– Лишняя предосторожность не повредит, – ответил Рауль. – Меня зовут виконт де Бражелон, а его – Гримо. В это время с одной стороны принесли раненого, а с другой подъехал монах. Молодые люди посторонились, чтобы пропустить носилки. Монах между тем слез с мула и велел отвести его в конюшню, не расседлывая. – Сеньор монах, – сказал де Гиш, – хорошенько исповедуйте этого человека и не беспокойтесь о расходах, за вас и за вашего мула заплачено. – Благодарю вас, сударь, – ответил монах с той же улыбкой, от которой Бражелон содрогнулся. – Едемте, граф, – сказал Рауль, испытывавший инстинктивное отвращение к августинцу. – Едемте, мне здесь как-то не по себе. – Благодарю вас еще раз, прекрасные сеньоры, – сказал раненый, – не забывайте меня в своих молитвах. – Будьте покойны, – ответил де Гиш и пришпорил своего коня, чтобы догнать Рауля, отъехавшего уже шагов на двадцать. В это время слуги внесли носилки в дом. Хозяин и хозяйка стояли на ступеньках перед дверью. Несчастный раненый, видимо, испытывал страшные мучения, но его волновала только одна мысль: идет ли за ним монах. При виде бледного, окровавленного человека хозяйка схватила мужа за руку. – Что случилось? – спросил тот. – Уж не дурно ли тебе? – Нет, но ты посмотри на него, – сказала хозяйка, указывая мужу на раненого. – Да, мне кажется, ему очень плохо. – Я не об этом, – продолжала хозяйка, вся дрожа, – я спрашиваю тебя: узнаешь ли ты его? – Этого человека? Постой… – А, вижу, ты узнал его, ты тоже побледнел, – сказала жена. – В самом деле! – воскликнул хозяин. – Горе нашему дому! Это бывший бетюнский палач! – Бывший бетюнский палач! – прошептал молодой монах, останавливаясь, и на лице его отразилось отвращение к тому, кого он собирался исповедовать. Д’Арменж, стоявший в дверях, заметил его колебания. – Сеньор монах, – сказал он, – настоящий ли это палач или бывший, все-таки он человек. Окажите ему последнюю помощь, которую он у вас просит: ваш поступок от этого будет еще достойнее. Монах, ничего не ответив, молча направился в нижнюю комнату, где слуги уложили умирающего на кровать. Увидев служителя алтаря, шедшего к изголовью больного, слуги вышли и затворили за собой дверь. Д’Арменж и Оливен дожидались их. Все четверо сели на коней и рысью пустились по дороге вслед за Раулем и его спутником, уже исчезнувшими вдали. Когда воспитатель и его свита уже скрылись из виду, перед гостиницей остановился новый путник. – Что вам угодно, сударь? – спросил побледневший хозяин, все еще взволнованный своим открытием. Путник знаком показал, что хочет пить, затем слез с лошади и сделал движение, каким чистят лошадь. – Черт возьми, – пробормотал хозяин, – а этот вот, кажется, еще и немой. Где хотите вы пить? – спросил он громко. – Здесь, – сказал путешественник, указывая на стол. «Оказывается, я ошибся, – подумал хозяин. – Он не совсем немой». Он поклонился, сходил за бутылкой вина и печеньем и поставил их на стол перед своим молчаливым посетителем. – Угодно ли вам, сударь, еще чего-нибудь? – спросил он. – Да, – ответил путешественник. – Что же вам угодно? – Узнать, не проезжал ли здесь молодой человек пятнадцати лет, верхом на рыжей лошади, в сопровождении слуги. – Виконт де Бражелон? – спросил хозяин. – Именно. – Значит, вас зовут господин Гримо? Приезжий утвердительно кивнул головой. – Так вот, – сказал хозяин, – ваш молодой барин был здесь четверть часа тому назад. Он будет обедать в Мазенгарбе и ночевать в Камбрене. – А сколько отсюда до Мазенгарба? – Две с половиной мили. – Благодарю вас. Гримо, убедившись в том, что еще до вечера увидится со своим молодым барином, успокоился, отер себе лоб, налил стакан вина и выпил его молча. Он поставил стакан на стол и только что собрался наполнить его снова, как страшный крик раздался из комнаты, в которой был монах с умирающим. Гримо вскочил. – Что это такое? – спросил он. – Откуда этот крик? – Из комнаты раненого, – ответил хозяин. – Какого раненого? – спросил Гримо. – Бывший бетюнский палач был ранен испанскими бандитами. Его привезли сюда, и сейчас он исповедуется августинскому монаху. Он, видно, сильно страдает. – Бывший бетюнский палач! – пробормотал Гримо, напрягая память. – Человек лет под шестьдесят, высокий, широкоплечий, смуглый, волосы и борода черные? – Так, так, только борода поседела, а волосы стали совсем белые. Вы его знаете? – спросил хозяин. – Я видел его один раз, – сказал Гримо, лицо которого омрачилось при этом воспоминании. Тут вбежала хозяйка, вся дрожа. – Ты слышал? – спросила она мужа. – Да, – ответил тот, с беспокойством поглядывая на дверь. Крик повторился; он был слабее и тотчас же перешел в долгий, протяжный стон. Все трое в ужасе переглянулись. – Надо посмотреть, что там такое, – сказал Гримо. – Можно подумать, что там кого-нибудь душат, – пробормотал хозяин. – Господи Иисусе! – воскликнула его жена, крестясь. Гримо говорил мало, зато, как мы знаем, умел действовать. Он бросился к двери и с силой толкнул ее, но она была заперта изнутри на задвижку. – Отворите! – крикнул хозяин. – Отворите, сеньор монах, отворите сию же минуту! Ответа не последовало. – Отворите, или я вышибу дверь! – крикнул Гримо. Никакого ответа. Тогда Гримо посмотрел вокруг и увидел кочергу, случайно стоявшую в углу. Он подсунул ее под дверь, и, прежде чем хозяин успел помешать, дверь соскочила с петель. Комната была залита кровью, сочившейся через тюфяк. Раненый уже не мог говорить, а только хрипел. Монах исчез. – А монах? – вскричал хозяин. – Где же монах? Гримо бросился к открытому окну, выходившему во двор. – Он выскочил отсюда! – воскликнул он. – Вы думаете? – переспросил испуганный хозяин. – Эй, посмотрите, в конюшне ли мул монаха! – Мула нет! – крикнул слуга, к которому был обращен этот вопрос. Гримо нахмурился, а хозяин, сложив руки, как для молитвы, опасливо оглядывался. Жена его даже побоялась войти в комнату и, объятая страхом, осталась стоять за дверью.