ей и впрямь вдруг показалось, что посоветоваться с Халычем было не очень хорошей идеей. Что у него, собственных дел мало, чтоб еще и в Ариниых разбираться? В Питере как-то собственными силами обходилась, а тут за помощью вдруг побежала. Может, лучше извиниться за беспокойство и уйти? Но мысль продержалась не больше пары секунд. — Нормально, девочка, — слабо улыбнулся Морозов. — Просто не молодею, знаешь ли. Выглядел он, однако, не так чтоб нормально. Арине вдруг бросилось в глаза, как сильно Учитель постарел. Резко обозначившиеся носогубные складки сделали лицо каким-то обвисшим, кожа серая, губы иссиня бледные — с сердцем, что ли, неполадки? Или просто ночь не спал, заработавшись — вон какие тени вокруг глаз? Или это солнечный луч так неудачно падает? — Давай, давай, выкладывай свои бумаги, — поторопил ее Морозов. — Ты по самоубийству Шубина ведь прибежала? — Откуда вы… — Арина осеклась. Все ж таки до того, как вовсе уйти на преподавательскую работу, Халыч отработал на следствии… сколько? двадцать лет? двадцать пять? И не просто следователем, а — Следователем, до сих пор о нем легенды рассказывают. Уж конечно, он продолжает «держать руку на пульсе». По губам «легенды следствия» пробежала саркастическая усмешка. А может, не саркастическая, а наоборот — понимающая. Не разберешь: мелькнула и нет ее. — Сомневаешься, сам ли он? Я, пожалуй, тоже бы на твоем месте сомневался. Не тот Шубин был мужик, чтобы… — он не договорил. — А уж чужие грехи на себя брать, да еще таким… специфическим способом… Там ведь, насколько я понял, полноценное предсмертное признание? Арина кивнула: — Правда, в письменном виде, но Молодцов говорит, его рука. Ну и почерковедческую я назначила, для уверенности. Все-таки записка, а не видеообращение, там бы уж наверняка было. — По последним данным, — усмехнулся Морозов, — уже появились программы, с помощью которых можно на видео любой текст в уста человеку вложить, так что и это не наверняка. Да и не любил он этих новомодных технологий. Эх, Егор Степаныч… как же ты… зачем? Почему даже не попытался со мной поговорить? — С вами? — насторожилась Арина. — Ну не с психотерапевтом же! Нас, стариков-то, немного уже осталось… Но зачем он… не понимаю. Сколько убийств он на себя взял? — Семь, — Арина выложила на стол копию предсмертной записки Шубина. Это было, конечно, процессуальное нарушение, но в конце-то концов — от кого тайна следствия?! Да и какой сейчас в ней смысл? Халыч столько десятилетий отработал, эксперты у него с руки едят, сами за консультациями обращаются, при желании он эту записку и в оригинале может увидеть — сразу, как только подобное желание у него возникнет. Проглядев текст, Морозов покачал головой — недоуменно и вместе с тем недовольно. — Глупость какая-то! Зачем он это написал? Да еще кучу такую… непонятную. Где имение, а где вода? Значит, Надежда Константиновна посоветовала ко мне обратиться? Уж не знаю, будет ли от меня толк. Помнить-то, конечно, помню. Хотя наверняка не настолько отчетливо, как она сама, — он усмехнулся, — так — в общем и целом. — Яковенко говорила, убийство продюсера вы расследовали… Морозов молчал долго, минуты полторы, потом вздохнул и как будто сгорбился: — Верно. Не хотел вспоминать. Очень уж гадко внутри. Нам, конечно, такое не положено, мы ж на страже закона, а потерпевший есть потерпевший… но иногда думаешь: собаке собачья смерть. Как этому вот… По большому счету, Арина была с ним согласна. Даже представить страшно: чтоб, к примеру, Майку… чтобы какой-то мерзкий подонок что-то сделал с Майкой… уж конечно, такой подонок заслуживал… может, Арина сама бы его… собственными руками… — Убийца-то его даже до колонии не доехал, — задумчиво проговорила она, — на этапе забили до смерти… — Знаю, — равнодушно кивнул Морозов. — Зеки — не ангелы, но насильников там очень не любят. Тем более педофилов. А сам насиловал или только помогал — это им все равно. — Да это понятно, — она покачала головой. — Но, Александр Михайлович, почему такой вот… гад… так вольно жил — пока не убили? Куда наши с вами коллеги смотрели? Неужели никто из пострадавших от него не осмелился с заявлением прийти? — Даже изнасилование, Арина, трудно доказывается, про растление и говорить нечего. Поэтому, должно быть, потерпевшие не бегут бегом с заявлениями. Да и стыдятся, чего уж там. И уж тем более мальчишки. Так и живут потом всю жизнь, стараясь забыть. Ну а продюсер этот еще и образованный был, про следы все знал, мыться своих гостей заставлял чуть не с хлоркой. Да и пацанов ему притаскивали, естественно, из… низших. Кто там жаловаться пойдет? И платил он, как я понимаю, неплохо, для бедного пацана это могло быть целое состояние. Хотя, как выяснилось, в запале мог и силу примнить… Арина боялась не то что пошевелиться — дышать боялась. Чтоб не спугнуть нечаянную откровенность. Халыч, казалось, забыл о ее присутствии, словно сам с собой говорил — медленно, тихо, задумчиво: — Не всегда же деньгами можно обойтись… Один из мальчиков… ну то есть мне про одного известно… может, и больше таких случаев было, только наружу не вылезло… То ли мальчишка сопротивлялся очень уж, то ли продюсер этот чрезмерно увлекся… короче, придушил он пацана… Единственный сын у матери, она очень быстро тревогу подняла, так что от тела избавиться не успели, повезло тогда, свидетели машину заметили… — И? — Арина подалась вперед, едва не соскользнув со стула. — И ничего, — горько усмехнулся Морозов. — У продюсера-то и деньги, и связи имелись. Ну и адвокатишка тоже… ловкий. Результаты экспертиз подчистили… — Но… как это вообще возможно? Морозов поглядел на нее с недоуменным интересом — как будто заоконная синица вдруг запела арию Мефистофеля из оперы «Фауст»? — Ты ж все-таки не первый год в следствии, что это тебя так поразило? Думаешь, все такие, как наш великий Семен Семеныч? Эксперты тоже разные бывают, и некоторые очень даже не прочь превратить свое профессиональный статус в материальные блага. Кого-то купили, кого-то припугнули, внезапно оказалось, что пацан просто в гости к доброму дяде зашел, по собственному желанию, не только изнасилование, а даже и половой контакт, как это в отчетах пишут, не подтвердился. Тем более что тело, насколько я понимаю, продюсер сразу помыл. Тут еще откуда ни возьмись появилась психиатрическая экспертиза, дескать, мальчик был нестабильный, нервный. — В смысле — сам повесился? — Вот именно. Несчастный продюсер пытался своего гостя в чувство привести, но тщетно, в результате чего заполучил тяжелый стресс, требующий лечения в условиях швейцарской клиники. Вот и все. — А… мать… — Мать в психушку угодила. Пыталась на этого продюсера с ножом кинуться, признали опасной, поместили на принудительное лечение. С головой-то у нее после смерти сына и впрямь не очень стало. Да она и сама умерла лет уж… давно, в общем. Какая подлость! Арине хотелось вскочить и со всего маху шандарахнуть кулаком в стену. Нет, она, конечно, не нежная наивная фиалка с филфака, и на следствии, правильно Морозов сказал, не первый год… но — какая мерзкая подлость! И, главное, зачем понадобилось заново всю эту пакость ворошить? — Александр Михайлович, но зачем Шубину… Он покачал головой: — Не знаю. Хуже того — не понимаю. Не мог он… Некоторое время они молчали. — Глупость какая-то, — повторил Морозов. — Нет, правда. Вот смотрю я на эту писанину, и почерк вроде шубинский, я, конечно, не так чтоб очень его помню, но вроде его рука… а в голове туман. Каким боком тут Степаныч, что за сумасшествие… Зачем ему… И связей никаких не прослеживается. Ну то есть практически никаких. По убийству священника он осуществлял оперативное сопровождение, это он еще в другом районе работал, ребята рассказывали, дело громкое было. — Ему осужденный из колонии написал, что умирает, просил обелить имя хоть после смерти. — Вот оно как? Допустим, с этого дела он начал, а остальные? Да еще вот так вот: я, дескать, их всех убил. Не понимаю… Александр Михайлович опять задумался. Надолго, минуты на две. — Ладно, отставить эмоции, давай поглядим на факты. Пусть я Степаныча знал сто лет… допустим, чужая душа — потемки. Допустим, я знал его не с той стороны. Оставим психоложество — мог, не мог. Только дилетант выбирает подозреваемых, взвешивая мотивы. Профессионал сравнивает возможности. Арина даже улыбнулась — так это напомнило когдатошние его лекции. И голос, и взгляд, и фраза эта — про дилетантов и профессионалов — были из тех давних времен, когда она только в мечтах видела себя следователем.